Петр Катериничев - Время барса Страница 11

Аля тряхнула головой. При чем здесь КПСС? Ну да, навеяло: вчера местные стриптизерши представляли для южных горцев-завсегдатаев и вновь прибывших гостей, рискнувших посетить злачное место, новую программу «а-ля совьетико»: девушки, одетые в школьную форму двадцатипятилетней давности — платьица с оборками, в белых фартуках, в непременных чулках на подвязках — сидели за партами, бог весть откуда вообще взявшимися, цельнодеревянными, с откидными крышками; одна за другой они выходили по вызову «учительницы» — «строгой» тети в очках — и раздевались по очереди под мелодии старых советских шлягеров типа:

«Для меня нет тебя прекрасней…» Под занавес первого отделения «училка» тоже осталась лишь в очках и туфлях, и вся тусовка-массовка под бодрую песню «На прививку, третий класс…» бодро маршировала за импровизированные кулисы. Второе отделение спектакля представляло пионерский лагерь… Танцовщицы изображали теперь юных пионерок — в галстуках, пилотках, со всеми причитающимися причиндалами, вроде горнов и барабанов. Юных и нетронутых нимфеток строгий женоподобный «доктур» в белом халате заставлял раздеваться под предлогом медосмотра; ну а потом эти особы резвились нагишом в «спальнях», то танцуя ламбаду, то упражняясь с шестом, то имитируя лесбийскую любовь. Наконец, под аккомпанемент пионерских маршей все девушки голыми строились на линейку: в гольфах, пионерских галстуках и пилотках. Верховодила вожатая; барышню отличали черные чулки, кожаная плеть и многомерная грудь. Закончилась «линейка» спортивным праздником: девушки, играя кто обручем, кто скакалкой, упражнялись, как могли, широко расставляя ноги, поворачиваясь, что та избушка к лесу, то передом, то задом, наклоняясь, задирая ноги выше головы, демонстрируя темпераментным горцам то, что те и так видели десятки раз, но в другом оформлении.

Аля с подружками смотрела представление из-за кулис: кривляющиеся на сцене дивы их интересовали мало, а вот публика… Это было куда как занимательно!

Особенное сочувствие вызывал полнокровный господин, похожий, несмотря на пятисотдолларовый костюм, на недавнего председателя колхоза имени Ильича, в хозяйстве которого все и всегда непременно подъедал зловредный долгоносик.

Будучи сейчас, с подачи кого-то влиятельного и деятельного, чем-то в ранге замминистра, этот мирный в прошлом селянин и добросовестный пахарь парткомов явно недополучил во времена субтильного отрочества девичьих ласк; ретро-представление оказало на него шоковое действие: дядько сидел красный, как перезрелый томат, нижняя губа чуть отвисла, и с нее вот-вот должна была закапать слюна… Время от времени он подносил ко рту бокал с дорогущим шампанским и выцеживал весь до дна… Как выразилась Светка Онопко, представление он отсмотрел, «не меняя руки». Вообще-то, девчонки-модели веселились вовсю, пока не стало тошно взирать на эту тихо сопящую прифранченную кодлу самцов. Вот тогда они и пошли проветриться на террасу. Под «легкий бриз», будь он неладен!..

…И тут Аля почувствовала, что в горле совершенно не першит. Совсем. То ли горячий кофе помог, то ли организм расправился с простудой… И голова стала на удивление ясной и чистой… Настроение тоже переменилось: вместо тоскливой удрученности — подъем, будто скоро, сегодня, сейчас, случится что-то очень хорошее! Может, Олег уже вернулся из командировки, прочел записку на столе, взял да и рванул на аэроплане в Южногорск. Чтобы увидеть ее! Потому что соскучился!

— Так, девочки, быстро вниз! — Толстый маленький администратор, суматошный и подвижный, как надутый резиновый мячик, забегал, засуетился, запрыгал, скатился по крутой лестнице вниз, увлекая за собой стайку девчонок. Начиналась работа.

Сначала ведущие, словно балаганные паяцы, разогревали публику. Вернее, тянули время, пока все заинтересованные стороны протусуются в холле положенное время, переулыбаются друг другу, обменяются визитками, а их дамы — продемонстрируют подобающие случаю наряды и украшения. Ибо сегодняшний вечер, отличался от вчерашнего, как море от лужи. Никаких слезших на время с гор бабаев, никаких «правильных пацанов» в костюмах от «Boss», никаких бывших «борцов с долгоносиком». Все стильно-плакатно, как и положено на лаковой журнальной иллюстрации незабвенно-монументального полотна художника Жореса Демократов" «Слуги народа в Разливе».

Все ждали Романа Ефимовича. Ландерса. Миллионера, мецената и депутата.

Авторитетного человека, способного решать проблемы друзей. Способного создавать проблемы недругам. Способного устранять проблемы вместе с людьми" их создающими.

И как только он появился в холле — упругий, как натянутая струна, и жесткий, как клинок, — все пришло в движение, гости вечера оборотились к нему, как металлические опилки поворачиваются в сторону сильного магнита. А сам Роман Ландерс, словно сошедший с рекламной картинки «Кремлевская» — укрепляет характер!", подтянутый, с жестким волевым лицом и полуседыми густыми волосами, непринужденно раскланивался с дамами, перебрасывался фразами с господами, и нельзя было не отметить, что, в отличие от большинства присутствовавших здесь мужчин, двигался он с энергией и грацией, какая дается многолетней тренировкой тела, упорством духа и той особой уверенностью, которая приобретается лишь вместе с деньгами и властью. Очень большими деньгами и непосредственной, неограниченной властью. Бывший спортсмен-пятиборец, да в недавнем прошлом еще и бессменный чемпион республики по военно-прикладным видам спорта, теперь он был депутатом, кандидатом и прочим, прочим, прочим. Но большинству здесь собравшихся он был необходим как человек, способный справляться с любыми проблемами.

— Мужик — упасть не встать! — восхищенно произнесла Оля Сорока, наблюдавшая тусовку в холле с маленького балкончика.

— «Младой хазарский князь Ратмир…» — с улыбкой процитировала Аля.

— Девочки, быстро, быстро! — запрыгал по ступенькам администратор.

На балкончике тем временем объявились два неулыбчивых субъекта. Оглядев девушек с головы до ног, но вовсе не тем взглядом, каким окидывают хорошеньких барышень представители сильной половины человечества, — неулыбчиво, с каменными, как у манекенов, лицами, они довольно неучтиво вытеснили их с балкона и остались там, заперев за собою дверь.

— Дебилы! — в сердцах ругнулась Оля Сорока. — Весь кайф поломали.

— А ты уже размечталась, как занежишься с дядей Ромой на водяной постельке? — поддела ее Аля.

— Да ладно тебе. Скажешь, плохо такого дядку-спонсора отхватить?

— У него таких леденцов, как ты, — полный набор.

— Егорова, ты хамишь.

— Слегка.

Перебрасываясь фразами, девчонки уже успели спуститься в комнату для переодевания, сбросить одежду и влезть в платья первой коллекции, прозрачные, как туман. Мальчики-модели числом четверо переодевались здесь же, но это мало кого волновало: ориентации они были такой, какая на подиуме и вокруг него вовсе не является уделом «сексуального меньшинства».

— Зацепить любого мужчинку на ночь, пусть и крутого, как семь поросячьих хвостов, — невелико дело, — тем временем развила животрепещущую тему Оксана Костюк. — А вот сохранить его насовсем — это уже искусство.

— Где-то я это уже слышала, — огрызнулась Оля.

— И немудрено. Потому что это истина, — примирительно пожала плечами Аля.

— Как ты там сказала?

— «Младой хазарский князь Ратмир…»

— Красиво. Это из сказки?

— Ага. Пушкин.

— Жаль, что жизнь — не сказка.

— И даже очень жаль. Зато наше представление — похоже.

Музыка зазвучала едва слышно и вскоре заполнила собою все пространство; сущее будто пропало: зал погрузился во тьму, люди замерли, притихнув, словно исчезли вовсе, и освещенный подиум стал местом волшебства, чародейства, тайного знания о тьме и свете, о зле и добре, о смерти и бессмертии.

Глава 11

Их одеяния были прозрачны, как туман, и грустны, как опадающие листья.

Девушки двигались по подиуму, окутанные светом юпитеров, окрашивающих сверхлегкую ткань то золотым, то густо-малиновым, то пурпурным… Музыка словно вплеталась в распущенные волосы, в легкие, полупрозрачные, призрачные одежды, и девушки будто парили над залом в немыслимой высоте, недоступные ни для черных помыслов, ни для злых дел… А где-то высоко, в холодных, фиолетово-сиреневых бликах перистых облаков догорал закат, напоминая о скорой зиме и о том, что так уже было когда-то… А девушки продолжали кружиться в колдовском танце над всполохами малинового пламени, как бы охраняя его, как надежду на то, что тепло вернется… Девушки двигались по подиуму величественно и отстраненно, словно в мире не осталось ничего, кроме всполохов музыки и света; только они были в этом гаснущем мире сущим и важным, все остальное казалось тьмой и пустотой, изукрашенным маскарадом на лике небытия…