Петр Катериничев - Время барса Страница 12

Девушки работали, как заводные куклы; все было привычным, разве что темп: тем, у кого не было «окон», приходилось переодеваться очень быстро, и ничего не забыть, ничего не перепутать, и выглядеть притом так, словно только что сошла с. глянцевой картинки элитного журнала.

После сорока пяти минут показа наступил небольшой перерыв. В это время публику развлекал грустный клоун-мим в обтягивающем трико и шляпе-котелке; под давнюю, полузабытую и оттого особенно щемящую мелодию Ива Монтана клоун играл с шаром; влажно-синий светящийся шар был похож на землю; он переливался то золотыми, то серебряными, то алыми блестками и невесомо парил под руками клоуна-мага… А лицо его было полно печали, словно он, держа между ладоней землю, провидел ее будущую судьбу…

Какое-то время девушки наблюдали за ним с завороженным недоверием, пока Оля Сорока не всплеснула руками в детском восторге:

— Ну как он это делает! Мы же рядом стоим, и — ничего… Ни нитки, ни лески… Ни-че-го!

— Колдун, — хмыкнула Лена Толокина. — И в руках он планетку нашу не зря крутит. Сейчас озлится и ка-а-ак хлобыстнет об землю!

— Землю об землю! Соображай, что говоришь…

— Ой, девчонки, я такой рассказ читал, фантастический, — влетел в разговор Вадик Бовин. — Там один мужчина тоже кубик в руках вертел-вертел, потом сложил неловко, смотрит, а там — дырочка!

— Отверстие, — со смешком, явно издеваясь, поправила Толокина. — Дырочка — это в заборе. Ну, может еще где…

Девушки прыснули.

— Не-е-ет, девчонки, вы дослушайте! Глянул он в это отверстие: а там шарик! Голубой, красивый, влажный, висит сам собою, переливается и вроде даже крутится…

— Ну ты и расписал! Мне прямо сейчас захотелось! — не сдержалась Оля Сорока.

Вадик скроил гримаску, посмотрел на девушку, как умудренный опытом старшеклассник на детсадовскую крошку, хотел что-то ответить, да махнул рукой: дескать, что с вами говорить, недоразвитыми… Сосредоточился и продолжил:

— Дура: это земля!

— А-а-а…

— Да, а мужчина тот был или дурак, или экспериментатор…

— Не усугубляй, Вадик, это одно и то же!

— Ну вот: глядел он, глядел, а тут ему из того шарика прямо в глаз — как даст!

— Пьяным космонавтом, не иначе!

— Почти. Ракетой. Баллистической ракетой.

— Вадик, кончай трепаться, несешь какую-то околесицу, скоро перерыв закончится, надо хоть перекурить успеть.

— Курить вредно.

— Зануда.

— Девчонки, ну дайте порассказать! — В голосе Вадика слышались чуть ли не слезы, он просительно глядел на Лену Толокину.

— Пусть дорасскажет… — махнула рукой Лена. — Только побыстрее, Вадюша, мы же не на диспуте.

— Ну вот, — продолжил взбодренный Вадик, — мужчина этот почувствовал жуткую боль, подбежал к зеркалу, смотрит — а глаз ему выжгло! Насовсем!

Разъярился он, озверел просто, кочергу в камине докрасна раскалил, подбежал к тому кубику и в дыру каленую кочергу и сунул!

— Хорошо хоть, что не в задни…

— Ну Оля-я! — чуть не расплакался Вадик.

— Да не перебивайте вы! — прикрикнула на девчонок Толокина.

— Все. Не будем.

— Ну так вот… Выжег мужик кочергой что-то там, да и забросил этот самый непонятно как получившийся кубик в дальний чулан. Смотреть, что вышло, не стал: второй глаз, видно, пожалел. — Бовин заговорщически приглушил голос. — А через неделю все увидели высоко над землей? громадный человеческий глаз. Живой! Он смотрел с неба и неделю, и другую… Население, понятно, в панике, сектанты разные по улицам шатаются, народ мутят, бардак начался по всей земле страшенный: никто не работает, все конца света ждут.

— Многие его пожизненно ждут, причем с удовольствием, лишь бы не делать ничего, — прокомментировала Аля. — И если к назначенному часу не пробьет, загоревать могут так, что помрут от огорчения.

Вадик только пожал плечами, продолжил:

— Собрались тогда командующие всякие, начальники штабов и прочие офицеры — решать, что делать. Ну а поскольку все вояки думают только одним местом…

— Каким? — поддела Оля Сорока.

— Не тем, каким ты, поняла?

— Хм… А может, у меня оно как раз для этого и предназначено…

— Для чего?

— Для продвижения по жизни, понял? А у тебя…

— Девки! — прикрикнула на всех Толокина. Бовин глянул на девчонку раздосадованно, поджал красиво очерченные пухлые губы, произнес тихо и значимо:

— Дура.

— Сама дура! — беззлобно огрызнулась Сорока. — Ладно, досказывай. Что там с тем глазом вышло?

— Посоветовались те вояки, — продолжил Бовин с новым воодушевлением, — и решили общими усилиями создать жуткую ядерную ракету, каких еще не было, и — врезать ею по этому глазу. Чтобы порядок восстановить и свою власть тоже.

Сказано — сделано. Через пару недель запустили, прямо в самый зрачок! И — глаз исчез.

— И дальше что? — уже заинтересованно слушали девчонки.

— А ничего. Все.

— Как это — все?

— Сидит тот самый мужик, которому глаз выжгло, у камина и вспоминает, как совал в кубик, в тот самый, где голубая планета сама собою висела, раскаленную докрасна кочергу…

Девчонки замолчали. Тишина длилась с полминуты.

— И это весь рассказ? — спросила, наконец, Оля Сорока.

— Да. Все.

— Понятно. Это для умных штучка.

— Ну не для дураков же…

— Мудер же ты, Бовин.

— Чего?

— И мораль: не во всякую скважину зри, не во всякую дырку каленую кочергу суй. Масштабно.

— Ты дура, Сорока, поняла, дура! — взвился Вадик. — Это рассказ о том, что…

— Ну? О чем?

— Просто каждый человек неловким движением может сгубить нашу планету.

Случайно, по глупости. А она — прекрасна, мала и беззащитна.

— Ага… «Голубая, голубая, не бывает голубей…» — издевательски пропела Оля.

— А тебе завидно, да? — готовый сорваться в истерику, почти прорыдал Вадик. — Я же видел, как ты на моего Сашу смотрела, когда он меня у агентства встречал, видел!

— Ша, девки! Прекратили базар! — грубо рявкнула Лена Толокина. — Еще не хватало: три минуты до выхода, а они мужиков делить решили!

— А чего она… — запричитал было снова Бовин. — Коза!

— Ша, я сказала! Детский сад — трусы на лямках! Почему еще не готовы к показу?

— Да там же певец распрягается!

Как раз в это время безголосый певун, демонстрировавший на сцене все, что угодно, от хилого пупочка до волосатых ляжек, — все, кроме мастерства и таланта, закончил кривляний и тихонько свинтил под жидкие дежурные хлопки зала.

— Девочки, девочки, две минуты до выхода… Быстренько… — выпрыгнул откуда-то и заскакал вокруг, как мячик, кругленький и лысый администратор Сюркин.

— Аркадьич, все будет путем, — успокоила его Толокина. — Не боись.

Девочки-мальчики, у кого первый выход, приготовились…

…Зал окрасился сиреневым. Зазвучали характерные ритмы, на подиуме появился юноша в черном смокинге, с зализанными назад волосами, бледный и серьезный, как юный Мефистофель, еще не успевший сгубить ни одной шаткой души.

Музыка нарастала, вплетаясь в шелест дождя; прозвучало первое «amen», сцена словно ожила, переливаясь в лучах юпитеров от светло-сиреневого до густо-фиолетового, малинового, пурпурного…

— Коллекция называется «Таро», — начал представлять показ мрачноватый ведущий — в черной фрачной паре и лаковых туфлях; иссиня-черные, длинные, напомаженные волосы сосульками свисали до плеч. — Таро — это не просто возможность узнать былое и грядущее… — бормотал он шипящим дискантом. — Таро — это модель нашего мира, который так и не изменился за тысячелетия, не ..стал добрее, благороднее, совестливее… С тех незапамятных времен, когда великое переселение народов смешало все в странной круговерти и обрекло иные племена вечной бродяжьей судьбе, они понесли с собою Таро, словно осколок зеркала, словно предупреждение грядущему, словно обломок неведомой культуры… Какая канувшая цивилизация оставила нам это древнее знание, называемое Таро, знание тайное, загадку которого постигли лишь посвященные?.. А мы… мы можем лишь убого и равнодушно плестись вослед вялой колеснице бытия, подчиненные року, и лишь иногда Таро приоткрывает людям свою завесу, следуя чьей-то прихоти и произволу… Возможно, кто-то из смертных уже готов постичь эту тайну, возможно, ее не постигнет никто и никогда…

— Признаться, меня тоже от этой коллекции даже жуть берет, — прошептала на ухо Але Егоровой Света Костюк.

— А кто дизайнер?

— Какой-то Глинский.

— Что-то я о таком не слышала.

— Говорят, молодой. Из Москвы. Девки судачили: и идею, и тему ему предложил какой-то крутой. И фамилия у него странная… Мы ее в школе проходили, в какой-то книжке… Он и проплатил все: эскизы, наряды, показ.

— Решил стать русским Карденом?

— Вряд ли. Но ты же знаешь, у богатых свои причуды.

— Обычно они ограничиваются девчонками.