Вячеслав Немышев - Дневник полковника Макогонова Страница 12

Интуиция…

Вошел Мельник в квартиру и только сделал первый шаг, с пола – метров с четырех, с дальнего конца коридора, где ванная и туалет – ударило пламя. Очередь длинная и бестолковая:

– Тра-та-та-та-тах!

Не треск автоматный, а будто горы рухнули на плечи и голову Мельника.

Перегруппировавшись, Мельник каким-то чудом успел стрельнуть в ответ. Не чувствуя ударов от попаданий в него пуль, повалился на пол и, перекатываясь, цепляясь ногами за стены, очутился на кухне. Он не успел отдышаться, не успел понять, куда он ранен.

На площадке закрутилось. Макогонов растолкал остальных. Стоит первым у двери, но так, чтобы не попали, если б стали стрелять из квартиры.

– Мельника завалили. Будем мстить. Гранаты!

– РГД.

– Первая. – Макогонов швыряет гранату в квартиру.

Ббу-ух! Со звоном вылетают стекла, валится со стен штукатурка, вырывает с «мясом» дверные косяки.

– Вторую, – подают вторую РГД. – Выходи, – кричит в квартиру Макогонов.

Скрип по полу, кто-то ходит, кто-то стонет. И голос из квартиры:

– Нэ уиду-у-у…

Полетела вторая граната.

Ббу-ух!!

За ней третья.

Ббух-х!!!

Четвертая, пятая, шестая.

На восьмой гранате боевики сдались. Одного убило, он валялся в луже крови лицом вниз у туалетной двери, автомат рядом. Он, по всей видимости, и стрелял в Мельника. Второй оглушенный корчился и стонал. Его поволокли, на ходу натянув мешок. Самый важный «клиент» с интеллигентной бородой выпрыгнул из окна. Там его и приняли Тимоха с Пашей Аликбаровым, – приняли и, «аккуратненько» пресанув, чтобы дышал не каждый раз, а с перебоями, поволокли к броне.

Мельник то терял сознание, то, после каждого нового взрыва, приходил в себя. Он трогал себя по груди, животу – искал, где сочится кровь, куда он ранен. Шум в голове. Ббух-х! Взрывы. Ббух-х! Голоса. «Выходи!» – «Нэ виду!» После третьего или четвертого разрыва Мельник перестал считать гранаты: «Командир сильно разозлился. Наверное, подумали, что меня завалили». Мельник потерял сознание, или только так показалось ему.

Тук-тук-тук.

Голова по ступенькам. Вялое тело тащат за ноги со второго этажа вниз. Голова безвольно стукается по ступенькам. Савва с Усковым волокут тело по лестнице. Быстро нужно. Отход еще стремительнее, чем наступление.

Тук-тук-тук.

– Савва, тише ты, я сам пойду.

Савва слышит, что обращаются к нему, сразу не соображает. Усков бросает ноги и подхватывает Мельника под мышки.

– Живой?

– Живой, да?

– Живой, мать…

Мельника волокут, выволакивают на улицу. Еще есть немного времени: тут каждая минута, секунда дорога – нужно узнать, куда ранен Мельник! Перевязать, кровь остановить. Усков склоняется над товарищем, вынимает нож и начинает разрезать ремни на «разгрузке». Режет, режет. Разрезал. Заворотил «горку» на Мельнике и щупать стал ему грудь, живот.

– Куда, куда?

– Да никуда. Ты зачем порезал? – Мельник очухался, разозлился: имущество ведь испортил сержант Лиса! – Лиса, б…, имущество…

– Какое имущество!

Макогонов рядом.

– Живой?

– Живой, тащпол.

Рявкнул Макогонов:

– Уходим!

Небо светлело на востоке. Наступало утро. Два БРДМа, стремительно набирая скорость, уходили на запад.

Пошли по комендатуре дурные слухи, что Мельник, опытнейший разведчик, тронулся умом – стрелял Мельник в своего командира, подполковника Макогонова. Попал, не попал – не говорили. Вроде бы не попал. Но стрелял же – совершил воинское преступление.

«То-то теперь делов будет», – думал Старый.

Казачков, сапер из новеньких, рассуждал так:

– Они Мельника подставили сами, а теперь прессуют. Попал пацан под раздачу. Разведка, разведка… Ты видал, как они своих? Саперы, говорят, пьянь и рвань. А мы своих не подставляем. Ротный Дубинский отмазал бы. Правильный он мужик.

Старый соглашался, кивал.

Но Старому было не до разборок.

Он, конечно, Мельника уважает и остальных разведчиков тоже. Но лезть теперь в «ихние разборки» Старому резона не было – ему ж домой ехать.

Он, как и решил, договорился с Маликой насчет такси. Хотел с Тимохой, но разведка была на нервах после того случая. Мельник тронулся умом! Разведчиков можно понять, отчего же не понять – тяжело терять боевых товарищей. Вот он, Старый, сильно переживал, когда рвануло на Первомайке Жорика с Тимуром. Крови, крови было!.. Старый крови боялся, не любил смотреть на кровь. Старый старался не думать, не вспоминать о боли. Боли он натерпелся за свой контракт.

Было дело, отмазал Старого ротный. Попался Старый начальнику штаба. Да не пьяный был, с запахом. Начштаба Душухин – зверь, не человек – стал требовать от Старого рапорт на увольнение: «Пиши, клади на стол, рожа пьяная!» Старый тогда к ротному. Ротный замолвил словечко. Старый по совету Казачкова выставил ротному доброго прохладненского коньяку. Казачков ему тот коньяк и продал. Где Казачков коньяк взял – не «паленый», а фирменный с маркой производителя – не задумывался Старый. Если орденами-медалями торгуют запросто, то про спиртное чего говорить.

Про ордена-медали обидно было думать.

Вот, к примеру, пришло представление на Пашу Аликбарова. Паша даже видел документ в наградном отделе в Ханкале. С президентской подписью или не с президентской, но точно, что пришла бумага из Москвы, откуда на всех героев приходят представления. Пашу в комендатуре поздравляли. А чего без ордена приехал? Паша сказал, что на том документе его фамилия еще не была вписана. В наградном отделе сказали, что, как впишут, так и оповестят. Прошла неделя-другая. Нету ордена. Паша есть перестал, спал плохо, с лица весь сошел. Обидно же! – орден есть, а ордена нет. Снова поехал Паша в Ханкалу. А как приехал обратно в комендатуру, так и разбушевался – хотел найти кого-нибудь из штабных и придушить. Но, если задуматься, в чем штабные-то, которые из комендатуры, виноваты. Оказалось, что украли Пашин орден. Вписали в его документ чью-то другую фамилию. Писарь из наградного по секрету «слил». И «ушел» Пашин орден.

Чего уж про него, Старого, тогда говорить. Он и не герой даже. Только раненый был. Так разве ж это геройство?..

Эх, ордена-медальки! Домой, домой… Думалось Старому о доме.

Красные ягоды, ягоды… Чего они привязались эти ягоды? Да с запахом еще, будто на самом деле, а не приснилось тогда.

Как отъехали от комендатуры, Андрюха все слушал, как резина на колесах «Волги» гудит. Гудела резина как-то неровно, и «Волгу» все тянуло и тянуло к обочине. «Правый баллон жует, – решил про себя Старый, – сход-развал».

Водитель, уткнувшись подбородком в руль, вел машину. Он был неразговорчив, что совсем не походило на городских чеченцев. Старый решил, что водила селянин. Ну и пусть, а какая ему разница – главное, денег берет не много, а ехать да хоть на верблюде, лишь бы домой. Стал Андрюха прикемаривать на правое плечо – клонится и клонится голова. И закемарил. И еще, как уснуть, успел подумать про ротного: ведь до чего замечательный мужик, все ж выбил он деньги у «финнов». Ну, конечно, пришлось отстегнуть за труды, как говорится. Но что же сделаешь с этими дрянными «финнами». Если бы не ротный, если бы…

Старый проснулся оттого, что машина стала. Он тер глаза, а когда оттер зевотную слезу, увидел, как водитель, обошедши машину, открыл с его стороны дверь и наставил на него ствол пистолета.

– Уэхады.

– Вы че, мужики, договаривались же. Малика же.

Но его уже хватали за рукава дешевой кожаной курточки: не просто так хватали, но уже пробовали кожу на товар – трогали кнопки и считали, сколько карманов у курточки. Вроде был и второй – помогал водителю: бил и пинал Андрюху, приговаривая непонятно и зло. Вдвоем эти люди отволокли Андрюху от машины за кусты и стали тянуть с него курточку. Андрюха хотел тогда встать и бежать. Поднялся на колени, сплевывая кровь с разбитых губ, и уже хотел побежать. Но ему в спину стрельнули. Раз, второй, третий. Стреляли снова и снова. Пули пробивали его легкие, желудок; одна пуля шестая или седьмая толкнула в спину посередке. И Андрюха свалился, перестав чувствовать свои ноги, но руками все греб и греб под себя, а ртом ритмично отрыгивал черные порции теплой крови.

И уже перед самым, как потерять ему сознание, он увидел красные ягоды на кусту и даже потянулся за ними, и даже почувствовал, как они пахнут. Крошечные в гроздьях красные ягоды. Андрюха покривился до боли черным ртом, успел удивленно, но в то же время с облегчением подумать: «Все, что ли?» И ткнулся лбом в землю. И вроде как затих.

В него стрельнули еще раз для контроля в голову.

Глава вторая

Очнулся Андрюха, и так удивительно ему стало на себя, – что лежит он под кустом и что голову, поднявши, видит гроздья красные. А глаза плохо видят, будто слезы – в пелене все перед глазами. Он тогда подтянул руку к лицу и стал тереть, а потом глянул на пальцы свои и увидел, что красные пальцы, аж алые, но уже ссохлое, запекшееся все было. И он подумал, сколько ж времени прошло, как он валяется здесь под кустом. А как подумал, то и вспомнил все. Вспомнив, вдруг испугался за себя: понял, что остался он живым, а значит, теперь ему мучиться и страдать. Пошевелился Андрюха да не ловко. И такая боль его пронизала, страшенная боль, что он подумал: нет, помрет он, раз больно так. Но жажда жизни, – хоть и не задумывался Андрюха теперь над этим, – оказалась сильнее всякой смертной боли. И пополз он. И полз, не знал сколько времени, – но казалось, что очень долго, потому что полз он так медленно – по сантиметрикам, по миллиметрикам. И дополз. И увидел, что остановилась у обочины другая машина. Видел затуманенным взором, что подбежал к нему человек. Не русский – чеченец. И стал чеченец кричать кому-то на своем языке. А потом его волокли, но так взяли бережно, что он стал проваливаться в черноту, и когда его уложили боком на заднее сиденье, успел подумать, что, наверное, его снова станут убивать, раз чеченцы подобрали, а не свои, русские. Но не успел большего додумать, снова потерял сознание.