Вячеслав Денисов - Тюремный романс Страница 12

Говоря это, Пермякову очень хотелось постучать по наморщенному лбу Кормухина, он даже непроизвольно поднял сжатую в кулак руку, но, понятно, этого не сделал. Однако его движения были столь откровенны, что «важняк» подался назад.

– Вы вот, Кормухин, сидите сейчас передо мной и всерьез стремитесь доказать мне факт взятки. А за что? За то, что Кусков оказался на свободе? Но ведь это, простите, не я Кускова освобождал, а судья! Отчего же вы в Генпрокуратуру не обратились для того, чтобы водворить в СИЗО судью Левенца? Плюс к этому пытаетесь доказать еще и такую бредятину, как убийство опасного свидетеля посредством использования оставшихся на воле подельников… – Легкие Пермякова сдавила боль от пяти почти подряд выкуренных сигарет. – А потому признайтесь, Кормухин: вы по утрам аминазином не балуетесь?

Он кашлял, и ему было совершенно безразлично, что со злостью в голосе отвечает ему Кормухин. Наверняка что-нибудь обидное. А чего еще ждать после «аминазина по утрам»?

Дотянувшись до пластмассовой урны – единственного, что в этом кабинете не было прикручено к полу, он поднял в знак извинения ладонь и проплевался в урну.

– Простите, Кормухин… – вытирая губы полой рубашки, выдавил Сашка. И тут же уточнил: – Это я про плев.

Кормухин брезгливо убрал со стола руки. Дождавшись, пока заместитель транспортного прокурора приведет себя в порядок, он скользнул рукой в портфель из плащовки – один из тех, что модны ныне у риелторов и банковских клерков, – и вынул из его внутренних складок диктофон. Так же молча поставил аппарат на столешницу, нажал кнопку воспроизведения, после чего откинулся боком к стене. В кабинете для допросов следственного изолятора откинуться назад нельзя. У табуретов нет спинок. Даже у тех, которые стоят за столом.

– Как мне помочь Кускову? Понимаете, Александр Иванович, это друг мой, кореш мой по детству. У меня сердце на куски разрывается от боли. – Этот голос показался Сашке очень похожим на голос того, чье сердце ныне было разорвано без всяких аллегорий.

– Как подумаю, что я – здесь, а он – там…

– А вы поменьше об этом думайте. – Этот голос Пермяков узнал сразу. Он стал догадываться об этом еще тогда, когда было произнесено имя. Однако «Александр Иванович» не «Владислав Аристархович». Могла быть и ошибка. Но она не состоялась. Из динамика диктофона до Пермякова доносился его собственный голос.

– Я ни спать, ни есть не могу.

– Надо себя заставлять. И все в порядке будет.

– Да в каком порядке, Александр Иванович?! Виталий на тюрьме гниет, а ему еще и «мокруху» шьют! Это – порядок?!

– «Шьют» – это, очевидно, ко мне? Уважительно, да?

– Вырвалось, – виновато признался голос Рожина.

– Так ворота покрепче закрывайте, – посоветовал голос Пермякова. – Чтобы ничего не вырывалось. Чего вы от меня хотите?

– У Виталия здоровье плохое. Он на тюрьме загнется. Вы это понимаете?

– Это у него со здоровьем плохо? – изумился голос Пермякова. – А мне рассказывали, что в него запросто вливается литр водки, после чего он танго в бескозырке танцует, на машине летает, а также экстремальными видами спорта в компании милиционеров занимается.

– А-а-а! – обреченно возразил голос Рожина. – В каждом домике свои гномики. Это сдуру, после водки. А так он весь болен. Почки, печень, опорно-двигательный аппарат…

– Уважаемый, у меня дел, помимо Кускова, – выше крыши. Если у вас все, то прошу откланяться и оставить меня в моей прокурорской тоске.

– Вот если бы отблагодарить кого… – Даже сквозь мембрану диктофонного динамика чувствовалось, как по звукам этой фразы льется яд.

– Рожин, я вас понял. Мог бы выгнать сразу, но опущусь до объяснений. Отпустить Кускова до суда на свободу я не могу. Понимаете? Не могу не в смысле – ненавистью пылаю, а в смысле – юридического права на то нет. У нас этим суд занимается.

После этой убедительной речи, преисполненной желания того, чтобы говорящего оставили в покое, наступила небольшая пауза. Того, кому принадлежал голос Рожина, не было видно, и в первую минуту можно было бы подумать, что он рвет на себе волосы. Однако все оказалось иначе.

– Да знаю я… – ничуть не смущаясь, прозвучал голос Рожина. – Знаю. Вот если бы в деле появились документы, которые указывали бы на то, что Виталька не мог этого Ефикова расстрелять…

– Не понял.

– Да все вы поняли! Не мог Кусков его убить, понимаете? Не мог! Вы ему сейчас срок готовите, а он не виновен в этом! В чем-нибудь в другом, может быть, виноват! А тут – не при делах! У вас же наверняка доказухи нет! Так зачем человека гробить? Александр Иванович, вы же умный следователь. Понятно, что я на стороне порасспрашивал, прежде чем к вам идти… Завтра адвокат в Центральный суд обратится с просьбой изменить Кускову меру пресечения, и, если в деле будет хоть что-то, что указывало бы на Виталькину правоту, его выпустят!

– Рожин, вы мне порядком надоели. – Голос, похожий на голос Пермякова, звучал устало. – Ступайте с богом, пока я вас не «приземлил» за давление на следствие.

Этот разговор длился еще около пяти минут. Звучали оба голоса, причем один из них становился все увереннее, а второй все мягче. Причем этот второй принадлежал не тому, чей голос был похож на голос Рожина.

Пермяков вслушивался в них и старался подавить в себе чувства, которые могли бы выдать его мысли. Равнодушно глядя через плечо Кормухина, он потягивал из сигареты никотин и, казалось, отсутствовал в кабинете. Оживился он лишь тогда, когда разговор стал подходить к концу.

– Значит, в Сочах дом?..

– Точно. Рядом с морем. Удочку можно забрасывать прямо из окна. Двухэтажный, с мансардой. Улица Дюка Ришелье, дом сорок восемь.

– А почему вы решили, что судья на это пойдет?

– А куда ему будет деться, если жена сообщит ему, что ее бабушка, Вязьмина Галина Валентиновна, умершая четыре месяца назад, оставила ей дом на улице Ришелье? Потом, конечно, все прояснится, но, как нам кажется, будет поздно.

– Нам? – раздался хриплый голос, похожий на голос Пермякова.

– Конечно, НАМ. У Витальки не один друг, как вы можете догадаться. Да при чем тут вообще тот судья?! Дом свободен, и какая разница, кто в него въедет? Ну, какая разница?!

На этот раз шуршащая пленка отмоталась почти на метр.

– А дом «чистый»?

Пермяков поймал момент и расхохотался, едва не повалив диктофон набок. И повалил бы, если бы не ловкая рука Кормухина…

– Александр Иванович, мы серьезные люди. Помогите спасти честное имя нашего друга, и мы отблагодарим вас так, как вы этого заслуживаете. Только нам нужны гарантии того, что вы согласны. В противном случае нам нельзя сидеть сложа руки. Адвокату нужно знать, насколько серьезны действия, которые вы собираетесь предпринять в случае нашей договоренности. Если их окажется достаточно, он качает головой, и, вместо того чтобы заниматься нудным многоступенчатым оформлением наследств и прочей ерунды, мы просто оформляем дом на одно конкретное имя. Вас это устраивает?

– Вполне, – ответил голос, похожий на голос Пермякова. – Передайте своему адвокату, что в деле появится документ, подтверждающий, что огонь по «Мерседесу» Кускова велся с расстояния менее чем в один метр. Он не отстреливался от милиционеров и не убегал от них. Это не опровергает версию о том, что он знал о присутствии автомата в своей машине, как и не опровергает убийство им Ефикова, однако в доказательство этих двух версий и без того нет ничего. В любом случае я могу доказать, что в милиционеров Кусков не стрелял.

– Хорошо, – подумав, согласился тот, чей голос был похож на голос Рожина. – Когда я могу передать вам документы? И где?

– Сразу после того, как Кускова выпустят. Вы говорили о гарантиях? Это не лучшая?

Шуршание подтвердило, что лучшей не найти.

– На следующий день после того, как Кусков окажется на свободе. Парк культуры на Молочаевской знаете? У входа в кафе…

Кормухин выпрямился, давая понять, что все остальное записанное – не суть. Суть уже прозвучала. Александр, вслушиваясь в последние слова, убедился, что следователь прав. Весь смысл для него уже прозвучал. А эти прощания да заверения…

– А вы думали, что доказательств нет? – наконец-то закурил и Кормухин. – Помимо пленки есть и заявление Рожина, и акт вручения ему подлинников документов на дом в Сочи на ваше имя. Все делалось в присутствии понятых, как вы понимаете, профессионально и тщательно. Вы попали в разработку УБОП, Пермяков, и оправдали его надежды.