Корейский излом. В крутом пике - Александр Александрович Тамоников Страница 14

Добравшись короткими перебежками до дома председателя, Жиган затаился и начал изучать обстановку.

«Тентованный грузовик. Колесно-гусеничный, большой. В доме свет во всех окнах. Орут по-немецки. Шнапс глушат, празднуют победу, сволочи! И никакого охранения, ничего не боятся. Из жителей на улице никого – все в норы забились. Боятся. Ладно, надо двигать к своим».

Вернувшись в отряд, Жиган доложил Малышеву о возникшем раскладе.

– Их надо тепленькими брать. Пока веселятся, – добавил он в конце. – А грузовичок у них складный, на гусеницах – можно прямо по полям идти. У них и оружие, и боеприпасы, и жратва наверняка найдется. Думай, командир.

– А что тут думать, – моментально ответил Малышев. – Будем брать. – Сколько у нас гранат? – обратился он к бойцу с вещмешком.

– С десяток найдется, – ответил тот.

Дом окружили, в окна полетели гранаты. Свет погас, раздались крики раненых. Из грузовика кто-то выпрыгнул, видимо, охранник, но его тут же сразил винтовочным выстрелом один из бойцов.

– Жиган, возьми пару человек, идите в дом и добейте всех, кто там есть. Остальные к грузовику. Вперед!

Трофеи достались как по заказу: в грузовике обнаружили два ящика мясных консервов, ящик с галетами, автоматы марки «МР-40» и боеприпасы, включая гранаты.

В доме раздались выстрелы, вскоре появился Жиган.

– Что тут у вас?

– Чаша полная, – пояснил один из бойцов.

Жиган взял в руки немецкий автомат.

– Хорошая машинка, – сказал он и взглянул на небо. – Полнолуние… Ну что, двигаем, командир? А то мы тут нагремели. Неизвестно, кто еще по окрестностям шастает.

– Кто с этой машиной совладает? – спросил Малышев и посмотрел на бойцов.

– Я сумею, – вызвался один из них.

– Давай за руль, я в кабину, остальные в кузов – места там на всех хватит. Но сначала проверь бензин и фары включи.

По проселкам, а то и по бездорожью – гусеничный грузовик имел хорошую проходимость – отряд добрался до линии фронта на следующий день к полудню.

– Стреляют, и густо – сказал Жиган. – Где-то с полкилометра. Пойти посмотреть?

– Иди, только аккуратней там, – сказал Малышев. – Автомат возьми.

Грузовик стоял в небольшой лощине, бойцы набивали вещмешки, кто сколько сможет унести.

Вскоре вернулся Жиган.

– Там за контроль над шоссе дерутся, немцы на этой стороне, а наши на той. Может, прямо на грузовичке будем прорываться? Тут просека есть – проедем.

– Размечтался. Пешком будем прорываться, – буркнул в ответ Малышев. – Нас прихлопнут как мух. В кузове полно боезапаса – только клочки полетят по закоулочкам. Вот если бы самолет был… – Он взглянул на Колесникова, – то товарищ младший лейтенант перенес бы нас на крыльях мечты прямо в Москву.

Бойцы сдержанно засмеялись.

Отряд зашел в тыл к немцам и пересек линию фронта практически без потерь – лишь двое легкораненых. Свои по ним огонь не открывали, видимо, разобравшись, что к чему. Отряд разоружили и отправили в Минск, в военную комендатуру.

Все были при документах и при зарегистрированном на них оружии, поэтому бойцов опросили и отправили на переформирование.

Колесников был без документов, да еще с немецким «вальтером». Его мигом отфильтровали вместе с тремя гражданскими, и Павел оказался в одиночной тюремной камере НКВД. Два надзирателя его тут же избили. Не сильно – больше для порядка, видимо, так было принято.

Потом заявился здоровенный мужик в гражданке и представился дознавателем. Бешеный какой-то и примитивный.

– Кто тебя завербовал? Говори! – орал он и периодически бил Павла кулаком по дых. Колесников делал вид, что ему очень больно, закатывал глаза, задыхался, чтоб умерить пыл дознавателя. «Эх, сделал бы я тебя так, что сопли бы по полу размазал!», – думал он, демонстративно постанывая. Несколько раз Колесников пытался рассказать свою историю, но мужик его прерывал и снова бил в живот и по почкам.

– Говори, тварь фашистская, какое тебе дали задание?

Так продолжалось всю ночь. Потом его оставили в покое до утра следующего дня, а утром отвели к следователю.

Следователь в чине лейтенанта был суров и недоверчив. Колесникова это не удивило – военное положение обязывало. Павел рассказал ему про свои скитания. Лейтенант внимательно его слушал и задавал уточняющие вопросы, попутно заполняя бумаги. Когда Колесников закончил свой рассказ и поставил подпись под протоколом, следователь сказал:

– Ну, допустим, что ваша личность подтвердилась. Вы действительно младший лейтенант Колесников из… – Он назвал номер воинской части. – А вот что вы делали две недели на оккупированной территории? Тут ясности нет. Слова к делу не пришьешь. Ваши объяснения, как обвиняемого, тем более не пришьешь. К отряду вы присоединились позже, без документов, с немецким пистолетом. Ваш подробный рассказ о воздушном бое, о пребывании в больнице похож на правду, но кто это может подтвердить?

– Не знаю. Все, кто может, находятся за линией фронта. – Колесников пожал плечами. – Но я готов воевать с врагом, прошу направить меня в свою часть для дальнейшего прохождения службы.

– Ваша часть расформирована, командир дивизии числится без вести пропавшим, а вами займется военный трибунал. Как он решит, так и будет. Мы вас этапируем в Смоленск для судебного разбирательства.

Следователь хлопнул ладонью по папке с «делом» Колесникова и вызвал конвойного.

Разбирательство длилось недолго, младший лейтенант Колесников был осужден на пять лет и направлен в Усольлаг, что под Соликамском.

Трудясь на лесоповале, он не терял надежды на торжество справедливости и писал в различные инстанции с просьбой пересмотреть его дело. В том числе командующему ВВС Красной армии генералу Новикову.

Прошло больше года. Неведомыми путями письмо Павла попало в руки командира 1-й особой авиагруппы Василия Сталина. Тот, ознакомившись с делом младшего лейтенанта Колесникова и решив, что опытные кадры не следует разбазаривать по лагерям, написал рапорт с просьбой освободить Павла, чтобы тот кровью доказал свою преданность Родине. Сыну вождя не рискнули отказать, и Колесников попал в эскадрилью Ивана Никитовича Кожедуба, где и закончил войну. После Победы он, недолго раздумывая, решил продолжить службу в рядах Красной армии. «Какой теперь из меня философ?»

Юношеский энтузиазм и квасной патриотизм из Колесникова намертво выкорчевали еще в соликамских лагерях, но зато воспитали хладнокровие, выдержку, умение быстро принимать решения при возникновении малейшей опасности и моментально их отрабатывать. В лагере он вел себя спокойно, но независимо, стараясь не влезать в конфликты по пустякам. Но без этого не обходилось.

Однажды ему дали в напарники парня из блатных, который курил, сидя на пне, пока Колесников ошкуривал бревно, и этот напарник даже не собирался к нему присоединиться, чтобы помочь. Павел, прошедший хулиганские подворотни бандитского района, не стал долго терпеть подобного пренебрежения. Даже не работой, а им лично. Он отошел от бревна, сдернул с головы шапку-ушанку и с нехорошей усмешкой посмотрел на напарника.

– Эй, мужик, задницу не боишься отморозить?

– Мужики в поле на тракторе мантулят, – вяло отозвался тот. – От работы кони дохнут.

Колесников подошел к блатному, одной рукой