Сергей Зверев - Тайное становится явным Страница 15

– Погнали наши городских, – прокомментировала Шура и тоже прибавила прыти. – В аэропорт едут твои гаврики, чуешь, милочка? Родная дорога.

Подобный вариант меня категорически не устраивал. На земле, пока между мной и Тумановым еще сохранялся слабый телепатический мостик, я могла попробовать отбить его. Могла отчебучить какой-нибудь номер в своей неподражаемой манере. Могла при оказии натравить на джип гаишников, братков или, на худой конец, просто отследить его финальную точку маршрута. В случае же поднятия Туманова в воздух все следы терялись. Наступал конец – драматичный и мучительный.

Но у складов, напротив здания, где некогда располагался известный в городе ковровый двор, «воронок» внезапно встал.

– Оп-па, – сказала Шура и, по инерции пролетев метров семьдесят, тоже остановилась, укрывшись за громоздким трейлером. В зеркальце было видно, как, постояв минуту-другую, внедорожник зашевелился, пропустил видавшую виды «Тойоту», летящую со скоростью торнадо, и въехал во двор складов.

– Шур, сдай, а? – попросила я.

Шура практически на месте развернула коротышку. Плавно проехалась вдоль обочины. Джип стоял у дощатого строения, уходящего в глубь территории.

– Останови, Шура…

Туманова выводили из машины. Сердце сдавило… Отчаяние – как воздух, наполняющий шар… Он пришел в себя и уже передвигался самостоятельно. Лица не видно – только низко наклоненная голова и тяжелая походка. Кто-то распахнул дверь. Четверо сопровождающих и сам Туманов исчезли в строении.

– Это и есть твой похищенный? – полюбопытствовала Шура.

– Да, – сказала я.

Она помолчала.

– И что будешь делать?

– Не знаю, – я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. – Не знаю я, Шура…

– Хочешь, ментов кликнем? – в голосе женщины появилось неподдельное сочувствие.

– Нет, не хочу, Шура… Только хуже будет. У них корки гэбэшные…

– Ну ничего себе, – протянула Шура. – Ты что, подруга, белены объелась?

Я ничего не ответила. Прошло пять минут. Она посмотрела на часы.

– Останься со мной, – попросила я. – Куда тебе спешить? Я заплачу – внакладе не будешь.

Она пожала плечами и уставилась в окно. За бортом происходили перемены. Заморосил дождик. Набежали облака – когда успели? Ветер растрепал акацию у ограды, погнал по дороге лохмотья садовой пленки. Лобовое стекло стало покрываться налетом мелких капель. Я давно заметила, что у природы нет хорошей погоды. Каждая погода – источник раздражения. В сухость – пыль, в дождь – грязь, в жару – душегубка, дышать нечем. Зимой вообще холод собачий. Среднее терпимое между этими четырьмя – это три дня в году, в которые ты как назло болеешь, занята или умерла.

Через полчаса Туманова вывели, сунули в машину и повезли в аэропорт. Дождь не умолкал. Подкрались новые тучи, добавили воды: теперь он неистовствовал, хлестал, как из ведра, треща по асфальту сносимыми ветром очередями…

– Ты любишь его? – мрачно спросила Шура, привычно пристраиваясь внедорожнику в хвост.

– Безумно… – простонала я. – Душа наизнанку, Шура, как люблю… Пять лет его не видела, с ума сходила… Неделю пробыли вместе, и вот видишь, как обернулось…

– А он тебя?

– И он меня…

– Завидую я тебе, милочка, – вздохнула Шура. – Есть во имя чего обливаться слезами.

Неохраняемый переезд проскочили буквально под носом у старухи с косой. Маневровый толкал с цистернами. Не издавай локомотив тревожных сигналов, мы бы его даже не заметили.

– Стой, – всполошилась я.

– Успеем, – безмятежно сообщила Шура, утапливая педаль газа до упора. Позади заскрежетали тормоза – кто-то решил не рисковать… А мы, в лучших традициях русской езды, пронеслись под оглушающую сирену над головой.

Джип так и не смог оторваться. Ради пущей убедительности мы обогнали его и первыми влетели на стоянку аэропорта.

– Два года здесь не работаю, – процедила Шура. – Навара никакого, одни нервы. Мужики еще тащат помаленьку, а я, честно говоря, не могу. Не приучена по полдня на месте сидеть. Ишь ты, глянь – стервозина какая-то мое место заняла…

Она вклинила малютку между двумя «Ладами», едва не содрав с них дверные ручки, и красиво затормозила.

Джип, покачиваясь на рессорах, медленно въехал на площадь перед аэровокзалом. Но на стоянке не отметился, обогнул автобусный терминал и поплыл к одноэтажному строению на краю взлетного поля: сектору прибытия и получения багажа. Народа там было не много – до появления пассажиров с очередного рейса время оставалось.

– Мой тебе совет, сеструха, не волнуйся, – Шура сочувственно изучила мою трясущуюся физиономию. Положила руку мне на плечо. – И не егози. Все у тебя получится.

Я машинально кивнула. Хорошо ей говорить. Это не у нее зуб на зуб не попадает. И не ее бросает то в жар, то в холод.

– Подождешь меня, Шура? – я все же заволновалась. – Я не убегу, честное-пречестное… Вот тебе моя сумка, в ней деньги…

– Ой, иди уж, – отмахнулась водительница. – Чую, подруга, не отвертеться мне от тебя.

В тесном окружении мужиков с гранитными рожами Туманов вошел в створку ворот. Редкие зеваки глазели на них с праздным любопытством. На пятачке – ни мента, ни патруля, ни дружинника. К кому апеллировать?

Я подлетела к створке – не успела: она закрылась перед носом. Я толкнула плечом оцинкованную обшивку.

– Куда прешь! – разорался мужик в синем «фургоне» и с желтой повязкой на рукаве. – А ну осади, гражданочка! Не положено!

Дуролом на посту, пускаться в прения – себе же в пассив, да и эскорт удалился метров на двадцать, ну выскочу я на открытое поле – такая взмыленная и раздерганная… Идущий последним обернулся – мол, чего шумим? – я шмыгнула за створку. Дверь сердито хлопнула, сработала задвижка.

Мамочки мои, неужто уйдут?.. Я побежала вдоль забора. Зеваки пялились на меня с возрастающим интересом. Кто-то лузгал семечки, кто-то курил. На стыке забора и торца багажной камеры щель – зазор в локоть шириной. Я припала к дыре. Эскорт свернул направо и уже исчезал за вереницей спаренных автотрапов, выстроенных перед фасадом вытянутого кирпичного строения. Насколько помню, в те края на посадку не ходят.

– Что там, справа? – я в отчаянии повернулась к пожилому дядьке-грузчику, невозмутимо жующему бутерброд.

– А тебе это с какого боку? – поинтересовался дядька с набитым ртом.

– Нужно, дядечка. Ну, пожалуйста…

Грузчик пожал плечами. Не спеша прочавкался, запил из бутылки без этикетки, поставил ее под забор и вытер руки о фартук.

– Спецполоса там, «красная дорожка». Большие люди летают. И самолеты ихние там отстаиваются. Не по твою это душу, дамочка.

– Шура! – я влетела на автостоянку. – Умоляю, не уезжай! Я скоро буду!

Шура, как ни странно, дремала. Приоткрыв один глаз, посмотрела на меня, как на занозу в мизинце.

– Через каждую минуту будешь прибегать – уеду. Иди, милочка, иди. Как сделаешь дела, возвращайся. Только не улетай никуда, договорились?

– Да… – я всхлипнула.

– А плакать, дорогуша, надо уметь, – назидательно заметила Шура. – Чтобы тушь не размазывать.

– Девушка… – отпихнув какого-то задохлика с чемоданом, я припала к окошку справочной службы. – Я вас очень прошу, девушка… Со спецполосы сегодня рейсы есть?

Румяная раздатчица информации – этакая перекормленная Аленка с длинной косой – не спеша зевнула.

– На вопросы, не относящиеся к работе службы, не отвечаем. Следующий!

– Нет, подождите, – я в страхе засучила ножонками. – Девушка, вы понимаете, это вопрос жизни и смерти. Если я не получу ответ, один хороший человек погибнет, и тогда его смерть будет на вашей совести… Ну, девушка, ведь у вас такие добрые глаза… Да девушка же…

«Добрые» глаза взирали на меня каменно и где-то даже со злорадством.

– Женщина, вы задерживаете очередь. Посмотрите, сколько позади вас людей, и у всех вопрос жизни и смерти. Отойдите от окошка!

– А она сама без очереди залезла! – пришел в себя и кинулся в бой отброшенный мною задохлик. – Здесь я стоял… Ух, проститутка… Мне до Нерюнгри, девушка, почему задержка?..

Я пустилась во все тяжкие. Не до этикета. Обозвав всех участников сцены козлами и подонками («фильтровать базар» уже не было моих сил), побежала к дежурному по аэровокзалу. Но и здесь получила равнодушный отлуп. Оплывшие жирком господа и дамы в форме и слушать ничего не хотели. Я приводила какие-то аргументы, говорила об изобилии своих личных связей в департаменте авиатранспорта, в руководстве города, плакала, умоляла. На меня смотрели в лучшем случае с жалостью. Все мое самообладание и твердая убежденность, что дела надо делать умеючи, окончательно испарились. Мысль о том, что Туманова увезут и следы его в очередной раз растворятся на просторах шестой части суши, повергала меня в какую-то клиническую истерику. Я просто не соображала. В конце концов им надоело мое поведение. Суровая особа в аэрофлотовском френче вызвала милиционера и приказала убрать с глаз долой это трепещущее, психованное создание. А если будет драться, добавила она, посадить в холодную. Широченный мент взял меня за локоть и вывел в зал. Разноголосый гул немного привел меня в чувство.