Сергей Зверев - Тайное становится явным Страница 16

– Товарищ сержант, – сказала я, – у меня похитили лобимого человека. Люди с липовыми удостоверениями сотрудников безопасности ворвались в гостиницу и увезли его на джипе «Ленд Крузер», номер «123-КАР-54». Я ехала за ними… Сейчас он на спецполосе, они держат его насильно, в наручниках… Товарищ сержант, он ни в чем не виноват, я уже не знаю, куда обратиться, здесь все бездушны, всем наплевать… Я не прошу его освободить, это бесполезно. Я хочу знать, куда его повезут… Узнайте, вы же можете…

– Не положено, – пробасил сержант. – У вас, дамочка, с головой не в порядке. Если не хотите, чтобы вас забрали, ведите себя тихо. Или вообще уйдите из аэропорта.

Вот оно – воздаяние за мольбы и уговоры. Он подтолкнул меня к пустому сиденью в ряду занятых и чуть не силой бросил на облезлый дерматин.

– Сволочи, – сказала я. – Какие же вы все сволочи.

Тупое, парализованное состояние. Сержант ушел, мамашка с вундеркиндом – в очках и с книжкой, пару раз покосившись в мою сторону, пересела от греха подальше, и я осталась одна в мертвой зоне – вдруг ставшая удивительно равнодушной ко всему на свете. Совершать героические поступки я уже не могла. И жить не хотелось.

Минут десять я сидела вялой массой, отмечая краем глаза косые взгляды вундеркинда. А потом тревожная черная тень пролегла между нами: кто-то плюхнулся на соседнее сиденье.

– На спецполосе только один самолет, дамочка, – прогудел голос сержанта. – Ан-2, маломерка. Бортовой номер 98040. Машина не местных авиалиний, а откуда прилетела, диспетчер сам не знает. Приказали дать полосу, он дал, а кто такой – без понятия. Через пять минут тронется.

– Куда летит? – встрепенулась я. И куда подевалось мое вялое состояние?

– В Красноярск, ждет «добро» на взлет. Там у них накладка с рейсом на Нерюнгри, но вроде утрясли. «Тушка» уже взлетела, очередь за маломеркой…

Он не успел договорить. Я схватила его за уши, расцеловала в обе щеки – этот простоватый увалень растерялся и покраснел, а я побежала на второй этаж, в переговорный зал…

Иркутск долго не давали. Вернее, сам Иркутск-то дали, а вот с конторой под названием «МО РФ. Социологическая лаборатория» почему-то не соединилось. Я прыгала от нетерпения и бросала жетончики в ненасытную утробу. Наконец в трубке раздался голос координатора Зуева.

– Вовочка, радость моя! – возопила я. – Здравствуй, Вова! Это Люба Ушакова!

– Но ты же уволилась, – удивился координатор.

– Я? Уволилась? – поразилась я.

Зуев похмыкал.

– Ну да, ты. Старик был недоволен страшно. Ты не выполнила задание… м-м, редакции, Овсянников пропал, а на тебя пришло распоряжение – вычеркнуть из всех списков.

– Как! – завопила я. – Даже на зарплату?

– А на зарплату – в первую очередь.

Зуев, по понятным причинам, вел себя сдержанно. Мы болтали по открытой линии, а вести деловые переговоры в «прямом эфире» в наших кругах не больно-то поощрялось. Но я плевала с колокольни.

– Это ошибка, Вовочка. Испорченный телефон, понимаешь? Женское радио… Я продолжаю выполнять задание… мм… редакции. Ты даже не представляешь, какие завалы приходится разгребать… Прими вводную. И брось к чертям свои дела – мои важнее. Из Энска пять минут назад вылетел АН-2, бортовой номер 98040. Рейс не то чартерный, не то спецзаказ. Самое позднее через полтора часа он сядет в Красноярске. На городской аэродром или на другой – этого я не знаю. Срочно свяжись с «Бекасом» в Красноярске – пусть выяснит. Меня интересует человек среднего роста, широкоплечий, на вид 39–40 лет, волосы наполовину седые. Везут под охраной, в наручниках. У охраны – корки АНБ, но они не чекисты. Они плохие, Вовочка, ты понял? А ты – хороший мальчик. Так что выясни, пожалуйста, их дальнейший маршрут после посадки в Красноярске. Это очень важно, запомни. Я в тебя верю. Через два часа перезвоню.

– Через два часа я буду дома, – заворчал Зуев. – У меня рабочий день от звонка до звонка.

– В лоб получишь! – заорала я. – Это очень важно, Вовочка! Прекрати издеваться!

– Ладно, ладно, Любушка… – координатор недовольно засопел. – Выясним. Чем ты там вообще занимаешься?

– Письма пишу. Каутскому, – выпалила я, вздохнула с облегчением и повесила трубку.

Усталость навалилась – словно битый день долбилась в забое. Не выходя из кабинки, я обшарила карманы. Основная масса денег была в сумке, при мне находилась лишь какая-то мелочь, около двух тысяч. Как сказал бы англичанин, «ай эм шорт ов мани».

Я вышла из кабинки и направилась к стойке оператора. Когда же в этой стране сделают доступной для простых граждан сотовую связь?!

– Где можно позвонить в Прагу?

Операторша чуть не подавилась жвачкой. Изумленно обозрела меня с ног до взъерошенной макушки и укоризненно покачала головой – дескать, на звонки деньги есть, а на расческу нет.

– Там, – показала прямым, как штык, пальцем на дверь в соседний зал.

«Там» было и опрятнее и чище и народу никого. Я дозвонилась до колледжа в Шватлоу, на чистейшем чешском представилась секретарю четвертой советницей представительства Чехии в ООН и попросила позвать к телефону некоего Антуана Шмидта из восьмого класса, да побыстрее. А то евро, понимаешь, капают.

Естественно, Антошка был не прочь рвануть с урока. Но марку держал. Не прошло и трех минут, как он уже пыхтел в трубку и нарочито басом интересовался, какое, собственно, право имеет какая-то там советница при ООН отрывать его от жизненно важной сексологии.

– Здравствуй, родной, – выдохнула я. – Надеюсь, ты еще не профессор?

– Мамахен, ура! – возопил отпрыск. – Наконец-то ты вспомнила про свое единственное чадо! Или оно уже не единственное, а, мамахен, признайся?

Не знаю, как сам Антошка, но голос его взрослел с каждым прожитым полугодием. Наверное, так и надо. Это я затормозилась в своем развитии.

Я не успела и рта раскрыть, чтобы сказать, что с матерью так не разговаривают, как он затарахтел. Про то, как старый пердун пан Алеш на уроке биохимии огрел его указкой, как он познакомился с девушкой Ханкой (замечательное имя) – бабахнулись с ней на переменке лбами (ладно, если лбами), обоих отконвоировали к школьному терапевту, следствием чего стала новая возвышенная любовь и проснувшийся интерес к учебе; как он с ребятами «обул» казино в Корже-Златовице – трижды ставил на черное и трижды огребал все фишки («Четвертое поколение», – с тоской констатировала я); как он в июне траванулся лангустой в баре на Славовича – и Ханка две недели подбивала ему подушки и чесала подмышки; что у него кончаются маменькины (читай, мои) «филки» (тоже «шорт ов мани»), а дяди с маминой работы (Варягин и т. д.), несущие персональную ответственность за благосостояние ребенка, не спешат порадовать последнего досрочным финансированием – а выигрыш в казино он спустил на диетколу, от которой два дня болел животом и мучился жадностью; что его, в принципе, охраняют, но лучше бы этого не делали; что он безумно скучает, что устал от всей этой разноцветной сытости…

На фразе «разноцветная сытость» закончились мои карманные, а терпеть Антошкину болтовню в кредит автомат не собирался. Сработал зуммер. Я повесила трубку и спустилась вниз, уловив из разговора главное – наследник жив, здоров и находится в относительной безопасности. Только одного я не поняла: при чем здесь казино и на сколько вымахал мой отпрыск за полгода, если в пятнадцать лет его пускают в заведение, откуда и в двадцать надо гнать метлой?

С этой мыслью, временно затмившей мой разум, я и вышла на улицу. Где и впала в новое оцепенение. Посреди автостоянки при скоплении большого количества народа шла драка. Вернее, методичное избиение. Трое парней в кожаных куртках смертным боем лупили двух моих знакомцев – лысого и усатого, двумя часами ранее проводивших шмон в гостинице «Уют». Лысый уже отпал: он сидел на асфальте, истекая кровью, и как-то заторможенно, словно под гипнозом, ощупывал череп, превратившийся в крашеное пасхальное яичко. Усатый еще трепыхался. Но парни работали жестоко – двое кулаками, третий монтировкой. Получив очередную серию ударов в район поясницы и скользящий по затылку, усач не вытерпел – прикрывая руками голову, подволакивая ногу, бросился прочь. Но выскочившая из машины Шура поставила ему ловкую подножку – и гэбэшник загремел оземь, где и остался лежать, беззвучно дожидаясь «добивки».

– Ну, чего ты встала! – разоралась Шура, узрев меня, торчащую столбом на крыльце среди прочих курильщиков. – А ну живо в машину, мать твою в тьмутаракань!..

Спохватившись, я бросилась бежать. Втиснулась в салон с одной стороны, Шура – с другой. Что-то крикнув парням – те приветливо помахали, один даже послал воздушный поцелуй, – врубила зажигание и, ловко лавируя, выдернула «Хонду» с автостоянки. Еще двое с невыразительными лицами вынырнули откуда-то сбоку, пытались догнать. Но пеший конному не попутчик: быстро отстали. Мы вылетели на трассу и помчались на кольцевую развилку.