Андрей Воронин - Пророк Страница 17

В другом месте очереди рассуждал мужчина лет сорока, успевший повоевать в Афганистане.

Он не был так категоричен:

– Против партизан ни хрена не сделаешь.

Он все никак не мог придумать, куда пристроить букет гвоздик в шелестящей целлофановой обертке.

– В Афгане как было? Днем они вроде бы все мирные крестьяне, мухи не обидят. А лишь стемнеет, достают оружие и давай наших колошматить. Даже немцы и те против партизан ничего сделать не могли. Хотя ребят, конечно, жалко.

И самое обидное, – добавил «афганец» со слезой в голосе, – уже через год или два их убийцами называть станут те самые люди, что их на бойню посылали. Ему хорошо, – он покосился на ветерана второй мировой, – награды свои открыто носит. А я свой орден хотел надеть сегодня, но не отважился.

На ступеньках собрались одноклассники погибшего Бориса Батюшкова. Пока тот был жив, его в городе не любили, за глаза иначе как «ментом поганым» не называли. И теперь одноклассники, словно оправдываясь, в один голос вспоминали, каким милым и компанейским был Батюшков в школе.

Люди проходили сквозь траурный зал, огибая гробы у изголовья. Усердие мэра не осталось незамеченным: все восхищались гробами, мол, Цветков денег не пожалел. Но тут же находились недоброжелатели, сообщавшие, что мэрия на гробы не потратила ни рубля, достались они Ельску даром.

По расписанию, составленному похоронной комиссией, выходило, что сами похороны уже должны начаться. Томился в комнате для приема гостей заместитель министра, компанию ему составляли подполковник Кабанов, священник, приехавший из областного города, и мэр Цветков. Только им четверым была известна истинная причина затянувшегося прощания, остальные терялись в догадках. А причина была донельзя банальной: задерживалась съемочная группа российского телевидения, а короткий репортаж с похорон уже был запланирован в вечернем выпуске новостей, поэтому мертвым приходилось ждать живых.

– Меня родственники на куски разорвут, – вздохнул мэр Цветков, поглядывая на заместителя министра.

– Я, Иван Иванович, ничего здесь не решаю, – сказал генерал, – вы хозяин, считаете нужным, начинайте без телевизионщиков.

– Вам легче, вы люди московские, между собой договорились бы, – сокрушенно покачал головой мэр. – Еще полчаса ждем и, если не приедут, начинаем.

Подполковник Кабанов выглянул в окно на площадь. К стеклу он близко подходить побаивался, опасался, что его узнают.

– Народу еще много, – с облегчением проговорил он, – давайте объявим по внутреннему радиоузлу, мол, в связи с тем, что попрощаться пришло много народу, погребение отодвигается на более позднее время.

– Дело говорит, – восхитился подчиненным заместитель министра, – и уважение к людям проявим, и дело сделаем.

Священник старался не лезть в мирские дела.

– Вам уже приходилось участвовать в подобных мероприятиях? – спросил у заместителя министра мэр Цветков.

– Да, тяжело.

– Сочувствую.

– И часто телевидение опаздывало?

– Почти всегда.

– А бывало, что, не дожидавшись телевизионщиков похороны начинали? – наконец выдал истинный интерес Цветков.

– Что-то не припомню, Иван Иванович.

Холмогоров легко мог бы попасть в траурный зал безо всякой очереди, но он прошел вместе со всеми, вслушивался в разговоры, запоминал слова горожан. Когда проходил мимо гробов, положил на стол, уже весь заваленный цветами, четыре гвоздики – две красные и две белые.

– Я бы ни за что не разрешила своего мужа в казенном зале ставить, – услышал он за спиной женский шепот, – домой бы забрала и все.

Пришли бы только те, кого сама позвала, – обращалась женщина к подруге. – Глазеют все. Ты представь себя на месте родственников. Скоро телевидение приедет, примутся в самое лицо объектив совать. Они слезы снимать любят. Попробуй актера заставить плакать! Пока штуку баксов не заплатишь, он слезу не пустит. А тут получи задаром такое удовольствие!

Пришли на похороны и ракетчики. Держались вместе, боясь расходиться. В части все знали о вчерашнем происшествии в ресторане, неровен час, нарвешься на обиженного ОМОНовца.

Наконец на площади появился микроавтобус с телевизионщиками. Проехали они нагло, не обращая внимания на знаки. Микроавтобус въехал на тротуар, водитель остановил его у самой стены Дома офицеров. Оператор с камерой на плече отбежал от здания и, присев, принялся снимать флаги с траурными лентами.

– Крупнее бери, – громко, словно они здесь были одни, распорядился режиссер. – Прошлый раз мелко снял.

– Флаги зато красиво вышли.

– Мне не флаги нужны, а ленты на них. Панораму площади дай.

Режиссер еле успевал перебегать с места на место, так, чтобы постоянно находиться за спиной у оператора и не попасть в кадр. Затем он потащил оператора за рукав:

– Вдоль очереди камеру проведи, чтобы можно было сказать о нескончаемом потоке людей.

Оператор был настоящим профессионалом.

Ему было все равно, что снимать, все выходило одинаково красиво и впечатляюще, режиссеру оставалось лишь правильно сформулировать задачу.

– Потеснитесь-ка, разойдитесь, пропустите, – трое телевизионщиков, расталкивая народ, пробивались в траурный зал.

И все-таки гробы с погибшими, заплаканные родственники заставили замолчать и режиссера.

Он лишь неодобрительно покосился на завешенные красной и черной материей окна. Света было явно недостаточно.

– Вытянем, – оператор кивнул режиссеру.

В зале появились заместитель министра, священник, мэр и подполковник Кабанов. Оператор снял то, что от него требуется, наперед зная запросы неприхотливого режиссера выпусков новостей: четыре гроба общим планом, затем каждый по отдельности, фотографии и таблички временных памятников с годами жизни и фамилиями погибших.

Напоследок оператор отснял стол, заваленный цветами. На этом плане кнопку камеры он держал включенной целую минуту, зная, что, возможно, здесь прозвучит финальный текст диктора. Да и молчание в конце репортажа должно продлиться секунд семь – минута молчания.

– Теперь можно и на кладбище ехать, – прошептал на ухо мэру режиссер, умудряясь при этом пожать Цветкову руку. – Вы особенно не затягивайте, нам еще репортаж о жизни военных у ракетчиков снять надо, – сказал и пошел, не дожидаясь ответа, словно его слово было здесь законом и все происходящее в городе – частью уже написанного сценария.

Телевизионная группа отсняла выступление заместителя министра целиком, остальных снимали выборочно по две-три фразы, почти наверняка зная, что они в эфир не попадут.

– Теперь, – важно произнес мэр Цветков, – пусть останутся только родственники и близкие погибших. Всех остальных прошу покинуть траурный зал.

Из динамиков лилась негромкая траурная музыка. В зале пахло цветами, но это был не аромат, а удушливый запах мертвых растений, смешанный с запахом церковных свечей.

Пока вокруг были люди и телекамеры, Марина Комарова, жена погибшего сержанта Алексея, даже не всплакнула. Она сидела, подвинув стул к гробу, держала мертвого мужа за руку, поглаживала ее и шепотом разговаривала с покойным.

Даже обычно любопытные люди старались не вслушиваться в ее шепот, будто боялись, что смерть коснется и их, лишь только им станет понятным смысл тихо произносимых слов. И лишь когда у гробов остались одни родственники, Марина позволила себе разрыдаться, уткнувшись лбом в край пахнущего свежим лаком гроба.

– Леша, – прошептала она, – ты меня слышишь? Я знаю, ты меня слышишь. Так не бывает, чтобы человек исчез сразу… Прости меня за все плохое, что я принесла в твою жизнь!

Марина сидела, плотно закрыв глаза, и ей казалось, что она видит насмешливые глаза Алексея и он говорит: «Что плохого могло случиться у меня из-за тебя? Это ты прости, что я не вернулся. Другие смогли уцелеть, а я нет. За это и прости».

– Я приду к тебе на кладбище сразу, как только разойдется народ, – прошептала Марина. – Ты же понимаешь, я не могу плакать при всех. Не позволяла себе этого, пока ты был жив, не позволю и теперь.

В зал вошли ОМОНовцы, самые высокие и статные из всей бригады. Им подполковник Кабанов поручил нести гробы. Марина нашла в себе силы отстраниться от гроба.

Похоронами распоряжался какой-то неизвестный ей майор, который знал все тонкости: кто и за чем должен следовать, где нести портреты, где крышку от гроба, на каком отдалении полагается следовать родственникам.

– Пошли! – распорядился он.

Двери траурного зала распахнулись. Никогда еще Марина не видела столько людей на площади. Но ей было все равно, пришла толпа или не появился никто. Ельск ей стал чужим в одно мгновение, потому что ее Леши Комарова больше здесь не было.

Резко вступил оркестр. Большое начальство прошло с народом до первой улицы, а затем стыдливо отступило, пропуская похоронную процессию. Машины уже ждали чиновников на неширокой улочке. Лишь подполковник Кабанов махнул рукой назойливому мэру: