Эльмира Нетесова - Заказанная расправа Страница 18

— Больному не были сделаны уколы. А когда главврач решил проверить самочувствие человека после операции, не увидел возле него медсестру. Она спала, вместо того, чтобы работать. Главврач разбудил, сделал замечание, потребовал, чтобы медсестра пошла к больному. Та заупрямилась и была предупреждена о последствиях.

Она и раньше отличалась скандальностью, хамством и ленью. Больные нередко жаловались на ее невнимательность и грубость. Ей все сходило с рук — щадили молодость. Но поплатились за гуманное отношение, ценою которого стала человеческая жизнь.

Медсестра покушалась и на жизнь главврача. Ее едва оторвали от него врачи больницы. Прекрасный хирург и руководитель чуть не погиб от рук истеричной, наглой, взбалмошной сотрудницы, которую не только в медицину, а близко к людям подпускать нельзя…

— Я и не должна была находиться возле прооперированного. Для этого есть дежурные врачи и медсестры.

— Я работаю только в операционной…

— Работали! — усмехнулся следователь.

— Он меня хотел изнасиловать!

— Прооперированный? — рассмеялся следователь ей в лицо. И не желая ничего слушать, вышел из камеры.

А вскоре состоялся суд.

— Пятнадцать лет лишения свободы! — огласил приговор председательствующий.

Никто не прислушался к сказанному Вероникой в последнем слове. Обвинитель сально посмеивался.

И охрана, взяв девушку под стражу, вывела ее из зала суда в зарешеченную машину.

— Держись, дочка, адвокат обещался до Москвы дойти, но вызволить тебя, — плакал отец, прощаясь. Мать и вовсе не могла говорить. Колючий ком сдавил грудь, дышать было нечем.

— Особый режим по первой судимости? Ого, вот это пташку нам подбросили! Видать, совсем отпетую! — оглядел начальник спецчасти Веронику и предупредил зловеще:

— Но у нас не похорохоришься! Живо шею свернут! Тут всех обламывают! Давай, усмиряй дурной норов! Если доживешь, на свободу человеком выйдешь, гнида!

Колыма… Наверное, потому здесь никогда не цвели цветы и не бывало тепла, что всякий день умирали в зоне женщины, девушки и подростки… Начало всех начал. Старые и молодые…

Они вели трассу… Заключенным этой зоны давали лишь самые трудные участки будущей дороги, которую тянули от Магадана аж за Полярный круг — через болота и горы. Никто не делал скидок на пол и возраст. Норма выработки для женщин была такой же, что и для мужчин. Те же ломы, кирки, лопаты, та же спецовка-брезентовка, одна на два года, да кирзовые сапоги, преимущественно сорок третьего размера.

— Велики? Не вывалишься, коль жить захочешь! — осклабилась баба, выдавая Веронике спецовку, и добавила: — Если где застрянешь, легче выскочишь. А потеряешь их на ходу, босиком будешь вкалывать…

Уже на следующий день ее вместе с другими погнали на трассу.

Поначалу было терпимо. Но к концу дня лом показался непомерно тяжелым. И скальный грунт уже не откалывался кусками. Лишь мелкие брызги вылетали из-под лома.

— Не сачкуй! Вломлю, если норму не сделаешь. Из-за тебя вся бригада баланды не получит на ужин! — пригрозила желтолицая злая баба-бригадир.

— Не получается ломом!

— Хоть зубами грызи или хварьей колоти, а чтоб норму сделала! Иначе пришибем здесь! Нам нахлебники не нужны! — бросила та через плечо, уходя.

Вероника из последних сил долбила скалу. До тех пор, пока — нет, не из-под лома, — а перед глазами не поплыли-замелькали разноцветные огни. Упала, потеряв сознание. Пришла в себя от зуботычин и пощечин. В тот же день ее избили в бараке бабы. Из-за нее им на ужин дали лишь по куску хлеба.

На следующий день повторилось то же самое. Зэчки пригрозили убить, если Вероника и сегодня не справится с нормой.

И она остервенело, без остановки, долбила и долбила грунт. Какой там обед или отдых? Бабы на нее волчьей стаей смотрят. Им наплевать, что лом примерзает к ладоням, снимая кожу до крови. Не у нее одной, у всех болит, но молчат. А у нее слезы горохом сыпятся. Не понять, чего больше, — грунта или слез?

Болят руки, помороженные ноги отказываются слушаться. Горит сожженное морозом лицо.

Лишь на пятый день уложилась в норму. Но всю ночь стонала от боли, до утра не могла согреть онемевшие ноги.

В бараке никто не жаловался на болячки и тяготы. Бригадирша запретила подобные разговоры. И слюнтяек выкидывали из барака пинками под задницу, мордой в снег на пару часов. Чтоб мозги освежить. После такого даже старухи не решались заикнуться о болезнях. Здесь разрешалось жить воспоминаниями, говорить о чем угодно, кроме политики. И зэчки, окружив стол, ненадолго возвращались в свое прошлое.

Поделилась и Вероника. Рассказала, за что попала в зону.

— Стрелочника с тебя сделали! Все бы обошлось, если б тот оперированный выжил. На кого-то надо было вину повесить. Ты и подвернулась, — говорили бабы.

— Чего теперь сопли пускать? Жалеете ее? Все равно никто не поверит, и париться Верке до конца срока, как всем нам! Кто тут за дело сидит? Я всего-то голосовать не пошла за нашего председателя колхоза. Сказала, что не согласна выбирать в депутаты пьянчугу! А мне что пришили? Агитацию против советской власти! Во!

Ладно я! А Нинка! На выставку ее прислали в Москву — дуру окаянную! Вместе с ее рекордистами — хряком и свиноматкой. Им там такую клетуху отвели, больше председателева кабинета. И спросили, как зовут свиней, чтоб их клички написать. Нинка и брякни: «Кабана Ильичом зову, свиноматку — Надеждой!»

У ней уточнили, как полагается, уж не в честь ли Владимира Ильича и Крупской? «Верно угадали, только мои даже лучше оказались. По двадцать шесть поросят за супорос выдают! С них никому не зазорно пример взять!» — ответила Нинка подоспевшей иностранной делегации. Те посмеялись над удачной шуткой.

А знатную колхозницу прямо с выставки — на Колыму! Но без свиней. За глумление над именем вождя революции! На четвертак! Сразу! С тех пор про политику разговоров не терпим! — осекла бригадир. Но едва она отошла, бабка Варя свое выложила:

— Вы, молодые, по неразумению попали. А я-то, старая, как опростоволосилась! За домом у меня отхожка сделана. Еще дедом. Ну, а я в конторе прибиралась. В уборщицах. Аккурат под Рождество председатель мне на старые газеты показал и разрешил их домой забрать — всю гору. Еще и сказал: «Читайте всей семьей на здоровье!»

А я, дура, больше половины на гвоздь в отхожке повесила, чтоб самим и внукам по нужде пользовать. И надо ж так вляпаться! Там всякие портреты были — цельное Политбюро! Жопе все едино, но не людям. Соседи увидели. Позавидовали нам, что задницы не пальцем, а газетами подтираем, и донесли на нас. Ну, власти шибко не думали. Спросили, откуда газеты, кто принес и повесил в отхожке? Вот меня и взяли за то самое место, которое уж лучше б пальцем вытирала иль лопухом, зато дома бы жила! — сокрушалась бабка Варвара.

Два года проработала на трассе Вероника. Но однажды ее вызвали в спецчасть.

— Вот посылка вам из дома! Распишитесь, — предложили ей. Она расписалась и только собралась выйти, ее остановили:

— Вас начальник охраны хочет видеть! Зайдите к нему! — указали на дверь напротив.

— Зачем? — не поняла, испугалась Вероника.

— Значит, что-то нужно!

— Наверное, вы перепутали меня с кем-то? Я не знаю его!

— Идите! Здесь глупых вопросов не задают! — ответили ей грубо. И Вероника вошла.

— Вы звали меня? — глянула на хмурого старика, смотревшего на нее исподлобья.

— Завтра выходи работать в прачечную! Поняла? Там в тепле будешь. И пупок не станешь рвать, как на трассе. Письма и посылки сможешь получать каждый месяц, а не раз в полгода. Питание будет получше. На работу — с восьми до шести. Остальное время — твое!

— Спасибо, дядечка! — забыла о посылке.

— О благодарности поговорим отдельно, немного позже. Посылку забери! — указал на ящик.

Вероника не вошла — влетела в барак. И тут же поделилась новостью с бабами.

— Натянуть тебя вздумал, лысый черт, не иначе! Глянулась ему. Ты не первая у него! Вся хозобслуга под ним побывала!

— Не может быть! Он просто добрый дядька. Старый уже. Да и причем я, вон сколько баб в зоне!

— То бабы! Старые клячи! Он любит молодых, необъезженных. Ты посмотри, кто в хозобслуге зоны? Только молодые. Всех он выбирал! Каждая через постель с ним прошла. И тебе не миновать! — ехидно рассмеялась бригадирша.

«Врет она все! Завидует! Все мечтают в хозобслугу попасть. Но берут не всякую. Вот и болтает зряшное. Думает, если откажусь, ее возьмут. Держи карман шире! А то не помню, как сама поначалу била, грозила убить меня. А обзывала за что? Ты, желчная жаба, любого испаскудишь. Не будет по-твоему!» — думала Вероника, собирая вещички. Она решила в тот же день уйти в чистый и теплый небольшой барак, где жили прачки, работники столовой и складов, охрана и даже врачи зоны.