Стивен Хантер - 47-й самурай Страница 18

Нии, один из синсэнгуми, был очень хорошим самураем.

Глава 10

ЧЕРНАЯ РЖАВЧИНА

— Ржавчина, — произнесла по-английски Томоэ Яно. — Отец, посмотри на ржавчину.

— О, какая прекрасная ржавчина, — с восхищением промолвил Филипп Яно.

У Боба мелькнула мысль: «Они что, спятили?»

— Это кото ржавчина, — объяснила девушка. — Только кото ржавчина может быть такой черной.

— Восхитительная, великолепная черная ржавчина, — подхватил отец, — О, как это прекрасно.

Надев резиновые хирургические перчатки, он разобрал меч. С помощью маленького молоточка и стержня нужного диаметра Филипп Яно выбил из рукояти бамбуковый штифт. Тот вышел практически без усилий. Филипп Яно проследил взглядом за тем, как маленький бамбуковый цилиндрик покатился по верстаку, затем остановился. Боб тоже смотрел на штифт.

— По крайней мере, синто. Может быть, оригинальный, может быть, кото.

— В таком случае почему штифт вышел так легко? Ведь он буквально вывалился.

Боб вспомнил, что штифт держался прочно. Но он промолчал: в конце концов, что он знает, чем может помочь?

— Не знаю. Быть может, рукоять разбирали недавно. Не могу сказать. Один из многих вопросов. Это очень интересно!

— Спасибо за то, что говорите по-английски, — сказал Боб. — Разумеется, я до сих пор понятия не имею, о чем идет речь.

Полностью поглощенные происходящим, отец и дочь не обратили на него никакого внимания.

Филипп Яно сдвинул рукоять, снимая ее с хвостовика меча, затем осторожно разобрал эфес — Боб знал, что он называется «цуба», — снял несколько прокладок и наконец муфту, хабаки, аккуратно раскладывая все детали на верстаке: внизу лезвие, вверху рукоять, а между ними эфес и четыре прокладки.

Но было еще и что-то необычное: кусок бумаги, туго обмотанный вокруг стального хвостовика.

— Бумага, — строгим голосом произнесла девушка.

— Да, вижу.

— Отец, возьми ее. Посмотри, что это такое.

— Нет-нет, пока рано. Ты готова записывать?

— Да.

Филипп Яно выдал быстрый ураган японских фраз, затем перевел на английский:

— Цуба, то есть эфес, серийного промышленного производства, также образца тридцать девятого года. Так что когда меч обрел новые ножны, он получил и новую рукоять, как я и говорил Томоэ.

— Да, но ржавчина…

— Не просто ржавчина, друг мой. Кото ржавчина.

— То есть старая ржавчина, — добавила девушка.

— Действительно старая ржавчина. Но продолжим. Прокладки — сеппа, также стандартные армейского образца, как и хабаки, тут ничего необычного. Два отверстия, следовательно, лезвие было обрезано, но это нам уже известно.

— Ржавчина.

— Но при чем тут ржавчина? — спросил Боб.

Хвостовик буквально потонул в черных окислах; их было так много, что они мелкой черной пылью осыпались на верстак.

— Чем чернее ржавчина, — объяснил Филипп Яно, — тем старше лезвие. Значит, перед нами действительно кото, на что указывали форма и гибкость. А это означает, Свэггер-сан, что данному мечу по крайней мере четыреста лет. И он каким-то образом очутился в стандартном армейском обрамлении образца тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

— Такое происходило часто?

— Ну, происходило.

— Значит, это лезвие не было выковано на оружейном заводе в тридцатые годы. Оно гораздо старше. Это настоящий самурайский меч. Именно поэтому он такой острый?

— Совершенно верно. Представьте себе гениального мастера из далекого феодального прошлого, который трудился у наковальни, выковывая из раскаленного добела металла длинную полосу, затем сплетая две или три такие полосы вместе так, чтобы они перекручивались раз двадцать, потом придавая заготовке нужную форму и наконец закаляя ее путем погружения в холодную глину. После этого начинался процесс доводки и заточки. Здесь используются три различных сорта стали: мягкая сталь — для спинки, она придает вес и гибкость, пластичность; еще более мягкая, с еще большим содержанием чистого железа — для сердцевины, она придает еще большую гибкость; вставка из твердой, закаленной стали — якиба — для бритвенно острого лезвия, способного резать доспехи, плоть и кости, глубоко проникать, вспарывая наполненные кровью внутренние органы и рассекая их. О, это боевой меч, тут не может быть никаких сомнений, и если мой отец отправился с ним на Иводзиму, он был не первым воином, державшим в руках это чудо, далеко не первым. Это старый, почтенный клинок, которому не раз приходилось бывать в бою. Рожденный в огне, остуженный в земле, предназначенный для кровопролития. Быть может, вот эти надписи расскажут его историю.

Филипп Яно указал на строчку иероглифов, глубоко выгравированных на хвостовике: много столетий назад создатель этого клинка рассказал о себе и о своем творении и объяснил, для кого оно было создано.

— Вы можете прочитать надпись? — поинтересовался Боб.

— Это будет самым интересным. Кузнецов кото были тысячи, и нам предстоит изучать архивы, выясняя, кто именно сделал этот меч. Надеюсь, мы сможем узнать имя мастера, может быть, даже имя воина, заказавшего меч. Затем мы окунемся в историю и составим по крупицам биографию этого лезвия. Выясним, где оно побывало, чем занималось до того, как попало к моему отцу, затем к вашему и наконец к их сыновьям.

— Каждый символ имеет свое значение, — вставила девушка. — Отец, прочитайте господину Свэггеру накаго.

— Накаго — это ржавый хвостовик, который был скрыт под рукоятью. Даже сейчас он полон завораживающих свидетельств прошлого. Мы имеем дело с суриаге накаго или даже с о-суриаге накаго. То есть это лезвие на грани между «укороченным» и «сильно укороченным»; определяющим фактором является то, какая часть надписи уцелела. Как правило, хвостовая часть лезвия даже в укороченном виде сохраняет форму оригинала. Казалось, современный мастер, переделывая клинок, отдавал дань своему великому предшественнику. В данном случае стиль клинка называется «ирияма-гата», то есть он был сделан где-то между шестнадцатым и семнадцатым веками. Режущая сторона хвостовика расположена под заметным углом к нижнему концу линии синоги, вторая сторона проходит или прямо, или под небольшим обратным углом к муне.

«Тут я ничего не понял», — подумал Боб. Но он рассудил, что Филипп Яно объясняет ему, как форма хвостовика может дать ключ к происхождению клинка.

— Вы в этом явно разбираетесь.

— Я ничего не знаю, — скромно промолвил Яно. — Есть много людей, для которых этот язык является таким же богатым и выразительным, как поэзия. А я мучаюсь, так как сомневаюсь в своих познаниях, жажду узнать больше, проклинаю себя за то, что многого не узнал до сих пор.

— Но я правильно понял главное? Этот меч очень древний, и он представляет ценность не только для вашей семьи, так? Его должны изучить специалисты.

— Совершенно верно. Быть может, он не представляет собой ничего особенного. В конце концов, не каждый древний меч побывал в руках Миямото Мусаси,[12] точно так же, как не из каждого старого «кольта» стрелял Уайатт Эрп.[13] Так что вероятность очень небольшая. И все же… она существует. Помните, кто-то же выигрывает в лотерею. Я выясню все, что смогу разузнать сам, и только после этого обращусь за помощью. На это уйдет гораздо больше времени, и это глупо, поскольку наверняка настоящий специалист многое поймет с первого взгляда. Однако я поступлю именно так. Это будет время, проведенное с моим отцом.

— Бумага, — напомнила девушка.

— Да, сейчас дошел черед до нее.

— По-моему, это что-то вроде записки, — предположил Боб.

— Вот почему я ее боюсь так, что меня охватывает дрожь. По всей вероятности, это предсмертное стихотворение. У нас это принято. Мы японцы. Мы с радостью принимаем смерть, протягиваем руки, чтобы заключить ее в свои объятия, и отмечаем это стихами.

— Однако ты колеблешься, отец, — заметила девушка.

— А что, если в ней говорится: «О господи, спаси меня, я не могу больше выносить все это»?

— В таком случае это доказывает, что вашему отцу были не чужды простые человеческие чувства, — вставил Боб. — Мне не раз приходилось бывать под пулями, и в такие минуты я думал только: «О господи, спаси меня, я не могу больше выносить все это».

— Отец, Свэггер-сан говорит правду. Ты должен прочесть записку. Протянуть руку своему отцу.

— Вас оставить одного?

— Нет-нет, — остановил его Яно. — Пусть лучше рядом со мной будут та, кого я люблю, и тот, кого я уважаю.

Сняв скрученный трубкой листок бумаги с накаго, он встряхнул его, чтобы осыпался мелкий черный порошок окалины, затем развернул и бережно расправил.

Прочтя то, что было написано на листке, Филипп Яно заплакал.

Его дочь прочитала записку и тоже расплакалась.

Боб счел за лучшее промолчать, но тут девушка подняла на него заплаканные глаза.