Андрей Воронин - Пророк Страница 19

– В общем-то, я имел в виду, что душа у человека быть должна, – замялся мэр.

– Душа у каждого человека есть, другое дело, какая она.

– Пойдемте, – спохватился Цветков, видя, что люди уже садятся в автобусы.

Холмогоров сдержанно кивнул:

– Благодарю.

Мэра подмывало спросить, почему это гость их города до сих пор не зашел к батюшке из областного центра. Обычно коллеги, даже будучи незнакомыми, всегда идут на контакт.

«Наверное, должность советника очень высокая, – решил мэр, – и простой священник для него мелкая сошка».

– Говорят, вчера в ресторане, – осторожно начал Цветков, – инцидент произошел.

– Было.

– Я бы, конечно, мог распорядиться наказать парней из бригады.

– Не надо, – Холмогоров говорил нейтрально, без всяких эмоций.

– Я тоже подумал, парни устали, обозлены…

– Вы лучше за кавказцами в городе присматривайте, – посоветовал Холмогоров.

– Мы их скоро всех отсюда к черту выгоним, – мэр спохватился, что помянул черта.

– Это вы зря.

– Да уж, вырвалось слово нечистое…

– Не насчет черта, а насчет кавказцев. Вы за ними присматривайте, чтобы драк в городе не было, чтобы никто никого не убил.

Мэр и Холмогоров оказались в одной машине.

Стол в Доме офицеров накрыли большой, но скромный, без всяких излишеств. Из напитков были водка, красное вино, «кока-кола» и минералка. Бутылки стояли кучками – по четыре.

На всякий случай еще пара ящиков водки, охлажденной, запотевшей, дожидалась в кладовке банкетного зала.

Цветков понимал, что все равно найдутся люди, которые напьются, но хотя бы внешнюю благопристойность следовало соблюсти. Пусть лучше пьют в зале, а не в подворотне.

Вновь зазвучали речи, пустые в своей выспренности. То, что говорили о погибших, в общем-то, можно было сказать о любом человеке.

Холмогоров скользил взглядом по лицам собравшихся. Чувствовалось, у людей есть свои сокровенные мысли о смерти, жизни, войне, но никто их не выскажет вслух за этим столом. Ритуал требует не искренности, а предсказуемости. «Невысказанная мысль, – подумал Андрей Алексеевич, – остается в мозгу, но рано или поздно будет произнесена вслух. И неважно, о злобе она или о любви».

Три положенные рюмки выпили чинно. Вели себя сдержанно, даже родные погибших лишь украдкой вытирали слезы, не голосили.

Взгляд Холмогорова остановился на двух вчерашних знакомых – мрачно жующих сержантах Сапожникове и Куницыне. Майор Грушин сидел вроде и рядом с ними, но в то же время как бы обособленно. Вроде бы и форма одинаковая, и стрижки, и лица у всех скорбные, но в Грушине чувствовалась какая-то просветленность.

Особняком от родственников держалась и Марина Комарова – вдова погибшего сержанта.

В глазах других родственников можно было прочесть и отчаяние, и надежду на чудо. Они еще цеплялись за прежнюю жизнь, Марина же смотрела как бы поверх их голов, будто бы будущее для нее уже не было загадкой и она уже все для себя решила.

Улучив момент, когда, как ей казалось, никто на нее не смотрел, молодая женщина поднялась из-за стола и заспешила к выходу. По ее походке, по тому, как она бросила, стоя в двери, взгляд на людей, Холмогоров понял, что Марина сюда уже больше не вернется. Ее легкая фигурка в черном исчезла за мягко прикрытой дверью.

– Куда же вы, Андрей Алексеевич? – зашептал мэр, придерживая Холмогорова за рукав. – Все ждут, что и вы слово скажете.

Только сейчас Цветков заметил, что к налитой в рюмку водке Холмогоров даже не притронулся.

Он умудрился не выпить ни капли, причем так, – что никто этого не заметил.

– Извините, но мне надо идти. Перед отъездом загляну к вам, – Холмогоров наскоро пожал руку растерянному мэру и вышел из зала.

Дверь резко отрезала от него гул голосов. Лестничные марши заливало солнце, вновь выглянувшее в разрыв облаков.

«Странный мужик, – подумал Цветков, – никак подход к нему не найду. Ко всем умею подобраться, уговорить, если надо, а к нему…»

Цветков, проработавший ббльшую часть жизни начальником, хорошо разбирался в людях, подобных себе. Умел уговорить выпить, умел поддержать разговор в компании, вовремя попросить чего-нибудь для себя или для города. Его ценили за то, что он умеет не только выпрашивать, но и отказать.

Мэр чувствовал, что гость из Москвы – человек абсолютно другой породы. Понять, о чем Холмогоров думает, Цветков не мог, как ни старался. Они видели перед собой одну и ту же картину, одного и того же человека, но думали при этом по-разному. «Ну и черт с ним! – в сердцах подумал он, уже не смущаясь упоминания нечистого. – У него своя работа, у меня своя. Главное – храм в городе построим. Неприлично в наше время без церкви жить».

Марина Комарова шла по улице, легко распрямив плечи и глядя прямо перед собой. Она не сворачивала, завидев встречных прохожих, шла так, словно их не существовало. И люди пугались ее взгляда, пугались черного платья, понимая, кто перед ними, сами уступали дорогу, жались к стенам, словно боялись случайно коснуться ее, как будто это прикосновение могло передать им смертельную заразу. Люди всегда сторонятся больных и тех, с кем случилось несчастье.

Комарова не видела, что происходит вокруг нее. Ее взгляд ловил ажурный мост над рекой, монастырь и кладбищенские холмы. Она не думала, куда идет, ноги сами вели ее. И вот уже фермы моста гудели у нее над головой. Скрипнула калитка кладбища, и женщина по густой сухой траве, оставшейся после зимы, подошла к могилам. Ветер гудел в кронах берез, росших выше по склону.

Женщина опустилась на колени прямо на сырую землю и запустила пальцы в рыхлый могильный песок. Все здесь теперь выглядело совсем иначе, чем пару часов тому назад, – пустынно и одиноко. Только следы толпившихся здесь людей остались на высохшей, лишь сбрызнутой дождем траве.

– Леша! – прошептала женщина, просыпая песок сквозь пальцы.

В ее ладони остался белесо-серый круглый камешек.

Она перекатывала его и беззвучно шептала:

– Милый, дорогой… – Дыхание женщины сделалось неровным, слезы выступили на глазах.

Впервые за последние дни она осталась одна. Рядом никого нет, и можно дать волю чувствам.

Она запрокинула голову к влажному весеннему небу и громко заплакала, не стыдясь слез, не боясь показаться слабой, убитой горем. Марина буквально выла, вцепившись в сырую могильную землю, будто хотела разрыть холм, ощутить ладонями доски гроба.

– Тебя нет, – рыдала она, – но где же ты тогда?

И ей казалось, будто она угадывает в гуле ветра голос погибшего мужа, будто он шепчет что-то издалека, но она никак не может разобрать слов, а Леша хочет сказать ей что-то важное, то, что не успел сказать в день прощания.

– Я слушаю, слушаю тебя, – боясь, что голос исчезнет, шептала женщина. – Ну же, мы вдвоем, нас никто не слышит. Скажи! – она прикрыла глаза и наклонила голову, чтобы лучше слышать.

Волосы Марины сделались мокрыми от дождя, прилипли ко лбу, к щекам, к шее. Женщина не чувствовала холода, ветер давил ей в спину, будто хотел прижать к земле.

Марина смотрела, как поблескивают капли на лепестках цветов, усыпавших могилу, на свои испачканные землей руки. Воздух приобрел серый оттенок, солнце уходило за горизонт, мир словно выцветал, лишался красок, становился черно-белым.

– Ты же знаешь, как я люблю тебя, – проговорила женщина, – и никогда не смогу разлюбить. И ты меня уже никогда не разлюбишь, – на ее губах появилось подобие улыбки: хоть в чем-то она смогла найти утешение.

Марина Комарова даже не вздрогнула, когда на ее плечо легла ладонь. Она лишь скосила глаза, продолжая слегка улыбаться, – длинные пальцы, на среднем простой, но изысканный перстень белого золота, на отполированной четырехугольной накладке выпуклый восьмиконечный крест. Марина медленно поднялась с колен и отряхнула прилипший к подолу песок, затем взглянула на человека, подошедшего к ней.

Холмогоров спокойно выдержал этот полный отчаяния взгляд.

– Я так и думала, кто-нибудь попытается утешить меня, – улыбка не сходила с губ Марины. – Но все уже позади. Что могут изменить слова? Каждый, глядя на меня, в душе радуется, что это произошло не с ним. Есть вещи, которые нельзя изменить, и смерть – одна из них. Вы мне мешаете, – Марина гордо вскинула голову.

Она была настроена враждебно.

– Я подумал, прежде чем подойти к вам, – сказал Холмогоров. – Да, вы правы, есть вещи, которые нельзя изменить. Я сразу заметил, вы не такая, как они, заметил еще до кладбища. Вы думаете, что сможете уехать, а прошлое останется здесь, в Ельске?

– Да, – с вызовом произнесла Марина.

– Все останется с вами, куда бы вы ни поехали.

– Вы говорите так, словно пытаетесь убедить меня остаться.

– Нет, вам надо уехать, потому что у вас бу дет ребенок от него, – взгляд Холмогорова указал на могильный холм.

Марина почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, как заваливается городской пейзаж, словно Ельск сползает вместе с уходящим солнцем за горизонт. Ей казалось, будто она продолжает стоять ровно, а наклоняется мир.