Эльмира Нетесова - Закон - тайга Страница 19

— Выходите! Иначе подожжем баню! — предупредил Дегтярев.

В ответ- молчание.

— Лей бензин! Давай факел! — скомандовал участковый громко. И звук разливаемой жидкости вокруг баньки донесся до чердака. — Факел! Поджигай! — кричал Дегтярев, не сводя глаз с бани.

Кто-то чирнул спичкой. В руках у кого-то загорелся промасленный квач.

Полыхнула охваченная огнем банька. И вмиг в окне ее заметались тени. Вот один, самый долговязый, вышиб ногой окно. Сиганул. Его тут же оглушили. Следом второй, задыхающийся от дыма, вывалился.

— Трое их! Еще одного ищите! — застегнул участковый наручники на пойманных.

— Нет никого! Пусто в бане! — сказал заглянувший внутрь кто-то из ребят.

— Хер вам, а не пряники! — процедил сквозь зубы лохматый и добавил: — Ссучился печник ваш, фуфло поганое! Мусо- ров навел! Ну мы с ним еще свидимся. Из-под земли сыщем, падлу! Из шкуры вытряхнем…

— Здесь он! Здесь! — послышался голос одного из парней, сумевшего пробраться на чердак. Он сдавливал в руках хрупкое извивающееся тело то ли подростка, то ли старичка.

— Кидай! Прыгай! Живо! — кричал Дегтярев.

Парень слегка стукнул кулаком пойманного, сбросил вниз и прыгнул следом.

— Сюда! Ко мне, ребята! — позвал Дегтярев милиционеров из избы. Те обыскали зимовье, насмерть перепугали лесника.

Трофимыча вывели из избы в исподнем. Глянув на него, участковый сказал глухо:

— Я ж тебя, как отца, уважал. А ты кого пригрел в своем доме, старый греховодник!

— Не хотел, не пускал их. Они грозились убить меня.

— И ты испугался? Не мог сказать? Ты, старый каторжник, перед шпаной струсил? Кому ты это говоришь! У тебя в доме карабин, двухстволка, нарезное, и ты справиться не мог, хозяин тайги!

— Они все испортили. Бойки сорвали. Самого били, — заплакал старик. И, указав на низкорослого, признался: — Этот больше всех изгалялся…

— И ты туда же, старая плесень! На вышку тянешь нас. Так знай, фартовые не умирают. Завтра к тебе придут наши, шкуру с тебя снимать! — рассмеялся лохматый.

— Ты мне грозишь? — подошел к нему лесник и рявкнул: — Говно! Небось втрех на меня навалились. Кабы поодиночке, кости бы в муку столок ваши! А то мало вам было меня терзать, так все харчи извели. И бани теперь вот не стало. Будьте вы прокляты! — ругался осмелевший Трофимыч.

— Быстро в машину всех. И ты, лесник, одевайся. Там разберемся, почему приютил негодяев, — охрипшим голосом говорил Дегтярев, подталкивая впереди себя лохматого.

Около машины сидел перевязанный водитель. На него — вот уж неожиданность! — бросилась рысь.

Немного их водилось на участке старика. Эта оказалась самой голодной. Счастье человека, что, выезжая из села, не расставался с брезентовой курткой. Но даже ее, испытанную штормовку, разодрала рысь на спине. И… убежала, осознав неудачный прыжок. А может, крика человечьего испугалась, какого отродясь не слышала на участке.

— Уж я б не промазал. Блядь буду, уложил бы легавого за милу душу! Видать, фартовая с похмела была, — хохотнул лохматый.

— А ну, влезай! — толкнул его в кузов Дегтярев. И, пропустив еще двоих пойманных и ребят, закрыл дверь кузова, повел машину в Трудовое.

Дарья тем временем собиралась на работу. Теперь ей приходилось вставать раньше всех в селе. Ушла баба из тайги.

Долго мучилась. И наконец не выдержала. Пошла к участковому. Объяснила все. Попросила дать работу в селе. Тот и нашел. Определил банщицей. Дашка этой работой очень дорожила. Старалась изо всех сил.

В банные дни, а их лишь три в неделю, топила спозаранку. Мыла три душевых и парилку, раздевалки и коридоры.

Сама билеты продавала, мочалки, мыло, полотенца.

Раньше в баню только условники ходили. Да и то не все. Теперь, в отмытую, милиция наведывалась регулярно.

Дашка и сама тут мылась вволю. Теперь она ходила в белом халате, в прозрачной косынке и была очень довольна собой.

Нынче не только фраера, даже фартовые пытались с нею заигрывать. Не хамски — за сиську щипнуть, а под локоток поддержать иль к плечу ее, пахнущему свежестью, прижаться щекой.

Дарья хорошо знала цену мужичьей похоти и гнала всех прочь от себя.

Одному, самому нахальному, в ухо залепила. Тот, не выдержав, сказал ей вполголоса:

— Чего кобенишься? Иль не живая, мужика не хочется? Пусти на ночку. Я тебе настоящую парную устрою. Не пожалеешь, — похлопал себя ниже живота.

Долго смеялись мужики над незадачливым ухажером. Говорили, что Дашка из него яичницу всмятку сделала, а потом пол в предбаннике фартовым мыла.

Так иль нет, только повторять такие вольности теперь не решались. И удивленно наблюдали:

— Уж не на участкового ли зуб точит? Что-то уж слишком зазналась баба…

— Участковый к ней раньше всех подкатывался, да она его еще тогда отшила. Теперь и вовсе он ей ни к чему.

— А на кого она зарится? Не может баба никого не хотеть. Такого не бывает. Не может Тихона до сих пор помнить. Кого- то держит на примете. Только кого? — пытались угадать условники. И каждый остановил выбор на самом себе. Входя в баню, шутили: — Дарья, спину потрешь? Даш, пошли попаримся, — и, получив березовым веником по задницам, смеялись незлобиво и вкатывались в предбанник.

Баба и в этот день спешила. Надо управиться к полудню. В выходной особо много посетителей будет. Нужно все успеть. Протопить хорошенько, чтоб всем пара хватило. Все отмыть, отчистить до блеска. Лавки и полки дожелта отскоблить. Мочалки и веники развесить для продажи. Зеркала протереть. Полотенца прогладить. И себя в порядок привести. Чтоб, глядя на нее, мужикам захотелось стать такими же свежими, чистыми.

Дарья едва свернула к бане, как приметила милицейскую машину, тихо въехавшую с дороги, ведущей из тайги.

«Куда это их в такую рань носило?» — подумала баба.

Тут же ее позвал Дегтярев:

— Зайди через пяток минут…

Указав на троих мужиков, ничего не объясняя, спросил:

— Кто-нибудь из них знаком?

Дашке будто в глаза грязью брызнули. Вспыхнула. И, побледнев, сказала зло:

— Со всеми, как и с тобой, спала!

Дегтярев закашлялся от неожиданности.

— Меня не ваша постель интересует. Я о другом. Посмотрите не торопясь. Может, узнаете, вспомните кого-нибудь, — предложил участковый.

Дарья поняла, что не хотел он ее обидеть. И, подойдя поближе, стала внимательно вглядываться в лица.

— Вот этого маленького, плюгавенького, точно не встречала никогда. Иначе б запомнила. Век таких заморышей не доводилось видеть. Это где ж его нашли? Видать, вовсе приморенный. Как шкелет. Бедненький, — пожалела баба.

Участковый хмыкнул, отвернувшись к окну, и спросил:

— А других?

Дарья подошла к длинному лохматому мужику. Глянула в лицо, отшатнулась. Вспомнила:

— Он! Эта падла у меня под окном шлялась! Этот козел! Я его по бельмам признала! Видать, Тихона он прикончил.

— Прижми хвост, с-сука!

Услышав злобное, баба взвилась:

— Ишь, сучье вымя! Он еще вякает, пропадлина холощеная. Тебе ль пасть гнилую разевать?

— Дарья! — осек участковый бабу. Та замолчала на полуслове. — Третьего видела?

Баба глянула в глаза мужика. Тот смотрел спокойно, прямо в лицо ей. Не ухмылялся, не дрожал.

— Нет, его не видела. Да и не убивал он Тихона. Он никого не убивал. По глазам вижу, — не сдержалась Дашка.

— Ладно, иди, Шерлок Холмс, коль не справимся, вызовем, — усмехнулся участковый и указал бабе на дверь.

— Где ж вы их поймали? — не уходила она.

— В тайге выловили, — ответил Дегтярев, раздражаясь.

— Значит, суд скоро? Меня не забудьте. Ведь моего мужа убили! — кричала Дашка уже из-за двери.

Слух о пойманных убийцах облетел Трудовое. Всяк на это событие отреагировал по-своему. У печника на душе теплее стало, когда узнал, что никто из милиции при том не пострадал. Другие работяги взбодрились: мол, не дремлют блюстители. Когда-никогда, а поймали.

Фартовые, пронюхав новость, заходили возле дежурки группами. Им интересно было взглянуть на беглецов. Кто такие? За что ожмурили Тихона? Но взглянуть никак не удавалось.

Приметили, что рано утром из Поронайска приехала охрана. С нею следователь. Он долго и обстоятельно допрашивал Трофимыча. А потом, отпустив его, вручил милиции постановления о взятии под стражу всех троих беглецов, и «воронок» тут же увез их из Трудового.

Лесник, посидев на завалинке милиции, хотел идти на участок пешком. Но Дегтярев пожалел деда. Завел машину, посадил лесника в кабину и повез на участок, в зимовье.

— Обижаешься на меня, Сем? — дрогнул голосом дед.

— Теперь, после услышанного, не злюсь. Но поначалу…

— Били они меня. Так мордовали, не чаял выжить. И все грозились шкуру с живого спустить. А чего ее снимать? Она и сама слезла. Держаться не за что. Мне эту шкуру, почитай, семнадцать зим снимали. Кому не лень. Я уж и бояться устал. Она ведь опосля каторги к костям так и не приросла. За жизнь держатся те, кто в ней что-то хорошее оставил и помнит. Оно держит за сердце цепями. А я что оставлю опосля себя? Разве вот Стрелку. Ей я нужон покудова, но и она забудет, — вздохнул печально. — А этих злыдней приютил от великой усталости, чтоб не докучали мне и не ускорили смерть мою.