Сергей Зверев - Экстренное погружение Страница 19

– Свет! – крикнул он. – Свет! Поглядите, вон там свет!

Действительно, из барака, расположенного напротив обугленного каркаса, у которого они задержались, пробивался длинный, узкий, необычно белый луч света.

Преодолевая порывы ветра, они потащили Зубринского туда. Фонарь высветил не просто нагромождение стальных конструкций. Это было некое подобие жилища.

Почерневший, местами обугленный, перекошенный дом с единственным окном, наскоро заколоченным листом фанеры, – но, тем не менее, дом. Свет выходил из приоткрытой двери. Дроздов протянул руку к двери; кажется, это была первая не тронутая огнем вещь на буровой. Петли заскрипели, словно ржавые кладбищенские ворота в полночь, и дверь подалась, пропустив их внутрь.

Висящая на крюке в центре потолка керосиновая лампа, шипя, бросала свой ослепительный, неестественно яркий, многократно усиленный зеркальной поверхностью дюралюминия свет, не оставляя в тени ни единого уголка, ни единой детали помещения размером шесть на девять. Толстый, хотя и прозрачный слой льда покрывал не только весь собранный из дюралюминиевых листов потолок, за исключением трехметрового круга точно над лампой, но и фанерные стены до самой двери. На деревянном полу, также покрытом льдом, лежали тела людей. Возможно, лед был и под ними.

За свою жизнь Дроздов перевидал много и знал, как выглядят покойники, и вот теперь перед ним снова лежали трупы. Глядя на эти безжизненные тела, бесформенной кучей громоздящиеся на грудах одеял, пледов, покрывал и мехов, Дроздов не сомневался, что не сумеет отыскать здесь хоть одно бьющееся сердце. Расположенные тесным полукругом в дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо спокойными и неподвижными, словно став частью этого мертвого пространства.

Посадив Зубринского у стены, Рукавишников сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся доставать сухой спирт. Тяжкороб поплотнее притворил дверь, оттянул лямки рюкзака и устало уронил на пол запас концентратов.

Рев шторма снаружи и шипение керосиновой лампы внутри только усиливали ощущение безмолвия, и грохот упавших банок заставил их вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и одного из мертвецов. Человек, лежащий ближе других к Дроздову у левой стены, неожиданно пошевелился, потом перевернулся на другой бок и сел, обратив к ним изможденное, обмороженное, в пятнах жутких ожогов лицо с неровными клочьями длинной темной бороды. Недоверчиво уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал их, потом с трудом, покачиваясь и явно страдая от боли, поднялся на ноги. Его запекшиеся, растрескавшиеся губы растянулись в подобии улыбки.

– Долго же вы сюда добирались. – Хотя голос был хриплым и слабым, но можно было понять, что он явно принадлежал волжанину. – Позвольте представиться – Дмитрий Кожевников, радист.

– Выпьешь? – спросил Дроздов.

Человек снова улыбнулся, попытался облизать покрытые коркой губы и кивнул.

Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как в пропасти. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули слезы, но когда он снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.

– Если у тебя такая манера здороваться, дружище, – заметил Кожевников, – то недостатка в приятелях у тебя не будет… – Он снова пригнулся и потряс за плечо лежащего на полу соседа. – Саш, подымайся, у нас гости, а ты дрыхнешь.

Растолкать Александра оказалось не просто. Его пришлось как следует потрясти, чтобы он проснулся. Но затем, когда очнулся, то довольно резво вскочил на ноги. Это был круглолицый увалень с голубыми фарфоровыми глазами, который, несмотря на такую же, как у Кожевникова, щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза расширились от изумления, в уголках глаз появились приветливые морщинки. Александр Григорьевич Дитковский, как Дроздов вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.

– Гости? – В его густом голосе явственно звучал сильный южнорусский акцент. – Что ж, заходите, гостям мы всегда рады.

– Мы не представились, – сказал майор. – Доктор Дроздов, а это…

– Вот как? Доктор? Так мы коллеги? – прервал его Дитковский.

– Вы – тоже доктор?

– Совершенно верно. Штатный врач с буровой.

– Понятно. Это старпом Тяжкороб с подлодки «Гепард»…

– С подводной лодки? – Дитковский и Кожевников переглянулись, потом снова уставились на них. – Вы подводники?

– Потом я вам все объясню… Это торпедист Рукавишников, радист Зубринский.

Дроздов взглянул на лежащих людей, кое-кто при звуке голосов заворочался и даже привстал на локтях.

– Как дела у них?

– Трое здорово обгорели, – ответил Дитковский. – Остальные сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все, что им нужно, – это тепло и хорошее питание, через несколько дней оклемаются. Я заставил их вот так лечь в кучу, чтобы было теплей.

Дроздов посчитал лежащих. Вместе с Дитковским и Кожевниковым их оказалось двенадцать человек.

– А где же остальные? – спросил майор.

– Остальные? – в глазах у Кожевникова мелькнуло недоумение, но в следующую секунду лицо его помрачнело. Он ткнул большим пальцем через плечо: – В соседнем доме, приятель.

– Почему?

– Почему? – тыльной стороной ладони Дмитрий протер свои красные воспаленные глаза. – Потому что среди нас нет некрофилов.

– Не понял…

Кожевников как-то невесело усмехнулся.

– Кому охота спать в обнимку с мертвыми?

– С мертвыми?.. – Только теперь до майора дошел смысл сказанного. Он умолк и снова взглянул на лежащих на полу людей. Семеро уже проснулись, из них трое приподнялись на локтях, их лица, правда, в разной степени, выражали крайнюю степень недоумения и возбуждения, лица оставшихся троих, которые продолжали спать или находились без сознания, были прикрыты одеялом.

– Всего вас здесь было девятнадцать… – раздельно проговорил Дроздов.

– Девятнадцать, – невозмутимо отозвался Кожевников. – Остальные… Словом, им не повезло.

Дроздов промолчал. Внимательно вглядываясь в лица проснувшихся, он надеялся приметить среди них то, которое было ему знакомо, и утешал себя тем, что, возможно, из-за обморожения, ожогов или истощения не сумеет отыскать его сразу. Он глядел во все глаза, но уже отдавал себе отчет: никого из этих людей ему раньше видеть не приходилось.

Он нагнулся над одним из спящих и, подняв прикрывающее лицо одеяло, снова увидел чужое лицо. Майор опустил одеяло. Дитковский удивленно спросил:

– Что случилось? Что-то ищете?

Дроздов не ответил. Осторожно пробравшись среди лежащих, которые все еще тупо следили за ним, поднял одеяло с лица второго из спящих. И снова опустил одеяло, чувствуя, как сохнет во рту и свинцовой тяжестью наливается сердце.

Дроздов подошел к третьему спящему и в нерешительности остановился над ним, боясь того, что сейчас обнаружит. Потом резко нагнулся и поднял одеяло. Перед ним лежал человек, чье лицо было почти полностью забинтовано. Человек с перебитым носом и густой светлой бородой. Человек, которого Дроздов никогда в своей жизни не видел. Майор осторожно прикрыл ему лицо одеялом и выпрямился.

Рукавишников тем временем уже успел растопить печку.

– Температуру поднимем почти до нуля, – сообщил он Дитковскому. – Горючего у нас полно. Мы принесли с собой также пищу, алкоголь и полный комплект медикаментов.

– Старпом, это была полынья – тот гладкий участок, который попался нам как раз перед станцией? – спросил майор, поворачиваясь к Тяжкоробу.

– Скорее всего, – Тяжкороб как-то странно взглянул на него. – Ясно, что мы не в состоянии доставить этих людей на лодку. Значит, придется сообщать на лодку, пусть подплывают прямо к черному ходу.

– Они смогут найти эту полынью? Без ледомера?

– Запросто. Я отмерю точно триста метров на север, дам им пеленг, потом отмерю триста метров на юг и снова дам пеленг. Они засекут нас с точностью до одного метра. Потом отмерят пару сотен метров отсюда и окажутся точно посреди полыньи.

– Но подо льдом. А мы не знаем, какой толщины лед. К западу еще недавно была чистая вода. Александр Григорьевич, как давно это было?

– С месяц назад. Может, недели три, точнее сказать не могу.

– Тогда какой толщины лед? – спросил Дроздов у Тяжкороба.

– Метр-полтора… Вряд ли они сумеют пробиться. Но у капитана всегда чесались руки пустить в ход торпеды… – Старпом повернулся к Зубринскому: – Рация на ходу?

23

Дроздов не стал продолжать разговор. Ему было не до этого. Он плохо соображал, что говорит и делает, чувствуя себя разочарованным, опустошенным и смертельно усталым. Он преодолел 8000 километров, чтобы найти ответ на свой вопрос, но одолел бы еще столько же, чтобы не знать ответа. Но от суровой правды не скроешься. Правде надо смотреть в глаза, изменить ее никто не в состоянии. Мария никогда не увидит своего мужа, трое их детей никогда не увидят отца. Его друг мертв, и больше никто никогда его не увидит. Кроме него самого.