Сергей Зверев - Принцип мести Страница 20

В психологии есть такое понятие – «культивирование остаточного образа», тоска о прошлом. Именно этим культивированием остаточного образа я и был поглощен, бродя по осеннему лесу. Наверное, я идеализировал Анюту и, как следствие этого, занимался уничижительным самокопанием. Чем больше я думал о ней, тем настойчивее мне казалось, что я недостоин даже ее мизинца. Новая встреча с «солнечной женщиной» внушала мне безотчетный страх, заслонявший собой все видимые и невидимые опасности, связанные с участием в операции «Иравади».

Наконец, настало время ехать в аэропорт. Нам с Игнатием предстояло сделать два перелета: в Москву и в тот же день вечерним рейсом – в столицу Непала. Второй перелет, гораздо длиннее и утомительнее первого, приходился на ночь, но это были уже детали.

Я поймал попутную машину и, подъехав к зданию аэровокзала, разыскал книжный развал, возле которого должен был встретиться с Игнатием. В ожидании друга – проклятая привычка рыться в книгах – стал перелистывать слипающиеся страницы, выхватывая из текста случайно попадавшиеся на глаза фразы и как бы высматривая в них размытые контуры своей судьбы. «Квинтессенция Истины и квинтессенция Свободы определяет дифференциальные кондиции тогда, когда трансформируются модусы мышления». К сожалению, ничего более конкретного Мартин Хайдеггер о моем будущем сказать не мог. Увлекшись «угадайкой», я раскрыл детектив, написанный женщиной, имя которой начинало входить в моду, и прочитал: «На бесптичье и жопа соловей». Постояв в задумчивости, я закрыл книгу и вдруг заметил девушку, которую меньше всего ожидал увидеть в аэропорту. Это была Даша, внебрачная, как сообщил мне Олег (и это было очень похоже на правду), дочь Богуславского. Как она здесь оказалась и что позвало ее в дорогу? Я не верил в случайные совпадения и поэтому, прежде чем ее окликнуть, решил как следует подумать, стоит ли мне это делать.

Игнатий был пунктуален: он пришел минута в минуту. Он пришел как нельзя более своевременно. В отличие от мессии, который всегда запаздывает, почему-то подумалось мне в тот момент.

– Ты видел Дашу? – спросил я.

– Да.

– А она тебя?

– Нет.

– Что будем делать?

– Не знаю.

Хорошо иметь друга, который объясняется лаконично.

– Давай незаметно понаблюдаем за ней.

– Давай. Спрячемся за газетным киоском.

И мы спрятались за газетным киоском, откуда сквозь просветы между обложками журналов и разноцветными воздушными шариками (к счастью, не надутыми) была хорошо видна почти вся Даша. Даже одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: она очень изменилась. Это была уже не та доверчивая девочка, с которой я познакомился три года назад на теплоходе «Гермес». Я был почти уверен: теперь она без труда могла бы найти десять отличий в анатомическом строении мужчины и женщины и тысячу отличий в устройстве мужской и женской души. Ее серебристые некогда глаза были холодны. Игнатий тоже заметил, как она преобразилась, какой красивой и неприступной вдруг стала.

– Ты печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты, – сказал он с грустью. Я разделял его грусть, хотя и затруднился бы ответить, в чем ее источник.

Когда объявили о начале регистрации на наш рейс, у нас уже не оставалось сомнений, что Даша летит с нами в одном самолете. Прятаться от нее было уже бессмысленно.

– Привет, – сказал я, подходя к ней. – Давно не виделись.

– А, это вы, – апатично улыбнулась Даша. Кажется, она была не слишком рада нас видеть. Мы с Игнатимем сразу почувствовали себя дорожными прилипалами, клеящимися к симпатичной молодой особе. По-видимому, именно так и воспринимали нас окружающие.

– Куда летим? – поинтересовался я, чтобы не молчать.

– Без разницы.

– Понятно.

Я был немножко обескуражен ее безразличием; не такой представлялась мне встреча с Дашей, с которой мы пили кофе по-варшавски в корабельном баре и которую мы с Игнатием, рискуя жизнью, защищали от отвязанных чеченцев, терроризировавших пассажиров и весь персонал круизного судна. Впрочем, она удивила меня еще раз, когда, по всей видимости, вполне искренне, хотя и безо всякой связи с предыдущим, проговорила:

– Я очень благодарна вам за все, что вы для меня сделали.

В выражении ее глаз появилось что-то детское, беззащитное, и мне вдруг показалось, что она в кого-то безнадежно влюблена и бежит от своей любви, по своей наивности и неискушенности полагая, будто перемещение в пространстве – это и есть бегство. По-видимому, случилось то, чего я так опасался: эта девочка мечтала о большом и светлом чувстве, ждала своего сказочного принца, а дождалась праздника чьей-то грязной похоти. Головокружительные ухаживания, цветы, дорогие подарки, а утром – волосатые ноги любовника из-под одеяла и ее большеглазое удивление по этому поводу. Наверное, каждый мужчина испытывает какое-то запоздалое чувство коллективной вины, сталкиваясь с подобной жизненной ситуацией, если он, конечно, мужчина, а не законченный негодяй.

– Ничего, все будет хорошо, – сказал я.

– Об этом и в духовных книгах написано, – подтвердил Игнатий.

– А вы куда, если не секрет? – позволила вовлечь себя в разговор Даша.

– В Непал по турпутевке.

– И я в Непал! – неподдельно обрадовалась она.

Не знаю, обрадовался ли этому я.

– С пересадкой?

– С ней.

– Тогда мы летим вместе, – сделала вывод она. – Какие у вас места?

Я достал билеты. Судя по номерам и литерам, мы сидели в хвосте слева по борту.

– Ничего, с кем-нибудь поменяемся.

Похоже, она возвращалась к жизни. Когда мы прошли паспортный контроль и оказались в накопителе, Даша сообщила, что в Москве к нам присоединится очень любопытная личность – писатель, драматург, эссеист, кинорежиссер, теле – и радиожурналист, который будет сопровождать ее в поездке по Непалу. Она даже назвала его фамилию. Оказалось, что это никому не известный писатель, драматург, эссеист, кинорежиссер, теле – и радиожурналист. Возможно, мы с Игнатием просто безнадежно отсталые люди, предположил я, чтобы не огорчать Дашу своим дремучим невежеством.

– Вы обязательно познакомитесь с ним, он необыкновенно интересный человек, – еще раз отрекомендовала его она.

Пока мы шли по летному полю, садились в самолет и обустраивались в креслах, я не переставал спрашивать себя: зачем Даша летит в Непал и не связано ли это с целью нашей поездки? Если мое предположение так или иначе подтвердится, не следует ли нам все свое внимание сосредоточить на ней, чтобы тем вернее выйти через нее на Богуславского? Но, наверное, так же рассуждали и сотрудники федеральной службы безопасности: они не могли не контролировать Дашу, охотясь за такой крупной добычей, как ее отец. В итоге я решил ограничиться визуальным наблюдением, ничего не предпринимая по существу.

В салоне самолета я исподволь присматривался к пассажирам, пытаясь определить, кто из них является агентом ФСБ, если таковой действительно между ними присутствовал, и остановил свой выбор на веселом, седовласом, коротко подстриженном мужике лет пятидесяти, громко шутившем по всякому поводу и без повода. Когда в самолет вошел мужчина с зачехленным спиннингом на плече, «агент» сказал:

– Осторожно, не зацепите пулеметом за виселицу!

Вслед за ним в узкий проем, отделяющий площадку перед дверью с трапом от пассажирского салона, ввалилась толстенная баба поперек себя шире.

– О, – оживился мужик, – садись со мной! Я давно с такой не сидел. У меня жена такая же. Видят ее и думают: муж, наверное, амбал. А на меня глядят – жена, видать, миниатюрная...

Бабища вымученно улыбнулась ему в ответ, тяжело отдуваясь, ухнула рядом со мной, придавив меня жирной рукой, и, поколыхавшись, затихла. Дашины переговоры с ней не увенчались успехом: бабища не захотела перебираться к иллюминатору, – легче было мешку с картошкой просочиться через замочную скважину, чем нашей Монсерра Кабалье протиснуться между рядами кресел.

К счастью для меня, полет был не слишком продолжительным; не имея возможности выбраться в проход, чтобы размять ноги, не потревожив при этом соседку, я покорился своей участи. Деликатный Игнатий все это время с интересом разглядывал облака, словно ища на их белоснежно-пушистых склонах следы присутствия ангелов.

– Священническая фелонь, то есть одежда в виде плаща без рукавов, подразумевает крылатость ангелов. Кстати, Иисус и апостолы носили фелонь, – обмолвился он, и я понял, что в своих предположениях был недалек от истины.

Игнатий переживал полет как разновидность вознесения и испытывал при этом соответствующий душевный подъем, состояние просветленности.

– Да молчит всякая плоть человека... преходят же Сему лики ангельстии, со всяким началом и властию, многоочитии херувими и шестокрылатии серафими, – восторженно произнес он.

«Так и до религиозного экстаза недалеко», – обеспокоенно подумал я и стал перемигиваться с Дашей, которая, сидя впереди, иногда поворачивала ко мне свою прелестную головку и махала ручкой. Когда стюардессы разносили минеральную воду, до меня донесся ее чуть капризный голос: