Валерий Горшков - Любой ценой Страница 21

– Господи, я так испугалась, когда он пришел! – всхлипнула дочь сенсея и крепче стиснула в кулачках отвороты колючей, распахнутой шинели Охотника, словно боясь, что сейчас он возьмет ее за запястья и отстранится, снова превратившись в того чужого, незнакомого и кажущегося почти нереальным студента Славу Корсака, из отцовских дневников. – Сначала Мишка пытался уговаривать меня, а потом, когда окончательно напился и понял, что это бесполезно, врезал кулаком по столу и сказал – сейчас добью этот пузырь, а потом ты… ты…. и я…. Как же я его ненавижу!

– Ну-ну, успокойся, малыш, – Охотник ласково погладил девушку, проведя ладонью по ее шелковистым, пахнущим отваром из полевых трав, чуть вьющимся русым волосам. – Все закончилось. Больше он сюда не придет. И вообще, оставит тебя в покое. Я… я обещаю. – Не выдержав, Ярослав зарылся в волосы девушки лицом, пьянея от этого дурманящего, сладкой болью отзывающегося в сердце и низу живота горьковатого запаха. Господи, что он делает? Света ведь еще почти девчонка, всего восемнадцать лет! Но сил сопротивляться судьбе у Охотника уже не было. Да и надо ли?

Света не шевелилась. Стояла молча, стиснув края шинели, и время от времени всхлипывала.

Поверженный, перепачканный в грязи и кровавых соплях тракторист тем временем отдышался, поднялся на карачки, потом, придерживаясь за перила крыльца, встал во весь рост и, бурча под расквашенный нос нечто трудно различимое, пошатываясь из стороны в сторону и выписывая ногами замысловатые кренделя, побрел через двор к распахнутой, вросшей в землю калитке и вскоре скрылся в непроглядном мраке сырой октябрьской ночи.

Весь день падающий со свинцового, низкого неба мокрый снег как-то незаметно сменился дождем, который гулко барабанил по жестяной крыше крыльца.

– Слава, – тихо позвала Светлана и, отстранившись, снизу вверх взглянула в блестящие даже в темноте глаза Охотника. – Славочка!.. Я… Как хорошо, что ты вернулся именно сейчас! Я… не знаю, что со мной происходит… Но как только ты приехал, вчера… вечером… Я… я сегодня в библиотеке целый день места себе не находила, все на часы смотрела – скорей бы вернуться домой… И чтобы ты уже был… здесь… со мной…

Встав на цыпочки, девушка осторожно прикоснулась своими пылающими, невероятно горячими губами к ставшей колючей за день щеке Ярослава.

– Что ты со мной делаешь, малыш, – шумно вздохнул уже не способный сдерживать свои чувства Охотник и, резко прижав к себе дочь сенсея, крепко накрыл ее призывно приоткрытые влажные губы своими, нетерпеливыми и сухими. Кончики их языков встретились и стали ласкать друг друга, оглаживая и мягко касаясь со всех сторон. Ярослав почувствовал даже сквозь шинель, как сильно впились ему в спину хрупкие девичьи пальчики. Как Светлана буквально затрепетала в его объятиях, как сначала напряглась, вцепилась в него изо всех сил, не желая отпускать ни на секунду, а затем, видимо поняв, что он и сам никуда уже не денется, расслабилась, обмякла и – открылась ему, подавшись навстречу вовсе уж прямо и недвусмысленно…

Единственное, о чем искренне жалел в это прекрасное, счастливое мгновение сходящий с ума от любви Охотник – это то, что он не может взять Свету на руки и так, на руках, непрерывно целуя, отнести с промозглого холода крыльца в теплый дом своего учителя и положить на мягкую постель…

Впрочем, и без этого красивого и – что уж там! – несколько театрального жеста все у них сладилось и получилось очень даже неплохо. Для Светы это было впервые в жизни, но, даже учитывая некоторые известные в таких ситуациях сложности, охватившая ее страсть оказалась настолько сильной, всепоглощающей и искренней, что первая же ночь любви превратила ее в настоящую, разбуженную и отзывчивую на мужские ласки женщину. Что касается Ярослава, то он, без остатка отдавшись во власть любви, вообще мало что помнил в деталях и окончательно пришел в себя, вынырнул из безумного водоворота страсти только спустя довольно продолжительное время. Он обнаружил себя лежащим в смятой постели, на спине, и нежно гладящим по волосам прижавшуюся к его груди девичью головку.

Когда же Света, сладко потянувшись, довольно замурлыкав, приподнялась на локте и, подперев щеку ладонью, пристально посмотрела ему в глаза, а потом прошептала, чмокнув в кончик носа: «Я хочу за тебя замуж», Охотник с удивившей даже его самого готовностью и абсолютным душевным спокойствием тут же ответил:

– Так и будет, малыш. Я тебя теперь никому не отдам. До самой смерти.

– Господи, какая я счастливая! Еще… еще вернулся бы с войны папа, живым – и больше ничего не надо! – на глаза девушки вновь навернулись слезы, и она опять заплакала.

Эта ночь была так сильно похожа на сказку, что Ярославу в какой-то момент даже стало грустно от того, что рано или поздно все закончится и наступит утро. А вслед за новым днем начнется другая, новая жизнь. Их жизнь. Вполне возможно – удачная и добрая, но такого порыва страсти и такой неистовой любви, как этой безумной ночью, уже, наверное, не будет. Потому что больше и сильнее желать друг друга просто невозможно…

– Слава?

– Что, малыш?

– Ты когда-нибудь думал о детях?

– Как тебе сказать… В отвлеченном плане, мол, у меня, как у всех людей, тоже могут быть свои дети, конечно, думал, но всерьез – ни разу. До войны слишком молодой был. Потом, в тридцать седьмом, когда маму арестовали, и все шесть лет в отряде тем более не до того было. Ведь чтобы по-настоящему, а не абстрактно, задуматься о семье, нужно прежде всего иметь рядом человека, с которым ты хотел бы связать жизнь…

– А я думала, – призналась Света, поуютней устроившись на груди Охотника и перебирая пальчиками произраставшую там буйную растительность. – Я всегда хотела иметь трех детишек. И чтобы все трое – мальчишки.

– Почему? – с улыбкой приподнял брови Ярослав.

– Не знаю, – пожала плечами Света. – Наверное потому, что я всегда больше тяготела к мальчишкам, чем к девочкам. Мне кажется, я лучше их понимаю… Хоть это, может, и странно звучит… Просто с самого детского сада мои друзья – это мальчишки. С ними мне всегда было интересно, а с девчонками… так, изредка. Лет до четырнадцати я вообще настоящей пацанкой была. По подвалам лазила, по крышам, через заборы с разбегу перепрыгивала не хуже пацанов. Вся в царапинах и синяках. Даже дралась два раза, кучей на кучу. Двор на двор. Нет, честно! А первая… и единственная подруга, Вика, та, на адрес которой папа письма писал, у меня ведь только в седьмом классе появилась…

– Понятно, – не зная, что еще сказать, Ярослав ограничился однозначной репликой. Потом, помолчав, добавил: – Мы обязательно поженимся, малыш. И дети у нас тоже будут. Но – чуть позже, хорошо? Вначале я должен получить жилье в Ленинграде, закрепиться на службе…

– Ты ведь ничего даже сказать не успел! Значит, все получилось?! Тебя взял к себе этот старичок, друг твоего командира?! – обрадовалась Света.

– Да. Я буду работать в ОСОАВИАХИМ, инструктором по военной подготовке допризывников. На учебно-тренировочной базе в Ижоре. Трое суток там, трое дома. Плюс – служебный спецмагазин… Честно говоря, я даже не рассчитывал, что все так скоро сладится.

– Я очень рада за тебя, милый, – Света мягко поцеловала Охотника в губы. – И я уверена – у нас с тобой все будет хорошо. А… а папа… он обязательно вернется, еще до Нового года. Вот увидишь!

– Конечно, малыш, – как можно оптимистичнее поддержал дочь сенсея Ярослав. – Конечно, он вернется. К гадалке не ходи…

Следующим утром улыбчивая, непривычно молчаливая и, как показалось Охотнику, самую чуточку смущенная событиями минувшей ночи Светлана сразу после завтрака убежала на работу, в Морозово, в библиотеку накануне привезли из города целую партию новых книг, и их нужно было надлежащим образом оформить, пронумеровать, занести в инвентарный журнал. Таково было распоряжение председателя колхоза. О том, что у человека на неделе должен быть хотя бы один выходной день, Васюк-старший предпочел не вспоминать. А мягкая по природе Света не нашла в себе смелости напомнить отцу ее незадачливого ухажера об этой «мелочи»…

Оставшись дома один, Ярослав первым делом провел тщательную инвентаризацию сарая, где находился их личный с профессором спортивный уголок и гараж. Мотоцикла, как и следовало ожидать, след давно простыл. Может, украли за время долгого отсутствия хозяина – замки отсутствовали напрочь, – но скорее всего всегда отличавшийся практичностью Сомов сам передоверил своего железного коня другому хозяину, еще в сорок первом, перед отправкой на фронт. Что же касается заботливо оборудованного домашнего спортзала сенсея, то он пребывал в почти первозданном виде, не считая отсутствия и без того бесполезной без электричества лампочки под потолком, нескольких пулевых отверстий в тяжелой кожаной «груше», скопившегося на дощатом полу и снарядах слоя пыли и покрытого налетом ржавчины, давно не знавшего тепла мозолистых человеческих ладоней «железа» – турника, гирь, штанги с дисками и дюжины гантелей. Уцелело даже зеркало на стене, правда, лишившееся части амальгамы. А в заполненном всяким хламом гараже очень кстати нашелся большой кусок наждачной бумаги, бутыль с растворителем и жестяная банка с загустевшей, но еще вполне пригодной для употребления синей краской. Так что, по первым прикидкам Ярослава, на уборку, зачистку снарядов наждачкой, покраску и окончательное приведение спортуголка в надлежащий вид требовалось от силы дня четыре. Первый – на уборку зала, на его минимальный ремонт и шлифовку «железа», второй – на приведение в порядок «груши» и покраску снарядов, третий – на просушку и четвертый – на проветривание. Но не успел Ярослав провести в уме эти нехитрые расчеты, как его заметно поднявшееся настроение тут же несколько упало. Охотник вспомнил о безусловном требовании своего теперешнего начальника, старика Голосова, как можно скорее переехать из деревни на постоянное местожительство в Ленинград. Однако, как он тут же прикинул, это совсем не мешало ему в свободные от пребывания в Ижоре дни приезжать сюда, в Метелицу, и тренироваться в гордом одиночестве. А раз так – значит, в приведении зала в порядок есть прямой смысл. Да и самому Сомову, когда он соизволит наконец-то вернуться домой, будет приятно увидеть, что его зальчик находится в полной боевой готовности…