Секретный концлагерь - Александр Александрович Тамоников Страница 21

советских пограничников – кто знает? Наверное, набор пластинок у немцев был небольшим, потому что каждый день звучали одни и те же песни. И среди них – песенка со словами «ду бист майне вайсе камилла». Точно, в ней были именно такие слова. Волей-неволей, но советским пограничникам приходилось слушать эту песенку, а заодно вникать и в ее смысл. «Ты моя белая ромашка» – вот что значили эти слова. Точно! Мажарин это припомнил так отчетливо, будто слышал эту песенку лишь вчера.

Значит, немецкое слово «камилла» означает «ромашка». Ну, а вместе будет «белая ромашка». Вот что значили написанные под нарисованным цветком слова. А сам цветок, должно быть, обозначал ромашку.

– Белая ромашка, – произнес Мажарин вслух. – Да, белая ромашка…

– Что? – глянули на него Мартынок и Черных.

– Камилла – по-немецки означает ромашка, – пояснил Мажарин. – А вместе – белая ромашка. Я вспомнил…

– Вот, значит, как, – потер лоб Черных. – Ну а для чего же все это творчество нарисовано и написано на каждом листе?

– Говорю же – условный знак, – не слишком уверенно произнес Мажарин. – Я так думаю… А вот что он может означать, этого я не знаю.

– Ладно, разберемся! – решительно произнес Мартынок. – Вот допросим наших шпионов, они нам и разъяснят.

Глава 7

Хозяин ресторана «Золотой голубь» пан Мирончак был сломлен, напуган и подавлен. А из такого человека, как гласит народная мудрость, хоть веревки вей. А уж разговорить сломленного человека и выудить у него всевозможные сведения – дело совсем простое.

И точно. Мартынку даже вопросы толком не приходилось задавать – пан Мирончак предвосхищал все его вопросы и, путая польские и русские слова, а иногда даже вставляя в свою речь целые немецкие фразы, рассказывал, рассказывал, рассказывал… Правда, вначале он испуганным голосом поинтересовался у Мартынка, зачтется ли ему его добровольное содействие доблестным советским войскам и новым польским властям? Мартынок его заверил, что зачтется непременно, и такие слова окрылили пана Мирончака.

Правда, надо сказать, что пан Мирончак знал не так и много. Но тем не менее кое-что интересное он все же рассказал. Да, он действительно являлся агентом немецкой разведки. То есть не разведки, а гестапо. А если еще точнее – содержателем конспиративной квартиры. Роль такой квартиры играл его ресторан. Конечно, не весь ресторан в целом, а отдельный номер ресторана. Да-да, тот самый, в котором встречались таинственные мужчина и женщина. В нем очень удобно было встречаться и вести всяческие беседы, поскольку никто и подумать не мог, что номер в ресторане – конспиративное место для встреч.

Его завербовали еще тогда, когда в Кракове хозяйничали фашисты. Ну а что было поделать бедному пану Мирончаку? Разве у него был какой-то выбор? Тут одно из двух: либо ты соглашаешься работать на гестапо, либо – завтра же ты уже не будешь хозяином ресторана, да и вообще – может, тебя не будет и в живых. Пан советский офицер должен понять, что у него не было выбора.

Но никакого зла он никому не причинил! Нет-нет! Он всего лишь предоставлял место для встречи каким-то людям, а кто были эти люди, о чем они говорили за закрытыми дверями отдельного номера, он этого не знал. О да, конечно же, он догадывался, что эти люди самые настоящие фашистские шпионы, но что он мог поделать? Он маленький человек, он хотел выжить. Тем более что его завербовал сам Кауфман, а это страшный человек! Пан советский офицер даже не представляет, какой ужасный человек этот Кауфман!

Когда фашисты из города ушли и пришла Красная армия вместе с новой польской властью, тогда пан Мирончак подумал, что все его беды и тревоги позади и наконец-то он может вздохнуть спокойно. Но не тут-то было. На третий или, может, четвертый день после ухода немцев к пану Мирончаку пришла женщина, та самая дама, которая прежде встречалась в отдельном номере с Кауфманом. И эта женщина сказала пану Мирончаку, что для него ничего в жизни не изменилось, – несмотря на то, что немцы оставили Краков. То есть он по-прежнему – содержатель конспиративной квартиры, и по-прежнему в ресторан будут приходить люди от Кауфмана и вести за закрытыми дверями номера какие-то беседы. Разумеется, пан Мирончак пытался протестовать, но женщина ему сказала, что другого выхода у него нет и что дело обстоит просто и понятно: если пан Мирончак не пожелает продолжать сотрудничество с фашистами, то завтра же новая власть будет знать, кто таков пан Мирончак на самом деле. И тогда ему несдобровать. У Красной армии, дескать, есть специальное подразделение – Смерш, что означает «смерть шпионам». То есть смерть таким, как пан Мирончак. Без всяких вариантов. И вот опять же, пускай пан советский офицер поразмыслит – что оставалось делать бедному пану Мирончаку?..

А еще эта женщина велела принять в ресторан на должность официанта одного человека и при этом не спрашивать у него, кто он такой, и не загружать его лишней работой. Мог ли пан Мирончак ослушаться эту женщину? Не мог.

Кто эта женщина, пан Мирончак не знает. Он знает лишь одно: раньше она встречалась в его ресторане с самим Кауфманом, а теперь встречается с каким-то другим мужчиной. Кто таков этот мужчина, того пан Мирончак также не знает. Но догадывается, что он никакой не поляк, а, скорее всего, немец. Пан Мирончак однажды слышал, как этот мужчина и официант говорили о чем-то на немецком языке. Зачем поляку говорить на немецком языке? Значит, тот мужчина – немец. И официант – тоже немец.

А больше пан Мирончак ничего сказать не может, потому что он больше ничего не знает. Он лишь предоставлял свой ресторан для встреч разным подозрительным людям. И при немцах предоставлял, и после того как они ушли – тоже. Причем не по своей воле, а исключительно потому, что у него не было другого выхода. Пан советский офицер должен это понять и проявить к пану Мирончаку снисхождение.

Вот и все, что удалось выведать Мартынку у испуганного хозяина ресторана. Не так много, но и немало. Переведя дух, Семен решил допросить еще и кого-нибудь из арестованных мужчин. Подумав, он остановился на официанте.

Но тут его ждала неудача. Официант наотрез отказался разговаривать с Семеном. Он лишь презрительно улыбался и кривил губы, делая вид, что не понимает русского языка. А может, и на самом деле не понимал – как знать? Семен лишь махнул рукой и оставил его в покое. Было ясно, что просто так, в