Михаил Нестеров - Особо охраняемый объект Страница 22

Впервые за долгие годы Анвар не решился перешагнуть порог молитвенного дома, куда не дозволялось входить никому, кроме уборщика, мальчика лет четырнадцати.

Эбель сидел на одном из сотен камней, обрамляющих берега его лагуны. Он не знал, что делать: благодарить или проклинать бога. Он понимал, что такое состояние продлится до тех пор, пока он не увидит Сабиру. Только ее близость, ее глаза подскажут ему ответ. В то же время Эбель лукавил перед самим собой. Он послал богу тысячи благодарностей – но вдали от молельни, украшенной разноцветными лентами, где у выхода бил из мраморной стены фонтанчик родниковой воды.

Он не считал себя набожным человеком. Как и многие люди на этой земле, он в равной степени проклинал и воздавал хвалу богу, а потом в тиши храма просил у него прощения. Так случилось и в этот раз.

Никто из прислуги не посмел потревожить хозяина. Он сидел, склонив голову, лицом к молитвенному дому, спиной к озеру. В пятидесяти шагах от этого места к крохотному островку, на котором умещались лишь столик и несколько стульев, вел горбатый мостик, построенный лучшими столярами Хургады, доведенный до совершенства лучшими краснодеревщиками.

Зная, что за ним наблюдает хотя бы пара глаз, Анвар встал с камня, отряхнул брюки от невидимой пыли и неторопливой походкой направился к острову. Его руки скользили по полированной поверхности перил мостика, ноги утопали в ковре из шелковой пряжи, расстеленном от его начала до конца.

Анвар занял место за столиком, где всегда стояли свежие фрукты, напитки, цветы. Через минуту к нему подошел слуга, прислуживающий за столом.

– Коньяк, холодную воду, – велел хозяин. – Позови Садыка.

Работник лет тридцати послушно наклонил голову и поспешил выполнить распоряжения хозяина.

Анвар пил коньяк, водку, виски, разбавляя их водой, и в маленьких дозах. Он на дух не переносил ароматизированные напитки и всегда пользовался чистой холодной водой. Она давала спирту обжечь язык, гортань – но только на коротенькое мгновение, затем тушила, сглаживала чуть неприятное чувство, оставляя свежее, как ночной ветерок, послевкусие.

Запотевшая бутылка ледяной воды. Бутылка коньяка комнатной температуры. У Анвара были свои представления о культуре пития. Когда ему не спалось, он выходил на балкон и, подставляя грудь под освежающий поток ветра, наслаждался своим любимым напитком.

Он указал Садыку на плетеный стул:

– Садись.

Подчиненный устроился напротив хозяина и сцепил руки.

– Ваши главные свидетели – люди с вокзала?

– Да. Есть еще несколько человек, которые подтвердили их слова, слова друг друга. Никто из них не знает, как Сабира попала в Москву. Все очевидцы утверждают, что пять лет назад ее привезли из Петербурга какие-то парни. Она осталась без… опеки в четырнадцать, – подобрал он безопасное определение, помня о побоях. – Как я уже говорил, она два года была обитательницей московских трущоб – их хватает в центре города. Тверская – главная улица Москвы – красива лишь фасадом, а жилье там ветхое. Изнанка, одним словом.

Анвар покивал. Он хорошо знал Москву.

– Кто сейчас присматривает за девушкой?

– Али и его люди. Они сняли для нее недорогую гостиницу.

– Недорогую? Что это значит?

– Ту, что она сама пожелала, хозяин. При железнодорожных вокзалах есть дешевые гостиницы, и расположены они в пассажирских вагонах. Каждое купе – номер. Али с нее глаз не сводит. Об этом не беспокойтесь, хозяин.

– Меня беспокоит другое – прошлое Сабиры. Передай Али следующее: через два дня моя дочь должна оказаться на родной земле.

И только сейчас он потребовал от Садыка предоставить ему снимки девушки. Он открыл стандартную пачку из-под фотобумаги, когда его подчиненный поравнялся с молельней, а потом скрылся за ней.

Он в равной степени боялся увидеть красавицу, чудовище, посредственность. Боялся своих глаз и чувств, которые отвергнут Сабиру. Эбель никак не мог взять себя в руки.

Первая фотография.

Слава всевышнему…

Эбель поднял голову, благодаря небеса. С фотографии на него смотрела красивая девушка девятнадцати лет. Он мог поклясться себе, что именно такой и представлял ее. Даже обилие сережек и украшений в ушах, носу и бровях не портили ее лица – наоборот, придавали ей восточный колорит, будто Анвар смотрел не на фото, а на картину известного мастера, изучал каждый мазок, каждый штрих.

Его сердце застучало сильно, быстро. Он был готов повторять за ним: «Это она. Это она. Это она». Он поверил в то, что она его дочь, так сильно, что ему не требовалось никаких доказательств. Он кинулся к дому, схватил со стола снимок семнадцатилетней давности. Но заострил свое внимание не на маленькой девочке, а на двадцатилетней женщине. И снова нашел сходство матери и дочери.

Вот теперь он навсегда потерял образ маленькой девочки, которая снилась ему на протяжении многих лет. Теперь он знал, как она выглядит, повзрослев, и ему уже ни к чему призывать фантазии, брать в руки призрачные краски и кисти и выводить на эфемерном холсте портреты…

Он удивлялся еще одной вещи: как смог вынести все события этого дня. Как этот еще не закончившийся день смог вместить в себя все эти явления из его личной жизни. Невероятно, что он еще жив, что не сошел с ума от неожиданности, от счастья.

Его настроение менялось так быстро, что он не успевал замечать перемен.

Эбель ждал завтрашнего дня. Он уже не боялся его, потому что самые странные и страшные дни остались позади.

Будущее. Теперь он мог смотреть в будущее.

Глава 11.

РОДНАЯ КРОВЬ

1

Дикарка не поверила своим глазам, напрочь позабыв о задании, о своей полулегенде. Двор, этот царский двор сразил ее наповал. Ей казалось, она целую вечность смотрела на рекламный плакат, заманивающий клиентов в лучший мире уголок, в лучший отель: бассейн с голубой водой, фонтан, пляж, островки, соединенные роскошными мостиками, открытые галереи, порталы, роскошные здания с зеркальными стеклами, с балконами, лоджиями, эркерами и еще черт знает с чем.

Разумеется, на воображаемом плакате ни пылинки. Ни пылинки не оказалось и там, куда Дикарку будто втянуло. Смотрела, смотрела на сказочную рекламу – и угодила прямо в сказку.

Если тут и пылесосят тротуарную плитку, то каждый день, пришла к выводу она. Или каждый час. Или вообще без перерыва. Она же стала вроде живого вето на уборку.

«Повезло мне с папиком, – подумала Дикарка, вернувшись в реальность, которая носила название „легенда“. – Кровушка бы совпала, а там, установив отцовство, куда он, на хрен, денется?»

Шутки шутками, но Дикарке стало не по себе. Стало страшновато. Она мысленно назвала свою кличку, которую кто-то по неосторожности сделал ее позывным, представила себе Анвара Эбеля, который никаких позывных и кличек не признает.

Дикарка была уверена – Анвар сейчас наблюдал за ней. Изучал ее, как паук паучиху. «Потому, – рассудила Дикарка, что яда в нас обоих – не то что хоть отбавляй или там захлебнешься, – утонешь и других за собой потянешь. Из нас двоих умрет тот, кто плавать в ядовитой среде не научился».

И тут Тамиру сразила мысль: заложникам тут не место. Точнее – заложнице. Судя по информации, которой Дикарку пичкали три раза в день после еды, как больную, репортер женского рода шлет свои зашифрованные послания антироссийского содержания прямо отсюда. Мол, содержание журналистки под стражей носит щадящий режим. Какой, на хрен, щадящий режим?!

И Дикарке буквально привиделась тридцатипятилетняя «перистая акула» на соседнем островке, к которому ведет изумительный по красоте мостик. Акула раздета. Топлес. Под рукой набор французских вин и шампанского, под ногой ассорти из русских водок. С покатого столика в рот к ней катятся виноградины; олицетворяя собой вино, они катятся не по прямой, а как бочонки – туда-сюда. Подруга времени не теряет и поносит в промежутках между глотками «Вдовы Клико» российскую власть.

Если акула осталась здесь, продолжила размышлять Дикарка, то по своей воле, никто ее не принуждал, тем более не похищал. Может быть, бредовая мысль – в ряду таких же бредовых, но она пришла, и Тамире было суждено вернуться к ней, пораскинуть мозгами, «проонолизировать», как говорил один шибко грамотный «слон» в «Инкубаторе».

За Тамирой наблюдали и Садык, и бородатый парень по имени Фарик. Они стояли у нее за спиной, как рабы. А рабами стали, когда Дикарка вступила в права на эти земли, недвижимость, переступив границы этих владений. Они боялись пошевелиться, подсказать, что ей делать, дать совет, от чего следует отказаться, направить на путь истинный: «Прямо, госпожа, по той дорожке. Да, верной дорожкой идете. Стоп, владычица! Налево».