Станислав Олейник - Тени прошлого Страница 24

— Ну, все, пора, — вздохнул Лустенко и, бросив в тлеющий костер недокуренную сигарету, добавил:

— Едешь один. Я с ребятами на «джипе». Нужно еще заехать в одно место. Не беспокойся, тебя подстрахуют.

На открытой веранде за круглым столом, в легких тростниковых креслах, располагались двое. Первый, — высокий, лет шестидесяти мужчина, седина густых волос которого удивительно сочеталась с его загорелым, испещренным густыми морщинами лицом. Второй, немного моложе первого, был грузен и лыс. Его глаза прикрывали слегка затемненные в металлической оправе очки. Выдвинутый вперед тяжелый раздвоенный подбородок и кривой нос, делали его похожим на давно ушедшего на покой боксера.

Сдержанная уверенность, с которой держался первый в беседе со вторым, и почтение, с которым обслуживал молодой человек в белом, явно указывали, что хозяином этой виллы был именно он.

Прищуренный взгляд придавал его худому лицу сонный вид. Но когда тяжелые веки приподнимались, глаза его сразу превращались в острые глаза хищника, увидев которые сразу становилось понятным, что человек этот не просто умен и проницателен, но и беспощаден. Возможно, именно таким он и был в недалеком прошлом, но сейчас, его впалая грудь, и сидевшая на широких костлявых плечах, как на вешалке рубашка, говорили, что этот человек серьезно болен.

То, как между ними проходил разговор, манера их общения друг с другом, уважительно и без фамильярностей, — все указывало на их давнее знакомство.

И действительно, эти люди были знакомы давно.

Когда-то бывшие по разные стороны баррикад, они стали, если и не друзьями, то уважающими друг друга, и доверяющими друг другу людьми, это уж точно…

Знакомство их состоялось в Кемеровской колонии в середине восьмидесятых, в которую, тогда стройный, атлетического телосложения моложавый подполковник был переведен откуда-то с Украины.

Почему этот подполковник тогда оказался в этих забытых Богом краях на равнозначной должности начальника оперчасти, знали, пожалуй, только кадровики и, конечно же, «смотрящий», который уже получил по своим, только ему известным каналам, маляву.

В маляве сообщалось, что новый старший кум, хотя и приверженец жесткой дисциплины, но справедлив и с пониманием относится к воровским законам и их понятиям о чести. По старому месту службы он жестко карал беспредел не только со стороны зеков, но и своих подчиненных. На него шли жалобы, которые разбирали разные комиссии. А когда начальству, в конце концов, это все надоело, согласовав с Москвой, подполковника перевели в одну из колоний, находящихся в бескрайних просторах Сибири.

В колонии этой, подполковник Хромов Федор Иванович, так значился по личному делу этот человек, исполнял государеву службу вплоть до выхода на пенсию. А случилось это в начале девяностого, в самый канун Беловежской Пущи.

И почти в это же время, получил освобождение и смотрящий, который в миру значился, как Гордеев Игорь Петрович, а в воровской среде был известен, как Гордый.

И хотя эти два человека стояли, как принято говорить, по разные стороны баррикад, вражды друг к другу не испытывали. И было это не только потому, что жили они по каким-то своим, только им известным человеческим понятиям, но и потому, что у этих людей был только им присущий незаурядный характер, и обостренное чувство справедливости.

Первый уехал на Украину, где давно пустил глубокие корни. Второй отправился в Москву. И никто из них и предполагать не мог, что судьба снова сведет их вместе, и уже, совершенно в другом качестве.

Не успел Гордый почувствовать запах давно забытой свободы, снова окунуться в свой, полный опасных неожиданностей воровский мир, как пресловутая Беловежская Пуща в застолье «на троих», в одночасье развалила то, что десятилетиями цементировалось, как Великая Держава.

Шок, в котором неожиданно оказались все, в том числе и воры в законе, прошел быстро. Начался беспрецедентный грабеж того, что еще совсем недавно называлось социалистической собственностью. Постсоветское пространство напоминало собой Соединенные штаты тридцатых годов. А бывшая столица бывшей Великой и Могучей, словно сошла с экранов боевиков о Чикаго тех же тридцатых. Менялось все. Естественно претерпевал изменения и преступный мир.

Гордый, как большинство ставших авторитетами еще в советское время, с нескрываемым презрением относился к представителям новой волны преступности. В основе ее были отморозки никогда не знавшие этапа, тюремной параши и других «прелестей» лагерной жизни. Считая себя «суперменами», или как их стали позднее называть, — «качки», они с откровенной ненавистью относились к уголовникам и, конечно же, и ворам в законе.

И хотелось этого или нет, но считаться с этими переменами не просто приходилось, но необходимо было вносить соответствующие коррективы в давно устоявшиеся традиции, правила и законы своего, уголовного мира.

А поэтому, быстро найдя себя в царящей вокруг вседозволенности и анархии, уголовный мир без раздумий вступил в новую для себя фазу своего существования.

Происходило что-то невероятное. Разве можно было всего несколько лет назад представить, что воры в законе будут обзаводиться пропиской, семьями, недвижимостью. Что многие станут состоятельными уважаемыми людьми, а некоторые даже станут политиками…

… Как-то Гордый встретился, с давно ушедшим на покой, вором в законе. Так этот вор, можно сказать, с молоком матери впитавший в себя воровские законы, как только мог, клеймил отступников. Что ему мог сказать тогда Гордый? Да ничего. Он лишь молча, кивал головой. Хотя он и понимал, что жизнь заставляет менять воровские законы, но внутренне был на стороне старика. Таких, как этот старик, переделать было уже не возможно.

И вот в эти времена, когда почти полностью криминализировалась экономика, и когда буквально все покупалось и продавалось, за спинами «законников», не гнушаясь ничем, толкались и политики, и бизнесмены, а порой и представители правоохранительных органов. И каждый спешил что-то урвать от дармового пирога, но не сам, а, подставляя вместо себя, и не редко этих самых «законников», которым, как считали они, — терять было абсолютно нечего. А получится сбой, так этого «законника» можно потом и…., в общем, как получится…

Итак, дележ пирога, который еще совсем недавно имел название Союз Советских Социалистических Республик, шел полным ходом.

Не остался в стороне и Гордый. На равных паях, и кто бы мог подумать, с бывшим партийным функционером, стал совладельцем крупнейшего в СНГ концерна.

Вряд ли кто из бывших подельников мог признать сейчас в этом респектабельном бизнесмене вора в законе Гордого. Но бизнес бизнесом, А неписанный закон, он как вор в законе, обязан был соблюдать. Общак, святая святых, не признающий никаких границ разорвавших страну, пополнялся, как и в старые добрые времена. Не оставался в стороне и Гордый, своевременно вносивший в него свои «пожертвования».

Концерн, у руководства которого стояли два умных и волевых человека, в прямом смысле этого слова, процветал. И, конечно же, большую роль в этом процветании, играл умело подобранный коллектив, в котором были первоклассные экономисты, хозяйственники и юристы. Костяк службы безопасности составляли опытнейшие отставные сотрудники правоохранительных органов…

Гордый посмотрел на своего гостя, тяжело вздохнул, и перевел взгляд в сторону залива. Кажется совсем недавно, а прошло уже два месяца, как он неожиданно встретился с человеком, с которым не виделся немногим более двадцати лет. А сюда, на это побережье, пригласил он его для очень важного для себя, разговора.

С веранды открывалась великолепная панорама прибрежья залива. Буйная тропическая зелень, в которой утопали белоснежные виллы и высотные здания отелей, начиналась сразу от пляжной зоны. А если все рассматривать с возвышенности, например той, на которой стояла вилла Гордого, то создавалось впечатление, что вся эта сказочная панорама, была продолжением изумрудной глади океана, с бегущими по ней белыми пятнами яхт и теплоходов.

— Федя, — нарушил повисшее молчание, и оторвав тем самым от созерцания панорамы залива своего гостя, Гордый. — Ты наверняка думаешь, что перед тобой сидит выживший из ума человек, который пригласил тебя на это побережье только лишь для того, чтобы услышать от тебя, как тебе работается на новом месте, и какие у тебя проблемы. Нет, Федя, не поэтому. — Гордый взял с тарелочки дольку апельсина и бросил ее в рот.

— Даже не знаю, как тебе и объяснить, — вдруг смущенно улыбнулся он. — Ты видишь, какой я стал? А какой был раньше…. Помнишь, на зоне я завязывал руками узлом гвозди?

— Еще бы не помнить, — с грустью посмотрел на Гордого Хромов. Перед ним сидел пожилой, глубоко уставший от всего и вся, а возможно и от жизни, человек.