Сергей Зверев - Жиган: жестокость и воля Страница 30

Константин все-таки закурил, справедливо решив, что лучше вдыхать собственный дым, чем дышать чужим.

— Знаете, э-э… Константин, нагрузки у нас такие, что врагу не пожелаешь. Как в большом спорте и в балете. Люди из большого спорта уходят в тридцать, ну, в тридцать три, и то в редких случаях. В тридцать пять уходят из балета. Вот и в реанимации долго продержаться нельзя. Мы еще здесь, можно сказать, в тепличных условиях работаем. Город у нас небольшой, а что сказать, например, о Москве? Вот то-то и оно.

— Я хотел поговорить с вами про Игната.

— С ним все будет хорошо.

— Надеюсь. Знаете, доктор, я хочу его забрать отсюда.

— Куда? Зачем? — с искренним изумлением спросил Савельев.

— Хочу перевести его в Москву. Есть там одно заведение — Центр протезирования и реабилитации.

— Никогда не слыхал о таком. Вам кто-то порекомендовал это медицинское учреждение?

— Мой друг.

— Вы там уже были? Разговаривали с врачами?

— Пока нет.

— Моя позиция такова. Больница у нас не самая плохая, и мы могли бы все сделать сами. Но если там, в этом центре, вашему брату могут помочь более радикально, то я не возражаю. Думаю, главврач тоже не откажет.

— Вообще-то я уже собирался…

— Вот-вот, поезжайте, посмотрите, что это такое, поговорите с персоналом.

Константин встал, затушил окурок в черепе-пепельнице.

— Я еду прямо сейчас, — решительно сказал он.

— С Богом.

В этот обычный будний день Москва произвела на Константина какое-то странное впечатление.

Он чувствовал возбуждение, исходящее от этих улиц. Вроде бы ничего особенного, все будто такое же, как всегда: люди спешат по своим делам, движение транспорта, кажется, даже пробки ничем не отличаются от тех, что были неделю или месяц назад. Но вот детали…

То мелькнут вдруг в толпе одетые по полной форме казаки: в мундирах с синими или золотыми погонами, в широких галифе с лампасами, в высоких, до блеска начищенных хромовых сапогах, затянутые в портупеи, с нагайками в руках или за голенищами сапог. А некоторые в офицерских погонах — даже с шашками на боку и крестами на груди.

Ну шашка-то понятно откуда взялась — из дедовских сундуков или, к примеру, из чьих-то коллекций. Но Панфилов никак не мог понять, откуда у этих совсем еще молодых людей взялись Георгиевские кресты?

И самое главное — по какому праву они их носят? Среди отечественных наград кресты за храбрость не числятся, а награды предков носить вроде не принято.

Потом вдруг на площади небольшая группа молодых людей в темных одеяниях размахивает черными флагами и выкрикивает лозунги:

— Анархия — мать порядка! Долой гнет государства!

В ста метрах от них монахи в желтых буддистских хламидах с пучками волос на макушке и черными точками на лбу стучат в барабаны и мерно распевают.

— Харе, харе Кришна, харе, харе Рама. Толпа обтекает их, торопясь по своим делам, и тут же натыкается на зрелище не менее экзотическое: группа ортодоксальных евреев в черных костюмах, ермолках, со свисающими из-под ермолок курчавыми пейсами.

Мелькают на улицах флаги: красные, черные, зеленые, трехцветные, бело-сине-красные, золотисто-бело-черные. Портреты Ленина, Сталина, Ельцина, Жириновского. Митинги, толпы, исступленные лица ораторов, яростные выкрики «Долой!», «Да здравствует!», «Вперед!», «Назад!».

Бурлит Москва, неспроста бурлит. Что-то назревает. Ведь так не может продолжаться вечно.

Или может?

Константин остановил машину возле

Филевского парка и решил немножко пройтись пешком, вдохнуть воздух столицы. К счастью, здесь не было ни коммунистов, ни анархистов, ни казаков, ни белогвардейцев, ни буддистов, ни ортодоксальных иудеев.

Наслаждаясь тишиной и спокойствием, Константин прошел пару сотен метров и увидел современное многоэтажное здание, окруженное невысоким кирпичным забором. Очень удачно спроектированное и расположенное, оно казалось созданным именно для этого места.

«Умеют же строить, если захотят, — подумал про себя Жиган. Заметив открытую чугунную калитку, он вошел на территорию комплекса и направился к широкой стеклянной двери.

Рядом с ней на стене висела полированная металлическая табличка с аккуратно выбитой надписью «Центр протезирования и реабилитации. „Интермедсервис“ ». Как только Константин подошел к двери, сработал сенсорный механизм и две стеклянные половинки бесшумно разъехались в стороны.

У входа располагался пост охраны, снабженный видеомонитором и компьютером. «Да, такого в наших больницах не увидишь, — с уважением подумал Жиган. — Фирма».

— Чем могу служить? — предупредительно обратился к нему молодой человек в аккуратном костюме и белой рубашке, сидевший за монитором.

Константин достал из внутреннего кармана пиджака визитную карточку главврача и без тени сомнения сказал:

— У меня назначена встреча с Мокроусовым.

Уверенность, с которой Панфилов произнес эти слова, произвела впечатление на охранника, и он пропустил посетителя, заметив лишь, что главврач пока совершает обход.

— Ничего, я подожду.

Константин спокойно прошел в вестибюль, остановился у лифта, нажал на кнопку вызова. В ожидании лифта он осмотрелся.

Идеально чистые, натертые до зеркального блеска полы из мраморной крошки, кожаные кресла, зелень в кадках, небольшой фонтанчик в углу — внушительно.

Почти бесшумно открылась дверь лифта. Константин шагнул в кабину, еще не зная, куда ему надо ехать. Но, к счастью, на стенке лифта висела схема с указанием этажей и всего, что на них находится.

— Так, палаты… палаты… лаборатория… библиотека… Вот, главврач, пятый этаж.

Пятый этаж напоминал скорее офис какого-то солидного учреждения или банка, нежели медицинского учреждения: черный пластик, хромированный металл, стекло и опять много зелени.

Константин вошел в приемную, располагавшуюся по правую сторону от лифта, и поздоровался с секретаршей, чем-то напоминавшей Жанну. Такая же длинноногая юная брюнетка, только черты лица у нее помельче и грим менее агрессивен.

— Вы к Владимиру Андреевичу? — спросила она. — Его сейчас нет.

— Я знаю.

— Тогда присаживайтесь.

Константин опустился в широкое мягкое кожаное кресло и вдруг почувствовал, как его неудержимо потянуло в сон. Что-то умиротворяюще-обволакивающее присутствовало в самой атмосфере этого заведения. Никакой суеты, вечно царящей в отечественных медицинских учреждениях.

Константин не заметил даже ни одного человека в белых халатах. Впрочем, он быстро нашел объяснение этому факту: главврач совершает обход.

Из состояния убаюкивающего равновесия Жигана вывели трель телефонного звонка и щебетание секретарши, обсуждавшей с подругой достоинства и недостатки своего очередного поклонника.

Она вынуждена была прерваться, когда дверь бесшумно распахнулась и в приемную вошел высокий подтянутый мужчина лет сорока пяти — сорока семи с гладким ухоженным лицом, бородкой клинышком, редеющими, но аккуратно уложенными волосами, в очках с тонкой золотой оправой. Сверкающий белизной халат, из-под которого виднелись очень дорогие кожаные туфли, завершал образ преуспевающего заведующего.

Константин сразу же понял, что перед ним главврач центра, тот самый Владимир Андреевич Мокроусов. Следом за Мокроусовым в приемную вошел круглолицый тонкогубый мужчина лет тридцати восьми, на голову ниже ростом своего спутника, с очень короткой аккуратной стрижкой, в таком же белом халате.

— Дорогой мой Никита, — мягким, почти умоляющим голосом произнес Мокроусов, словно пытаясь в чем-то убедить своего собеседника, — когда это произойдет, ты узнаешь первым.

Тот собирался что-то возразить, но, увидев посетителя, встающего с кресла, лишь смущенно кашлянул.

— Вы ко мне? — благожелательно спросил Мокроусов, разглядывая Константина сквозь стекла очков.

— Если вы — Владимир Андреевич, то к вам.

— Да, да. С кем имею честь?

— Моя фамилия Панфилов. Константин Петрович.

— Очень приятно, Константин Петрович.

Мокроусов, казалось, искренне радовался знакомству.

— Позвольте узнать, кто порекомендовал вам мою скромную персону?

Не зная, что ответить, Константин соврал:

— Мои знакомые из «Интермедсервиса».

— Что ж, очень приятно, очень приятно. Никита… Григорьевич, зайдите попозже, скажем, через полчаса.

Спутник Мокроусова, смерив Константина внимательным оценивающим взглядом, молча повернулся и вышел из приемной.

Мокроусов распахнул дверь своего кабинета и жестом пригласил Константина войти.

Обстановка кабинета больше напоминала творческую лабораторию писателя: широкий дубовый стол, много книг, дорогой письменный прибор, большие напольные часы в углу. Стены кабинета обшиты деревянными панелями. В общую старомодную картину не вписывалось только тонированное стекло в металлической оконной раме.