Михаил Нестеров - Выстрел из прошлого Страница 31

Доктор взглядом обреченного больного окинул стеллажи с папками, картонными коробками, но заявил бодро:

– Сейчас я начну искать историю.

Он бормотал имя, отчество, фамилию пациентки в разных вариациях, как заклинание, и Виктор в любой момент был готов увидеть змей, выползающих на зов хозяина. Здесь было сухо, но прохладно…

Его мысли совпали с мыслями Андрея. Он шепнул:

– Ни разу не были в склепе?

– Наивный. Я каждый вечер вылезаю оттуда.

– Я серьезно.

– Хочешь провести параллель?

– Точно.

Виктор огляделся.

– Думаю, сходство с этим психомогильником есть. Психо. Психоз. Покойный Хичкок и наш живой доктор. Что-то мне не по себе. Что он там бормочет?

Они прислушались.

– В коробке, в коробке… Как сейчас помню, в коробке из-под кабачковой икры. Высотой с шестисотграммовую банку.

– Память у него работает, как часы, – Виктор большим пальцем показал на врача. – Лично я одобряю его скупость: на фига сортировать, подписывать, нумеровать личные дела и прочие документы? Достаточно запомнить, что, к примеру, дух покойного Сидорова Петра Ивановича нашел себе место в коробке из-под марокканских апельсинов, а его тезка наслаждается остаточным ароматом нафталина. Гениально. Бесподобно.

Яблонский тем временем нашел коробку с историей болезни и вышел с ней к двери, снова поманил посетителей за собой. Инсаров так быстро шагнул следом, что забыл про Андрея. Он казался тенью, следовавшей за ним повсюду; обычно тень-то и не замечаешь. Он притих и потому, что у него на глазах открывалась еще одна страничка из жизни его матери.

Они снова оказались в кабинете врача. Яблонский, листая историю болезни, зачитывал выдержки.

– …Известны случаи, когда меняются фазы развития болезни. То есть она утекает по другому руслу, в случае с Чирковой – из депрессивной в маниакальную фазу. Это стремительность и бессвязность мыслей и речи, импульсивность, ярко выраженный бред, иногда – зацикленность на религиозных сюжетах в мыслях и высказываниях.

– Эта болезнь похожа на шизофрению? – спросил Андрей.

– Часто разновидности шизофрении хочется выделить в «отдельное производство», как говорят прокурорские работники. Конечно, много общего между двумя диагнозами – именно в таком аспекте: обеспокоенность, озлобленность, слуховые галлюцинации – в особенности голоса, приказывающие что-то сделать. Но, к примеру, параноидальные шизофреники часто очень умны, тем не менее проявляют склонность к насилию и суициду.

Наблюдая за доктором, Инсаров припомнил еще один термин: раздвоение личности. Сегодня он в одном человеке увидел совершенно разных людей. Но был уверен, что личностей в докторе столько, сколько у него пациентов. Он с легкостью принимал образ того же Колумба, чтобы на равных беседовать с открывателем Америки, был то шибко умным, то невероятно тупым. В этой связи Виктор не стал завидовать этому человеку, который мог без зазрения совести, без малейшего стеснения набросить на себя тот или иной облик, притвориться, скорчить рожу, засмеяться, заплакать. Что же получается, он тоже не в своем уме?..

– Мы можем забрать документы? – спросил он. – На день, на два.

Яблонский покачал головой:

– К сожалению, нет.

Он отвел посетителей в пустующее помещение, дурашливо пояснив, что тут будет игротека, и оставил их; они занялись тщательным изучением документов. Что-что, а работать с бумагами Виктора обучили в спецподразделении. За исключением специальных терминов, он мог перевести их на английский, немецкий и греческий языки.

– Смотри, – показал Андрей, – не все бумаги на месте. Видны обрывки пожелтевших страниц.

– Вижу, – кивнул он. – Кто-то очень давно сделал все, чтобы стереть часть памяти о человеке по фамилии Чиркова.

И снова Андрей опередил его. На одном из листков сохранилась докладная записка, написанная карандашом.

– Писал санитар, – озвучивал он свои наблюдения. – Фамилия его Груздев. Почему его записка, адресованная, судя по всему, заведующему клиникой, оказалась в истории болезни пациента?

– Не знаю, – покачал головой Инсаров.

– А если записка не дошла до заведующего? Кто допустил младшего медицинского работника к истории болезни пациента?

– Не знаю. Дай мне записку.

Он прочитал: «В четверг на дежурство заступил Виктор Инсаров, который, как говорят в клинике, сын декана МИМО. Он опять заходил в палату к ней, а меня обозвал животным-санитаром, сказал, что я переел сорняков, пугал меня своими корочками. Он нехорошо смотрел на меня, как ненормальный, и я опасаюсь за свою жизнь. Н.П. Груздев».

– МГИМО, наверное, – Андрей указал на четвертую строчку в записке.

– Скорее всего. У нас появилась еще одна зацепка. Мы найдем Виктора Инсарова, если, конечно, его отец действительно работал в институте международных отношений.

– В записке сказано, что он заходил к моей матери. Допрашивал? Он заступил на дежурство. Значит, ее охраняли военные разведчики?

– Корочками военных разведчиков можно напугать только ворону, если бросить их в нее. Там не найдешь аббревиатуры ГРУ. Но скоро мы все узнаем.

8

Московский университет международных отношений, а раньше – государственный институт, МГИМО, был основан в 1944 году. В его составе восемь факультетов, несколько институтов, в том числе Институт европейского права, несколько отделов, центров, школ. А его научный комплекс включает совет по международным исследованиям в составе восьми самостоятельных центров. В университете преподается больше пятидесяти иностранных языков, научная библиотека насчитывает более семисот тысяч экземпляров. Здесь обучаются более пяти тысяч студентов.

– Ошеломляющие цифры, – озвучил свои мысли Инсаров.

Андрей вдруг уловил в его голосе сожаление и решил выяснить причину.

Тот ответил на вопрос:

– Ты прав. Я действительно пожалел о том, что не являюсь кадром в международном энергетическом сообществе, а было бы неплохо, правда? Нам сюда.

Перед ними выросли громадные двери, а потом – не менее громадный охранник в костюме от Армани и с запахом от Нины Риччи. Инсаров опередил его.

– Знашь, чаво нам нада?

Охранник подтвердил свое университетское образование на приличном деловом языке.

– Полагаю, вы хотите получить справку об окончании центра делового русского языка. – Он осклабился. Что означало: хрен вы пройдете. По ту сторону порога ваша территория, по эту – моя.

– Шефа свистни, – настоял Виктор.

И вскоре увидел копию охранника, но лет на десять старше: такой же лысый. Только его мышечные складки на затылке перекочевали на горло и превратились в подбородки.

– Мы ищем декана, профессора по фамилии Инсаров. Ему сейчас за семьдесят. Если он не преподает, то, может быть, изредка читает лекции?

Охранник, видимо, был простужен или берег голосовые связки. Он жестом поманил посетителей за собой. Когда они остановились у Доски почета, он указал на портрет женщины лет шестидесяти.

– Инсарова Ирина Львовна, – вслух прочитал Инсаров, справляясь с волнением. – Доктор экономических наук. Это она, – он посмотрел на Андрея. Дальше перевел взгляд на охранника. – Адрес профессора вы, конечно, нам не дадите.

– Ну конечно, – подтвердил тот, дежурно улыбаясь.

Виктор связался по телефону с Вадимом.

– Привет, напарник. Пробей по базе данных Инсарову Ирину Львовну. Ей за семьдесят. Хотя выглядит она на шестьдесят.

– Это все?

– Есть и второй человек.

– Не тяни.

– Инсаров Виктор.

– Отчество не знаешь?

– Нет. Возраст… Ему в районе пятидесяти. Возможно, проживает по адресу первого человека.

– Я перезвоню через пять минут, – ответил Вадим. – Тебе нужны паспортные данные, номера телефонов?

– Адреса и номера телефонов.

– Жди.

Виктор прислонился к перилам пешеходного моста, ведущего к входу университета на втором этаже. По обе стороны эстакады стояли на страже фонарные столбы, полоскались на ветру флаги по центру асфальтированной площадки.

Машину они оставили возле автобусной остановки «Юго-западная», подъехав к университету по проспекту Вернадского.

– О чем задумался? – спросил Виктор.

– Трудно сказать, – ответил Андрей. – Думаю о человеке, который, возможно, знал мою мать, расскажет о ней. После посещения клиники меня не отпускает ощущение, что я листаю историческую книгу, пусть даже события в ней сжаты до судьбы одного человека. Книга судьбы. Не могу сказать по-другому. Обычно так пишут, но не говорят.

– Точнее не скажешь, – покивал Счастливчик. – Какие впечатления у тебя остались после визита в психушку, можешь сказать? Я ориентирую тебя более точно: клиника – это то место, где умирала твоя мать.

– Сострадание. Боль. И еще жалость – она меня полоснула ножом, – с трудом, словно впервые употреблял эти слова, ответил Андрей. И продолжил так же неумело: – Я ощутил ненависть к тем, кто засунул ее в психушку. Несправедливо. Пусть она была умалишенной, пусть, но с ней поступили как с бешеной… Я будто сам задыхался в смирительной рубашке. Все было так реально… Мне показалось, мать смотрит на меня, стоя позади зеркала. И я смотрел на нее, но не видел, только чувствовал. Чувствовал дыхание матери. Что-то холодное заполнило мою душу.