Сергей Зверев - Принцип мести Страница 35

– Сатанинские стихи! – гремел Игнатий и цитировал Библию.

– Гуманизм помимо Христа есть обман! – утверждал он и приводил собственные доказательства. – Да, Бог-Отец в целях утверждения религии прямо повелевал и косвенно попустительствовал истреблению целых народов и нарушению установленного им же закона. Но Бог выше добра, он видит конечную цель религиозного делания в утверждении Царства Божия и прозревает пути к этому. Его закон шире нравственности...

– Значит, торжествует иезуитский принцип: для достижения цели все цели хороши. В том числе и двойные стандарты, – возражал Илия, и круг дискуссии замыкался.

Мои друзья стали своеобразным центром агоры – места, куда приходили все мыслящие обитатели монастыря и туристы, желающие развеять скуку и узнать местные новости. Нередко к тесному кружку их слушателей присоединялся сая, которому Илия переводил наиболее существенные диалоги с Игнатием. «Учитель» внимательно его выслушивал, но почти никогда не задавал вопросов; он был лишь зеркалом, олицетворением буддийского спокойствия, в котором отражались мирские страсти, не затрагивавшие ни его состояния, ни его мировоззрения.

Между тем приближался час новых испытаний, о которых участники боев без правил имели лишь самое смутное представление; теряясь в догадках относительно того, с чем или с кем им предстоит сразиться, они с настороженным интересом наблюдали, как клетки зверинца, расположенного вблизи колизея, наполняются дикими обитателями саванны и джунглей, а террариум – копошащимися гадами. Походный зоопарк стал вторым домом для льва, леопарда, двух крокодилов, пумы, собак всевозможных бойцовских пород – от алабая до свирепого японского акита – и гималайского медведя. «Аквариум», кишащий всевозможными мерзкими тварями, благодаря своим твердым стеклам давал возможность вволю поглазеть на сетчатого питона, королевскую кобру и других ядовитых змей. На отдельном столбике, привязанный шелковым шнуром к ноге, сидел горный орел. Мы подозревали, что все это животное царство каким-то образом связано с предстоящим во втором, промежуточном, туре боями. У меня, признаться, кровь стыла в жилах, когда я думал об этом, встречаясь с мертвым неподвижным взлядом сетчатого питона.

Предположение о том, что нам предстоит встретиться на арене колизея с дикими зверями, переросло в уверенность, когда сая начал читать нам лекции о холодном оружии, исстари применявшемся для самообороны монахами. Опытные инструктора учили нас им пользоваться. За неделю обучения я более-менее сносно овладел большими ножами – гуань-дао, 9 колец и конским секачом, которые чем-то напоминали средневековые алебарды. Игнатию полюбился трезубец с плавно закругленными боковыми лезвиями, Спокойный одинаково виртуозно владел всем арсеналом Шаолиня, включая боевые жезлы и нунчаку. А в руках такого мастера, как Железная Ладонь, даже стальной кнут превращался в бич божий.

Сая иногда рассказывал нам об истории возникновения того или иного вида боевого оружия. Так, знаменитый воспитанник шаолинской школы Зао Куань-Инь боевым посохом проложил себе дорогу к трону, основав династию Сун. В одной из жарких схваток посох переломился от удара. Чтобы не расставаться с ним, новый император скрепил его цепочкой – получился малый цеп, то есть нунчаку.

Однако на все наши вопросы, касающиеся цели обучения древнему боевому искусству, каковым является владение холодным оружием, сая отвечал уклончиво: мол, все в жизни пригодится, бесполезных знаний нет. И продолжал вести свои «мастер-классы», куда мог поступить любой желающий, в том числе и праздношатающееся «турье». В конце концов вопросы прекратились, и все слушатели переключились только на прием. Этому способствовали «показательные бои», которые изредка проводились между животными. Так, за два дня до начала состязаний мы стали свидетелями ожесточенной схватки между питбультерьером и удавом. Специально подобранная и натренированная собака-отморозок (пит с генетическим браком бросался даже на человека, который давал ему еду) сцепился с двухметровым боевым питоном и погиб в удушающих объятиях последнего, так и не расжав намертво сомкнутых челюстей. Пришлось вскрывать ему пасть с помощью набора слесарных инструментов.

Выигрыши на тотализаторе доходили до нескольких десятков тысяч долларов. Учитывая, что стоимость питбультерьера не превышает пятисот баксов, а за боевого питона на черном рынке предлагают от двух сотен «зеленых» за «погонный метр», можно было предположить, какие баснословные барыши получают за подобные шоу его организаторы.

За сутки до официально объявленной даты очередного тура состязаний животных перестали кормить; как известно, голодный зверь злее. Это послужило еще одним косвенным свидетельством того, что без них не обойдется ни один поединок. Поэтому каждый участник боев без правил мысленно готовился к встрече с хищником или пресмыкающимся, что называется, «глаза в глаза». Но одно – дело выходить на арену против человека, который не есть окончательно зверь и даже в состоянии аффекта способен остановиться и не дать убийству произойти, и совсем другое – иметь дело с бессловесной тварью, одержимой одним желанием – насытить свою утробу. Не знаю, как другие, но я откровенно трепетал перед змеями, а об ужасе, который внушают аллигаторы, вообще говорить не приходится. Накануне жеребьевки меня терзали какие-то ночные кошмары, связанные со всевозможными ползучими гадами. Мне не хотелось разделить участь Лаокоона и его сыновей, и я молил Бога лишь об одном: чтобы случай свел меня с каким-нибудь псом бойцовской породы или, на худой конец, пумой или леопардом, ведь среди обитателей вольеров были звери и пострашней: грозный рык льва, раздававшийся над монастырем после захода солнца, и рев гималайского медведя не предвещали ничего хорошего.

Даже самые веселые из нас заметно приуныли – Гарибальди перестал посещать бордельчик, круглосуточно работающий в отеле, и все реже улыбался. Сиднейский Кенгуру охладел к розыгрышам и уже не потешал публику своими экстравагантными выходками. Лишь Эрнст-киллер по-прежнему зубоскалил, отпуская комплименты какой-нибудь гадюке Русселя (по его словам, она напоминала ему нежно любимую тещу) или суке ротвейлера. Илия как-то поинтересовался причиной его неуемной веселости, на что «писатель» почти серьезно ответил:

– Самое опасное животное – человек. Вам, как мессии, это следует знать. Вспомните незабвенного Фрейда. Ближний, которого вы призываете возлюбить как себя самого, является для человека не только помощником и сексуальным объектом, но и средством удовлетворения агрессивности. Всегда остается соблазн воспользоваться его рабочей силой и имуществом без вознаграждения, изнасиловать его, унизить, причинить боль... Вы никогда не наблюдали за маленькими детьми? У них все эти инстинкты на поверхности.

– Это есть в каждом из нас, – согласился Илия. – Эйцехоре как первоэлемент нашей греховной природы. Но она вытесняется Духом Божиим по закону возрастания добра...

– Что-то не заметил я в последние две тысячи лет, чтобы войн и убийств стало меньше, – возразил ему Эрнст.

– Накопление положительных сил происходит медленно, и, возможно, результата этого величайшего таинства мы не увидим.

– Пока вы будете мямлить и накапливать добро, вас, простите, сожрут, – насмешливо произнес «писатель» и подмигнул леопарду, устремившему на него неподвижный взгляд своих хищных янтарных глаз. – Мне симпатичен этот представитель кошачьих. В отличие от людей он хотя бы честен и открыто говорит своему двуногому или четвероногому другу: «Я тебя съем». И он будет прав, потому что хочет есть. А человек убивает в основном потому, что сыт...

Илия не стал с ним спорить; труднее всего найти точки соприкосновения с законченным циником. Но на цинизме ничего не построишь – на ложных словесах не устояло еще ни одно дело. «Такой человек достоин жалости», – сказал он, передавая нам суть этого разговора. Я не согласился с ним насчет жалости.

Игнатий промолчал; он вообще в последнее время стал очень неразговорчив и целыми часами просиживал перед клеткой со львом. Между ними, казалось, установилась какая-то незримая связь, будто они научились передавать друг другу свои мысли на расстоянии.

– Это лев-людоед, – сказал однажды Игнатий после очередного «свидания» с хищником.

– Почему ты так решил? – спросил я.

– Я видел в его клетке человеческие кости. Ты никогда не задавался вопросом, куда делись тела скончавшихся на ринге в первые дни боев?

Его ужасное предположение было похоже на правду: как ни старались, мы не нашли следов тех несчастных, кого вынесли с арены колизея вперед ногами. Но обнаружили странную закономерность, которая, впрочем, ничего не объясняла – человеческие останки (если, конечно, это были они) упаковывались в черные пакеты и переправлялись на фуникулере в отель. Зачем? На этот вопрос никто из нас ответить не мог. Но, похоже, скорбный список жертв боев без правил был еще неполон, и в него мог попасть каждый из нас. Смерть – далеко не самое худшее, что ожидало участников поединков. Полное и окончательное забвение, двойная смерть – вот логическое завершение всего того ужаса, на который они, то есть все мы, себя обрекали.