Андрей Костин - Шоу двойников (=Мистер бронежилет) Страница 36

— Ясное дело, на голове, — Маша одной рукой смахнула со лба прилипшую челку. — Где же ей еще быть, шляпе-то?

Теперь оставалось преодолеть самое трудное — ступеньки. Целых пять ступенек.

— Может, попробуешь встать? — безнадежным голосом предложила она.

— Две тысячи восемь бойцов Ты поведешь за собой Когда корабль мертвецов Выбросит на берег прибой…

Затянул вдруг Николай песню с непонятно откуда взявшимися словами, но звучавшую в его исполнении довольно свирепо. Собака залаяла, подпрыгивая передними ногами.

— Я так и знала, — вздохнула Маша, и, схватив его за шиворот, стала втаскивать дальше на ступеньки.

Николай не сопротивлялся, но и ни коим образом ей не помогал, причем сохранял при этим выражение лица достаточно гордое и независимое.

— Наконец-то, — Маша отпустила воротник, и Николай блаженно растянулся на полу ярко освещенной террасы. Собака снова принялась его вылизывать, целясь прямо в губы.

— Муся, отвали, — прикрикнула на нее Маша. — Еще глистов подцепишь.

Николай открыл глаза и с укоризной посмотрел на девушку.

— Где ты так надрался, а? — поинтересовалась она. — И как ты меня разыскал?

— Маленький, в шляпе, — пробормотал он. — С крылышками. Он очень стеснительный, не выносит посторонних. Знаешь, звуки имеют цвет, — сообщил, прислушиваясь к телевизору в комнате. Может быть даже — вкус. Вот эта музыка — солененькая.

— Да ты… — проверяя возникшее подозрение, Маша склонилась над ним и, стянув пиджак с одного плеча, расстегнула рукав рубашки. — Ты же наширялся до кончиков ногтей!

— Есть еще сладкая, горькая, кислая музыка, — продолжал Николай. — Но я предпочитаю солененькую.

— Это у тебя просто собачьи слюни на губах, — цинично заметила Маша.

— Десять негритят пошли купаться в море, — вдруг сообщил Николай. — И ни один из них не умел плавать.

— Не продолжай, я знаю эту историю.

— Они вообще-то очень живучие, — продолжал он странно изменившимся голосом, Маше даже показалось, что это говорит совсем другой человек. — Мы приехали в деревушку Каско дель Бурро, когда солнце зацепилось за верхушки деревьев. Еще немного — и наступит полная темнота. В темноте надо оставаться на открытом пространстве, а где его там было взять, если на десятки километров вокруг одни орхидеи и скорпионы. Женщины умирали молча, а мужчины молили о пощаде. Ведь должно быть наоборот? Самыми стойкими оказались дети. Я просто инструктор, мое дело наблюдать… Это была чужая война. Я мог положить всех в спину из «маннлихера», когда они рубили им смуглые шеи и вспарывали впалые животы. Почему я этого не сделал? Гореть мне теперь в аду, пусть мне гореть теперь в аду… Я никогда не увижу прекрасный город, где золотые шпили сторожевых башен оставляют след в облаках…

Речь его становилась все бессмысленней, лицо побледнело, и на коже выступили огромные капли пота, как смола на свежесрубленном сосновом пеньке.

Потом тело начали корчить судороги.

— Я не могу тебе помочь! — в истерике крикнула Маша.

Собака смотрела на них огромными карими полными ужаса глазами.

СОВА ВОВСЕ НЕ ТО, ЧЕМ КАЖЕТСЯ НОЧЬЮ

Маша сидела на нем верхом и лупила по щекам.

— Не засыпай, слышишь! — кричала она Николаю, — Не отключайся.

— Х-холодно, — проговорил он сквозь стучавшие зубы. — Прекрати. Больно.

— Это мне больно, — она снова врезала по щеке, заметив, что он закрывает глаза.

— Прямо как ладонь ошпарила.

— Прекрати, — наконец, он поймал ее руку, занесенную для очередной пощечины. — И вообще, слезь с меня. Ты тяжелая.

— Наконец-то, — Маша вздохнула. — Сможешь сам встать и перебраться на диван?

— Попробую.

— На твоем месте я бы больше не экспериментировала с дозой. Еще немного, и ты мог бы — тю-тю, — она помахала рукой, словно прощаясь.

— Мужики, которые этим угостили, не спрашивали моего мнения.

— Хочешь сказать, кто-то накачал тебя наркотиками? Зачем?

— Да слезь ты с меня!

— Первый мужчина, который меня об этом сам попросил, — она нашла в себе силы засмеяться. — Рассказывай, что с тобой случилось? У тебя сердце как, ничего?

Чашку крепкого кофе выдержит?

— Какие-то люди — не видел их лиц… Сначала прижигали кожу, а потом решили попробовать наркотики, чтобы развязать язык.

— Тебя пытали? — глаза у Маши округлились.

— Расстегни рубашку, — попросил он.

— Боже мой, — Маша отшатнулась, увидев следы ожогов. — Надо чем-то смазать…

— Мне холодно, — жалобно простонал Николай.

Его и в самом деле била крупная дрожь.

— Но… — Маша стащила с дивана покрывало и набросила сверху.

— Холодно, — простонал Николай.

Лицо его приобретало синеватый оттенок.

— Сейчас, — она бросилась вглубь коттеджа и вернулась с одеялом и подушкой. Все это она навалила сверху на Николая, но его трясло так, что позвякивали друг о друга бокалы в серванте.

— Не знаю, не знаю, что делать, — Маша металась по даче. — где-то должен быть обогреватель…

— Есть одно верное средство, — вдруг сообщил Николай из под груды наваленных на него теплых вещей. — Если человек не может согреться сам… Любая медсестра знает этот способ…

— Но я же не медсестра, — Маша растеряно остановилась посреди комнаты.

— Чисто в медицинских целях, — глухо сообщил Николай. — Вроде тех пощечин, которые ты мне влепила.

— Тогда… я выключу свет, — она почувствовала, что теперь уже сама стучит зубами. — Но ты все равно закрой глаза.

Второпях она стянула узкие джинсы, потому что ей показалось, что они будут только мешать. Хоть и в темноте, высунув из-под одеяла голову, Николай разглядел, что нижнего белья под брюками не оказалось. Он мог бы предложить ей носить значок с надписью:

«МЕЖДУ МНОЙ И МОИМИ ДЖИНСАМИ НИЧЕГО ЛИЧНОГО»

Маша отбросила одежду в сторону и направилась, осторожно ступая босыми ступнями по крашеным доскам пола, к мужчине, и опустилась рядом с ним на колени.

— Что я делаю, а? — пробормотала она и тут же почувствовала, как горячая твердая ладонь сжала ее бедро.

— Так мы не договаривались, — слабо запротестовала.

Руки принялись гладить ее, казалось, это был целый десяток рук. С внешней поверхности бедра ладони переместились внутрь, она почувствовала, и вот уже пришлось собрать всю волю, чтобы не застонать от возбуждения. Она продолжала сидеть на коленях, чуть откинувшись назад и опираясь на руки. Она чувствовала себя сфинксом с телом зверя и женщины одновременно.

Мужчина на мгновение оставил ее в покое и быстро разделся сам. Потом снова приблизился и нежно провел пальцем по рубчику, оставленном на животе ремнем джинсов.

Теперь он сидел напротив нее, практически в такой же позе, только если Маша опиралась позади ладонями об пол, его руки были заняты ее телом.

— Это безумие, — прошептала она. — Наконец-то догадалась, — ответил он изменившимся голосом.

Обхватив ее за плечи, он притянул к себе, и Маша обвила руками его шею. В лунном свете, пробивавшимся сквозь стеклышки террасы, их тела, одно гибкое, женственное, словно древний сосуд-амфора, другое — мускулистое, покрытое шрамами — вдруг стали похожи на сцепившихся в смертельной схватке хищных зверей.

Маша удивилась, какими нежными и одновременно торопливым он оказался.

— Нет! — вдруг крикнула она, оттолкнув партнера. — Я не могу.

Лицо у Николая стало как у обиженного ребенка.

— Пойми, — она обеими руками притянула голову мужчины к себе, и, хотя кроме них двоих никого не было, начала шептать ему на ухо, касаясь горячими губами.

— Ни фига себе, — сказал Николай громко. — Этого, пожалуй, никто не предвидел. А уж Ники — тем более.

— Мне двадцать лет, — сказала Маша громко. — И я хочу ребенка. Инстинкт? А мне — наплевать.

— А если бы раньше ты познакомилась со мной, а не с Ники? — спросил Николай.

— Чего об этом говорить? — Маша пожала голыми плечами. — Тем более, вы одного поля ягодки.

— Ну, ягодка у нас ты, — Николай делано засмеялся.

— Еще какая, — она улыбнулась в ответ. — Не злись на меня, ладно? Так получилось.

— Я не могу на тебя злиться. Ты мне нравишься. А я тебе?

— Да, — твердо ответила она и отвернулась, чтобы не видеть в это мгновение его лицо, потому что хоть электрический свет и был погашен, но даже отражения Луны казалось чересчур. — И учти, ты заставил меня ответить на этот вопрос.

— У меня такое ощущение, — вздохнул Николай, — что в этой жизни кто-то живет вместо меня.

Маша продолжала обнимать его, когда он, согревшись, уже уснул, свернувшись калачиком. Потом она выбралась из под одеял и, перешагнув через смущенную собаку, отправилась в летний душ.