Евгений Костюченко - Динамит пахнет ладаном Страница 39

Орлов припал на колено и, увернувшись, хлестнул ее шляпой по морде. Мощные клыки щелкнули, как кузнечный пресс. Невероятная сила выдернула шляпу из руки. Разогнавшись, пес не смог остановиться, и его лапы заскользили, взрывая листву. Кинжал Орлова пробил собаку сверху. Из распоротого бока хлынула кровь. Пес рычал, продолжая терзать зубами шляпу. Вторым ударом Орлов рассек шею, и рычание слилось с клекотом бурлящей крови.

Собака взвизгнула, когда он вонзил клинок ниже затылка, и вдруг, оцепенев, повалилась ему под ноги.

— Что там за шум? — спросил кто-то в доме, подходя к окну.

— Да это Серый гоняет крыс, — раздался ленивый голос со стороны ворот. — Кормишь его, кормишь, а он все равно кого-нибудь придушит. Придушит и сожрет. То крысу, то кролика. Ненасытная тварь.

— Не в этом дело, — быстро заговорил кто-то еще, также встав у окна и дымя сигарой. — Дело не в том, что он голодный. Ему нужно не мясо. Ему нужна кровь. Свежая горячая кровь, чтобы она дымилась у него на зубах.

— Значит, мы с Серым — одной породы, — произнес его собеседник. — Я любил попить крови, когда забивал телят. Что вы на меня так смотрите, Гочкис? Не верите, что я мог пить кровь?

— Не могу представить, что вы что-то делали своими руками. Не могу представить, чтобы Зеб Мэнсфилд резал телят.

— Еще как резал! Думаете, я родился миллионером?

— Нет, но…

— Мужчина — это руки. Прежде всего руки. Сильные, надежные руки. Я всё умел делать вот этими руками. Держать оружие и ласкать женскую грудь. Всё надо уметь, и я умел. И умею до сих пор, не сомневайтесь. Если бы вы поймали ту девицу и доставили ее сюда, я бы сумел с ней договориться. И она бы осталась довольна.

— Не сомневаюсь. Мы уже вышли на ее след.

— Мне не нужен след. Мне нужна девка.

— Мы стараемся.

— Пока я вижу, как вы стараетесь обыграть меня. Ну что же, шары гонять — тоже дело, — важно провозгласил Зеб Мэнсфилд, и окно закрылось.

Орлов застыл за деревьями, склонившись с клинком над затихающей собакой. Она, наконец, замолкла. Только струйка крови продолжала журчать, вытекая из рассеченного бока.

Журчание было едва слышным. Гораздо более громкими казались Орлову другие звуки — шаги охранника перед воротами, скрип фонаря, что раскачивался на высоком столбе, легкий перестук голых веток при едва заметном дыхании ветра… Все его чувства были обострены до предела. Почти не поворачивая головы, он видел всё вокруг. Возникни за спиной опасность — и он почувствовал бы ее мгновенно. Если бы обитатели особняка подняли тревогу, он не стал бы убегать. Он был готов расстрелять всех, кто окажется на свету.

Но они пока ничего не заметили, и ему надо было незаметно отступить. Он уже услышал все, что хотел. И сейчас надеялся только на то, что во дворе не бегает еще один пес.

Дерево, росшее рядом с забором, помогло ему выбраться из сада. Он нашел свою трость и отряхнулся от листвы. Шляпу пришлось похоронить в сточной канаве. Сюртук был порезан в нескольких местах, но Орлов понадеялся, что этого никто не заметит.

— Я вас не слишком сильно задержал, любезный? — спросил он у извозчика, забираясь в пролетку.

— Задержал, не задержал, какая разница? Все равно я бы вас дождался, сэр. Нельзя бросать человека одного в таком месте, как Верхняя долина. Уж больно народ тут шустрый. Ну, куда теперь?

— Сначала куда-нибудь, где можно купить приличную шляпу. Мою сдуло ветром. А потом — обратно, к «Амбассадору». Шустрый народ, вы говорите?

— Известное дело. Шустрые люди. Своей выгоды не упустят. Они целые города разоряют. А уж одинокого старика раздеть — это для них самое милое дело. Шустрый тут народ, шустрый.

Подъехав к парадному входу в отель, Орлов щедро рассчитался с извозчиком и подождал, пока тот отъедет. Затем медленно и важно прошествовал по ярко освещенной улице, где под каждым фонарем стояли девушки с корзинками цветов. По тому, как они отворачивались, Орлов понял, что роль старика удается ему на славу. Он остановился на углу, раскуривая трубку, и незаметно глянул в сторону входа в свой номер.

Спичка обожгла ему пальцы, и он, чертыхнувшись, зажег новую. У входа стояли двое рослых молодцов, заложив руки за спину и широко расставив ноги. В окнах номера горел свет.

Орлов попыхтел трубкой и побрел обратно по тротуару, постукивая тростью и игриво поглядывая на «цветочниц».

Через час он был на вокзале. А еще через полчаса поезд умчал его из Эль-Пасо.

17. Встреча в тумане

— Давай разделимся, — предложил Захар Гурский. — Ты будешь искать по-своему, а я по-своему. А от наших споров мы только оба проигрываем.

— Ты слишком увлекся поисками, — ответил Тихомиров. — Не забывай, мы здесь не для того, чтобы в прятки играть. Муравьеву и без нашего участия поймают рано или поздно…

— Рано или поздно! — перебил его Захар. — В том-то и дело, что будет поздно! Нам груз вывозить надо! Продавец может отказаться от сделки, тебе это непонятно? Ему гарантии нужны, что все будет шито-крыто. А пока она живая, таких гарантий нет. И даже напротив, есть полнейшая гарантия, что его с грязью смешают, как только она рот раскроет. А она раскроет, это уж будьте покойны, Гаврила Петрович.

— С продавцом я договорюсь. Он человек разумный, и должен понять, что обратного хода нет. Половина товара уже отгружена, надо довести начатое дело до завершения. Я с ним договорюсь.

— Ну, договаривайся, — махнул рукой Захар. — А я пока в Севастополь наведаюсь. Чует мое сердце, там они затаились. Не могут они вдвоем незамеченными по Техасу раскатывать, не могут! Парочка приметная, давно бы опознали и сцапали. Тем более, что награда за них обещана, а за награду тут мать родную сдадут.

— Почему в Севастополь? Почему не в Денвер? — язвительно переспросил Тихомиров. — Почему не в Сан-Антонио? Почему не в Нью-Йорк, раз уж на то пошло? Думаешь, что он будет отсиживаться дома? Ты бы стал?

— А что? И стал бы! — с вызовом ответил Гурский. — Один раз проверили — и угадали. Ведь он там был, так? Теперь он думает, что второй раз ему засаду не поставят. И снова домой заглянет, непременно заглянет. Да я нутром чую, что он уже там! Вот если б у тебя был керосиновый завод, и вдруг бы на нем пожар — ты бы кинулся туда? Кинулся бы. А у него сейчас там хуже, чем пожар. Железная дорога не принимает к перевозке его продукцию, нет платформ под бочки. А цистерны ему не дают. Это хуже пожара, потому что он поставки срывает. Нашему Орлову сейчас самое время в заводской конторе объявиться да все улаживать как-нибудь. Или по телефону, или через посыльных, но он там где-то поблизости! Там он, там. А где он, там и она.

— Вот что, надоели мне наши дискуссии, — заявил Тихомиров. — Неволить не стану. Считаешь нужным, поезжай. Гочкис даст тебе людей. Я же остаюсь на переговоры. А ты там не задерживайся. Потому что не сегодня так завтра снова начнем возить. Нам всего-то две ходки и осталось! Нет, Мэнсфилд должен понять, что отступать некуда…

«Ничего он тебе не должен», — хотел ответить ему Захар, но, как всегда, промолчал.

Тихомирова он относил к числу «студентов», а Мэнсфилда — к делягам. Студенты верят в силу разума. Им кажется, что любого можно убедить, если правильно построить цепь доказательств. А деляги верят только в то, что могут пощупать. И все доказательства отскакивают от их медных лбов, не оставляя ни малейшего следа.

Да, у Мэнсфилда была своя выгода в сделке, он освобождал склады от залежалого товара, который, к тому же, опасно хранить у себя. Но выгода лежит на одной чашке весов, а на другой — риск. И настоящий делец постоянно следит за стрелкой своих весов, куда она показывает. Как только риск начнет перевешивать — стоп машина, обратный ход. Ну и что с того, что сорвется поставка? Ему и горя мало. Пусть выставляют неустойку, он, так и быть, рассчитается. А вот если в газетах начнут склонять его имя в связи с русской террористкой — это уже не шуточки. Захар знал, что Мэнсфилд собирается участвовать в каких-то выборах. Знал он и то, как местные деляги относятся к политике. Да они готовы были без штанов остаться, лишь бы пролезть в нее! Так что от Верки Муравьевой, может быть, зависело, чья задница займет кресло в сенате, Мэнсфилда или еще чья-нибудь…

— Строишь наполеоновские планы? Ну, и каковы же они, могу я узнать? — осведомился Тихомиров, по-своему истолковав затянувшееся молчание Гурского.

— Мои планы всегда одинаковые. Затаиться и следить. И — кто кого пересилит. Главное — выдержку иметь, вот и все мои планы.

Он не кривил душой. Чтобы убить человека, надо просто выдержать, не поддаться порыву, перетерпеть. Надо пересилить себя.

Сколько раз ни посылали его на ликвидацию, он всегда действовал одинаково. Сначала расспрашивал, долго и въедливо, пытался все разузнать, до мельчайших подробностей. Потом проверял то, что удалось выведать — и оказывалось, что почти все сведения неверные. Проще было бы с самого начала разведывать самому. Но Захару хотелось вовлечь в дело тех, кто его на это дело посылал. Рассказывая о приговоренном, они все сильнее ощущали свое соучастие, и понемногу тяжесть будущего убийства начинала на них давить сильнее, чем на Захара. А ему только это и требовалось. Он становился просто инструментом в их руках. А инструменту ни размышлять, ни переживать не полагается.