Илья Деревянко - Инфернальная реальность Страница 4

– Дерябнем по сто грамм в интимной обстановке?! – оживилась Филипповна, жадно раздевая взглядом мускулистую фигуру бывшего спецназовца.

– Потом, Любаня, потом, – поспешил отказаться Ермолов, догадываясь, куда клонит любвеобильная медсестра. – Мне еще надо учебник полистать. К завтрашнему семинару подготовиться!

Оставив разочарованную Козицкую беседовать с бутылкой, он наведался в шестнадцатую палату, успел предотвратить попытку самоубийства, но, как помнит читатель, ничего конкретного добиться от девушки не смог. Между тем Владимир заметил свежий кровоподтек на щеке Светланы и багровые следы на шее, будто ее душили. Вот тут-то у него в душе и зашевелились смутные подозрения. Сульфу приказал вколоть «борода» (так Владимир мысленно окрестил Кудряшкина). Вколоть за то, что, по выражению Козицкой, «мандавошка выламывалась». Опять же кровоподтеки, намерение свести счеты с жизнью. Весьма похоже на случай с Ольгой. Надобно навести подробные справки об этом лекаре... Выбросив окурок, Ермолов направился в общий отсек «Острого отделения», представлявший собой нечто вроде загона для скота, заставленного множеством кроватей с несвежим бельем. Когда-то давно, в советские времена, мужчин и женщин содержали порознь. Теперь же, в эпоху разнузданной российской псевдодемократии, это правило в некоторых больницах похерили, ссылаясь на отсутствие свободных койко-мест. Зрелище, представлявшееся взору человека, попавшего в общий отсек «Острого отделения», поразительно напоминало сюрреалистические картины безумных живописцев Франциско Гойи и Винсента Ван Гога[16] Всклокоченные пациенты с землистыми лицами, облаченные в ветхие, замызганные пижамы неопределенного цвета, бродили (если не были прикручены к кроватям) по узким проходам между койками, бормоча неразборчивую чушь. Иные вопили и визжали на разные голоса, другие бессмысленно таращились в пустоту оловянными глазами. В воздухе висел густой смешанный запах хлорки, нездорового пота и человеческих испражнений. В дальнем углу отсека группировались несколько молодых ребят, «косящих» от армии. Они держались настороженно и спали по очереди, не без оснований опасаясь внезапного нападения «буйных». С ними-то и собирался потолковать Ермолов. Лавируя между кроватями и разгуливающими по отсеку сумасшедшими, он уже почти добрался до «косил», как вдруг кто-то цепко ухватил его за полу халата.

– Привет, сержант, – услышал он дребезжащий тенорок. – Не слишком приятное местечко, а?! В «Шанхае» под Грозным было все же поуютнее! Разве нет?!

Владимир резко обернулся. На него, кривляясь, смотрел невзрачный, лысенький, абсолютно незнакомый мужичонка лет пятидесяти с лишним...

Глава 3

Психиатрия не способна убедительно объяснить происходящее. Претендующая на роль науки, она является лишь феноменологией, собирательницей из ряда вон выходящих фактов... Священник Родион пишет:

– Мне приходилось не раз посещать психиатрические больницы, где наряду с душевнобольными содержатся и бесноватые. Современная безбожная психиатрия не умеет отличать больного от одержимого.

Психиатры к бесноватым относятся как к людям с обычными повреждениями психики. «Лечат» их таблетками и уколами.

Ермолов опешил. Он был уверен на двести процентов, что никогда прежде не встречал этого человека, тем более в Чечне. Откуда лысый знает о базе под Грозным? Да еще сравнивает с «общим отсеком»?.. Владимир перенесся мыслями в прошлое: комфортом база не отличалась. Строили ее на скорую руку из подручных средств: брезента, кусков шифера с разбитых домов, досок от снарядных и патронных ящиков, списанных кузовов, тентов и прочих отходов войны. Солдаты прозвали базу «Шанхаем». В дождливую пору расположенный на жирном черноземе «Шанхай» превращался в непролазную топь. Пройдет мимо машина, и ты в грязи по уши. Мыться негде, а оттираться бессмысленно. Глубже вотрешь. Жди, пока засохнет да само отвалится... После взятия Грозного и Гудермеса разведрота под командованием капитана Свиридова воевала в горах, а сюда возвращалась на отдых на «улицу» Спецназовская. Да, в «Шанхае» имелись и названия «улиц»: Дзержинская (где расквартировывались бойцы дивизии имени Дзержинского), Штабная, Госпитальная[17] и т.д. Неуютен был «Шанхай», но псих прав – острое отделение ПНД № 3 хуже!

– Мы знакомы? – осевшим голосом спросил Ермолов.

– Конечно! – хихикнул мужичок. – Я со многими знаком: и с безногим калекой Сашей Свиридовым, и с сестрой его покойной, Ольгой!

– Кто же ты? – удивился Владимир, незаметно включая диктофон, припасенный в кармане как раз на такой случай.

Вместо ответа лысый странным образом сложил ладони перед собой и торжественно поднял руки к лицу, затем рванул отвороты пижамы:

– Гляди!

Пораженный Ермолов увидел на чахлой обнаженной груди три тщательно вытатуированных тушью иероглифа:

Гортанным чужим голосом мужичонка раздельно продекламировал:

– «Ре сильно обрадовался. Он сказал Эннеаде: «Ликуйте! Падите ниц перед Гором, сыном Исиды!» И Исида сказала – Гор стал Правителем. Боги Эннеады торжествуют, небо радуется. Они берут свои венки, когда они видят Гора, сына Исиды, который стал Великим Правителем Египта».

– Бред сивой кобылы! – презрительно фыркнул Владимир.

– Бред, говоришь? – сощурился лысый, напрочь отбросив торжественность. – Гм, ты лучше дай послушать запись на диктофончике своему дружку Половинкину. Он как раз специализируется на подобном бреде. Кхе-кхе, «Египетском бреде», как изволят выражаться наши уважаемые доктора.

Ермолова прошиб ледяной пот. Его старый приятель Сергей Половинкин, студент четвертого курса исторического факультета МГУ, действительно всерьез увлекался историей Древнего Египта, собирая где только возможно соответствующую литературу.

– Ты прям кладезь премудрости, – справившись с волнением, задумчиво молвил Владимир.

– Ага, кладезь! – охотно поддакнул псих.

– Тогда ты знаешь о причине смерти Ольги?

– Ф-ф-ф! Естественно!

– Кто?! Как?! Говори! – подался вперед Ермолов.

– В другой раз, – широко зевнул лысый и замолчал, впав в прострацию. Глаза его сделались пустыми, бессмысленными. Зрачки сузились до размеров макового зернышка. Лицо побелело. Владимир с силой встряхнул лысого за руку, но тот никак не отреагировал. Еромолова поразила необычная холодность кожи странного пациента. Температура, как пить дать, ниже нуля. Однако он не умер, о чем свидетельствовало ровное, неглубокое дыхание. «Такого не может быть! – испуганно подумал бывший спецназовец. – Или я сам рехнулся?!»

– Вона ты где, красавчик! – неожиданно услышал он за спиной заплетающийся голос Козицкой. – Пошли выпьем!

Ермолов повернул голову. К нему пошатываясь приближалась пьяная вдребадан Любаня.

– Кто этот человек? – спросил Владимир.

– Как кто? Шизик! – убежденно сказала медсестра.

– Я имею в виду, кто по профессии? Ученый? Историк?!

– Ой, уморил, лапуля! – зычно расхохоталась Филипповна. – Историк, ядрена вошь! Да он всю жизнь в говне проковырялся! Сантехник. Гы! Унитазный мастер! Образование семь классов. А зовут Семен Уткин. В соседнем доме со мной живет. Уж я-то его знаю как облупленного! Ладно, хорош херней страдать! Пшли пить! Ты, между прочим, обещал!

– Ну пошли, раз обещал! – обреченно согласился Ермолов...

Любовь Филипповна провела Владимира в заваленную изношенными матрасами кладовку, жестом предложила садиться, вытащила откуда-то из угла початую бутылку, пару стаканов, наполнила каждый до краев, состроила глазки и с хриплым кокетством провозгласила тост:

– Ну, вздрогнули! Чтоб х... стоял да деньги были!

«Все предусмотрела грымза старая. Даже матрасы», – с неудовольствием отметил бывший спецназовец. Тоскливо вздохнув, он осушил свою порцию. Утешало лишь одно обстоятельство. Любаню развозило буквально на глазах. Вечная сексуальная озабоченность медсестры сменялась сопливой апатией. Еще стакан-другой, и дурдомовская Мессалина[18] отключится. Тогда можно спокойно сматывать удочки. Но сперва хотелось бы прояснить некоторые детали.

– Уткин бывал когда-нибудь в Чечне? – как бы невзначай поинтересовался Владимир?

– И-де? – недоуменно вытаращилась багровая от спиртного Филипповна.

– В Чечне, на войне! – терпеливо повторил Ермолов.

Козицкая разразилась истерическим смехом, перемежаемым зверской икотой.

– На в-войне, и-ик! – всплескивая руками, взрыгивала она. – Ну ты, Вовик, юм-морист, и-ик! Жванецкий, и-ик! Да Уткин лет шесть из психушки п-практически н-не вылез-зает! И-ик! В-вернется д-домой, п-передохнет н-недельку. П-ппотом чего-нибудь от-тмочит и с-снова к нам, и-ик! В п-прошлый раз по-покрушил в к-квартире всю м-мебель, а на д-ддесерт вышвырнул с д-десятого этажа л-любимую б-болонку своей сестры! П-попал точно на крышу машины нашего участкового, и-ик! Вот к-крику-то было! Умора! И-ик!