Михаил Серегин - Колыма ты моя, Колыма Страница 43

Но прежде чем тащить старика, нужно было принять важное решение: вынимать у него из груди нож или нет. «Если вынуть, – подумал Колыма, – то он может кровью истечь. А если оставить, то пока я его дотащу, заражение крови может начаться. Да и перевязку тогда не сделаешь». Колыма покачал головой. Риск был и в том, и в другом случае, а в каком больше, предугадать было невозможно. «Вытащу, – подумал Колыма. – Если не вытащить, то когда я его понесу, он просто от болевого шока умереть может».

Приняв решение, Колыма немедленно начал действовать. Он стащил с себя бушлат и тельняшку. Бушлат свернул и, чуть приподняв якута, подсунул сверток ему под спину. После этого он разорвал тельняшку на несколько длинных полос. Конечно, это была не лучшая замена бинтам, но выбирать было не из чего. Покончив с приготовлениями, блатной взялся за рукоять ножа и сильно потянул. Нож поддался. Якут, не открывая глаз, застонал, но Колыма продолжал тянуть нож. Наконец, с хлюпающим звуком клинок вышел из раны полностью.

Немедленно хлынула кровь, но Колыма был наготове. Он быстро наложил на рану повязку из тельняшки, потом еще одну и закрепил сверху прочным узлом. После этого Колыма надел бушлат и осторожно поднял старика с земли.

Нэхату оказался совсем легким, но идти Колыме все равно было очень трудно. Блатной и сам сейчас был в далеко не лучшей форме, а ведь нужно было не просто нести якута, но и стараться делать это как можно аккуратнее, не трясти. Минут через десять Колыма почувствовал, что у него уже просто разгибаются руки. Он решил остановиться и передохнуть. Блатной понимал, что пять минут вряд ли окажутся решающими, куда хуже будет, если он уронит раненого. Остановившись под высокой лиственницей, Колыма опустился на колени и осторожно положил Нэхату на землю.

Якут негромко застонал и открыл глаза.

– Коля... – негромко и с ощутимым трудом выговорил он.

– Тише, Нэхату! Молчи! Тебе сейчас нельзя разговаривать, – решительно прошептал Колыма.

– Коля... Меня убили те, с прииска...

– Молчи, говорю! Силы теряешь же!

– Я все равно не жилец, я чувствую... Слушай, я вам с другом бумаги все оформил, возьми, они во внутреннем кармане... И деньги там.

– Да погоди ты про бумаги с деньгами! Успеем еще!

– Не успеем... Коля, я же чувствую, что умираю... – Голос Нэхату стал совсем слабым.

– Не умрешь! В прошлом году моего пахана так же ранили, и ничего, выкарабкался Батя! – говорил Колыма уверенно, но в душе у него уверенности не было. Он помнил, что рана Бати была не такой глубокой, а кроме того, пахан лет на двадцать младше якута.

– Дойдешь до поселка, предупреди всех, что Лопатников задумал нас споить... Пусть не берут никаких его подарков... – не обращая внимания на слова Колымы, проговорил Нэхату.

– Да ты сам все им скажешь!

– Нет... Я не скажу... Коля, постарайся за меня отомстить... И прощай... – Старик закрыл глаза, но Колыма чувствовал, что он еще жив.

– Ничего, я тебя вытащу, – прошептал блатной, снова взяв старика на руки и двинувшись вперед. – Обязательно вытащу...

Нэхату молчал. Он снова потерял сознание.

30

Вездеход со всей возможной скоростью ехал по просеке.

Водитель выжимал из машины все возможное, но уж очень плохая была дорога. Собственно, дороги как таковой и не было, было просто место, свободное от деревьев. Еще труднее было ехать из-за того, что по возможности нужно было избегать тряски – раненый, лежавший сейчас в вездеходе, мог ее не выдержать.

Дмитрий Лопатников лежал лицом вниз на постеленных в несколько слоев бушлатах в корме вездехода. Над ним, присев на корточки, сидел младший брат, а рядом с ним, на скамейках, Андрей Захарович и Сизоку Токудзаки. Магаданские менты расположились в передней части вездехода, ближе к водителю. От таких событий они уже протрезвели и сейчас тихо шептались, видимо, обсуждая случившееся.

Вездеход сильно тряхнуло. Лопатников застонал, Алексей попытался придержать брата и, не удержавшись, тоненько заскулил, словно потерявшийся щенок.

– Что же теперь будет... Что будет... Ведь мне никто не поверит, что это не я, что я не специально. – Алексей бормотал, не понимая, что противоречит сам себе – уж тут одно из двух: или не он, или не специально.

Покосившись на раненого, который, судя по всему, был уже при смерти и уж во всяком случае без сознания, Захарович негромко сказал:

– Не беспокойся. Представим все как несчастный случай...

– Как?! – воскликнул Алексей.

– Тише, – зашипел Захарович, оглядываясь на ментов. Но тем явно было не до них. – Поверь мне, – зашептал он Алексею, наклоняясь к его уху. – Мы все устроим.

Даже не обратив внимание на это странное «мы», Алексей заискивающим тоном спросил:

– Что я должен буду за это сделать?

– Встанешь во главе прииска...

– А как же он? – Алексей кивнул на брата. – Может, он еще выживет!

– Не выживет, – покачал головой Токудзаки. – Это я тебе как врач говорю. Поверь уж моему опыту. Он не жилец, это совершенно точно. Тем более что в этой глуши нормальной медицинской помощи ему оказать некому, а до Магадана мы его просто не довезем, он десять раз умрет по дороге. По-моему, мы его и до прииска-то не довезем.

– Так что встанешь во главе прииска, – снова сказал Захарович. – Ты – формальный совладелец и наследник, никто не подкопается. Главное – слушайся нас. И сейчас, и потом, когда прииск уже твоим будет.

– Но ведь его можно попытаться спасти! – Алексей Лопатников кивнул на брата. – Почему вы говорите так, как будто его уже нет?!

– Потому что всем нам выгоднее, чтобы его и правда не было. И в первую очередь это выгодно тебе. Не надоело всю жизнь быть на вторых ролях? Всегда получать только то, что тебе старший даст? Теперь все будет твое. Говоришь, его можно попытаться спасти? Да, можно. А можно, наоборот, попытаться отправить на тот свет. – Захарович говорил очень убедительно, но негромко, чтобы его слов не услышал никто из тех, для кого они не предназначались.

Но этот тихий, убедительный голос слышали не только Токудзаки и Алексей Лопатников. Его слышал еще Дмитрий. Несмотря на тяжелую рану, на боль, сильнейшую слабость, кровопотерю и головокружение, он был не в забытьи. Вернее всего сказать – на границе. Но сказанные Захаровичем слова он услышал и понял. И тут же сделал вид, что ему хуже, чем это на самом деле – так и не открыл глаз и не сказал ни слова. Ему было очень важно знать, что ответит его любимый младший брат, для которого он никогда ничего не жалел.

– Как на тот свет? – тихо переспросил младший Лопатников. – Добить, что ли?

– Именно, – кивнул Захарович. – И имей в виду, если ты откажешься, то на нашу с Токудзаки помощь можешь не рассчитывать. Ты же не дурак, должен понимать – во время стрельбы нас там было всего четверо, а значит, все зависит от наших с ним показаний. Мы можем тебя выгородить, а можем и утопить. Выбор за тобой.

– Андрей Михайлович прав, – тихо прошелестел японец. – Выбирайте, Алексей-сан, – или тюрьма, или собственный бизнес.

– Вы что, заодно? – затравленно спросил Алексей. – Но почему? Зачем?!

– Какая тебе разница? – спокойно отозвался Захарович. – Главное, что показания мы дадим одинаковые. В любом случае.

– Но я не могу! Мы же все-таки братья!

– Тогда пойдешь под суд. Умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами – очень веселая статья. Лет двадцать получишь, самое малое. Тебе как, брат рассказывал про жизнь зэков на зоне? Так вот ты это на своей шкуре попробуешь!

– Нет... – тихо выдохнул Алексей.

– Не хочешь? Тогда делай, что тебе говорят.

– Если ты откажешься, то мы и без тебя сумеем обойтись, – обронил японец. – А вот ты без нас не обойдешься никак. Мы сейчас твоя единственная надежда.

– Но я не могу убить брата! У меня рука не поднимется!

– Ну что ж... Как хочешь, – все так же спокойно сказал Захарович. – В общем, у тебя есть время, пока мы не доедем до поселка. Там тебе придется что-то решать. Мой тебе совет: подумай хорошенько.

31

Антон Балякин оказался прав – через полчаса после того, как он отдал приказ раздать спирт всем желающим, на территории поселка не осталось ни трезвых старателей, ни трезвых охранников. Все население прииска сгрудилось у крыльца конторы, на котором стояли канистры со спиртом, и веселилось по полной программе. Отсутствие начальства придавало веселью особенный размах – обычно даже во время выходных, – а в такие дни пьянки были нормальным делом, – Лопатников и Балякин оставляли при себе несколько трезвых охранников, и это гарантировало хоть какой-то порядок. Кроме того, за всю историю существования прииска его обитателям никогда еще не позволяли пить в прямом смысле сколько влезет – праздничная норма была сто пятьдесят граммов спирта на рыло. А сегодня все правила нарушены – ни трезвых охранников, ни начальства, зато спирту – хоть залейся. Результаты были соответствующие.