Сергей Алтынов - Предателей казнят без приговора (Сборник) Страница 44

– Слушай! – я неожиданно для самой себя перешла на «ты». – Хочешь со мной на праздник? Прямо сейчас?

Вот теперь уже ошарашен был он. Однако утвердительно мотнул белой головой. Ну удивил, однако, солдатик.

Почти всю дорогу мы молчали…

– Что, уже улетаете? А мы с бойцами вас так ждали…

Майор был высок, мощен телом и немного страшноват. Я с такими общаться не привыкла. Выгоревшая гимнастерка, такая же выгоревшая шапочка с козырьком, небритая, черная от загара физиономия. Солнце здесь активное, злое. И люди под стать.

– Опоздали, товарищ майор! – снисходительно проговорил сопровождающий из политотдела.

– А может, на полчаса к нам заедете? Прямо сейчас? – офицер заглянул мне в глаза. – А то ведь ждешь артистов месяцами, а тут… В аэропорт потом доставим! Машина надежная! – майор кивнул на свой броневик. – Ну как – туда и обратно?

– Наглец ты, майор! – произнес политотдельский. – Как Римма Людвиговна? – повернулся он ко мне. – Уважим гвардию?!

Они меня почему-то Риммой называли.

– А поехали! – махнула рукой я и одним прыжком взобралась на бронеавтомобиль.

– Отлично! – искренне развеселился майор. – У нас, между прочим, двое ребят из вашей республики!

Воинская часть называлась ДШБ – десантно-штурмовой батальон – и располагалась на горной заставе. Туда и доставил меня на броневике темнолицый майор. Место красивое, но страшноватое. Я спела несколько песен – три на русском и две на родном – специально для ребят-соотечественников. Между песнями рассказывала последние сплетни-анекдоты из киношно-театрального мира. Бойцы сдержанно смеялись и аплодировали.

– Ложись, бля, дура! – услышала я над самым ухом. Все произошло так быстро, что я толком ничего не сообразила и не успела по-настоящему испугаться. Мы уже ехали обратно – с заставы в аэропорт. Я сидела прямо на броне, рядом с майором, а спиной ко мне сидел темноволосый, совсем юный парнишка с двумя звездочками на погонах – гвардии прапорщик. «Бля, дура!» принадлежали ему. Потом уже я поняла, что он был прав на все сто процентов – и насчет «бля», и насчет «дуры»: я зачем-то поднялась во весь рост и заметалась вокруг полыхающей бронемашины.

– В «зеленку» уходи! В «зеленку», мать твою! – слышала я.

В какую «зеленку»? Господи?! Кажется, лишь сейчас я поняла, что происходит, ноги точно сами подкосились, и я оказалась в дорожной пыли.

– В «зеленку» ползи! Ползи, б…

Ага! Так, «зеленка» это, должно быть, зелень по обочине шоссе. А били по нам откуда-то сверху. До «зеленки» рукой подать, но сил ползти уже не было. Неожиданно какая-то сила приподняла меня над дорожной пылью и швырнула в спасительные кусты. И все тот же голос.

– К земле прижмись!

И тут на меня что-то свалилось. Точнее кто-то – тот самый юной гвардии прапорщик с двумя звездочками. Пока со мной «бля-дурой» возился, сверху его и достали. Лицо было не разобрать – все в грязи, вперемешку с кровью…

– Если бы не «вертушки», панихиду по нам бы справили, Римма Людвиговна. – Майор аккуратно прижимал к груди забинтованную правую руку, сквозь бинты немного сочилась кровь, но офицер был весел.

– Интересно, откуда «духи» здесь взялись? – вклинился в беседу другой боец, еще выше майора и чернее его лицом. – И «трехсотый» вот еще…

– Спокойно, Гриша… – Майор, как старший по званию, старался не терять оптимизма. – «Трехсотый» не «двухсотый»… До свадьбы заживет. Верно, Римма Людвиговна?

«Трехсотый» – это матерящийся парнишка с двумя звездочками. «Трехсотый» – это на армейском языке значит тяжелораненый. Таких первым же рейсом отправляют в Союз, в госпиталь. А «двухсотый» – это уже… Это уже когда в цинке… А «вертушки» – это вертолеты.

– Прапорщик Петров? А вы, собственно говоря… – главврач госпиталя внимательно рассматривает меня. Афиши с моей физиономией развешаны аккурат на госпитальном заборе, а главный городской кинотеатр как раз напротив.

– Мне нужно видеть прапорщика Петрова! – Я стараюсь держаться независимо и официально.

– Ваш Петров… – устало вздыхает военврач. – Ваш Петров сбежал из госпиталя! Вчера вечером! В родной ДШБ! Вот там его и ищите! И передайте, что я отправил соответствующую докладную его командованию о грубейшем нарушении больничного режима!

– Петров? Из ДШБ майора Кравченко? – переспросил хмурый пожилой офицер штаба войсковой группировки. – Тут, девушка, вам вряд ли кто-нибудь поможет. ДШБ формально является воинским формированием, но подчиняется напрямую главному разведуправлению Генштаба. Так что никаких сведений, никаких справок, тем паче фотокарточек…

Вот так все и закончилось. Главное разведуправление – это не театр юного зрителя. Я ведь даже его лица не разглядела. Помню только волосы темные, загорелая шея, две звездочки на погонах… «Бля-дуру» помню.

Через месяц меня пригласили сниматься в картине «Шагнувшие в небеса», причем на одну из центральных ролей, а еще через три месяца я вышла замуж… За режиссера этих самых «Шагнувших…».

– Меня Валерием зовут…

Я вздрогнула, не сразу нашлась, что сказать. А волосы у него белые. Одно слово – главное разведуправление.

– Ты Петров? – спросила наконец я.

– Петров… – он совсем не удивился. – Я знаю, ты меня в госпитале тогда разыскивала и через штаб… Но мы тогда в рейде были.

– А почему ты поешь не по-русски? – задала я неожиданный вопрос.

– А почему, Валера, вы не поете по-русски?

Спустя несколько часов аналогичный вопрос задал Эдгар. Мы вчетвером сидели в доме у Инги.

– Я и по-русски пою… Но я ведь у вас в гостях, верно? – Валера был настроен дружелюбно.

– Странно… – произнес Эдгар, и в комнате повисла тишина.

Эдгар – друг моего детства. Он всегда был умнее, грамотнее и находчивее меня, снабжал шпаргалками и давал списывать. Эдгар красив и одновременно похож на утонченную изящную крысу. Большую породистую белую крысу. Некоторые дамы обожают крыс, готовы целоваться с ними и спать в обнимку. Многие напротив – при одном виде крысы визжат и вскакивают с ногами на диван. Я стараюсь относиться к данным особям нейтрально.

– Странно… – повторил Эдгар. – Но ведь… в России как-то не принято сегодня петь на нашем языке.

– Понимаете… – Валера повернулся всем корпусом к Эдгару. – Я ведь песни сочиняю давно, еще до армии начал. Думал так, любительство. В ДРА просто пел для ребят. Всем нравилось… В общем, дальше… – Валера на мгновение запнулся, видно, то, что было дальше, словами было пересказать так же сложно, как и его музыку. – Дальше много чего было… Однажды я сочинил музыку и… И не смог найти к ней слов. Вот эту музыку, – Валера схватил гитару и начал наигрывать. Лицо Эдгара непроизвольно дернулось.

– Вы понимаете, как это у композиторов – фонема, да?! – Валера искал поддержки у Эдгара. – Она не под русский стих… Я ведь русские песни тоже люблю и всегда их пел. Вот это помните – «Но что война для соловья, у соловья ведь жизнь своя…». – И тут Валера остановился на полуслове, видно, столкнулся с отрешенным, холодным, всепонимающим взглядом Эдгара.

– А текст, стихи… Вы специально выучили язык? – прервал воцарившуюся тишину господин композитор.

– Нет… – Валера отвел взгляд. – Стихи – это… Парень один из вашей столицы. Он у нас в ДШБ служил, гвардии младший сержант.

– Интересно… Вы меня с ним познакомите?

– Нет… Он повесился в прошлом году. Стихи вот остались. И последние – вот только музыки на них еще нет. Там так: вот жил я, все понимал, все хорошо было, а потом пришли в город чужие да давай болтать всякий вздор. А все их слушали и головами качали. А я не понимал ничего, да и зачем понимать, что чужие говорят… А потом пожар начался, но все так заслушались чужаков, что не спешили его тушить. Так вот весь город и сгорел.

– Мрачно. Однако в главном согласен – не надо слушать чужаков. У вас, Валера, хороший голос. В России шоу-бизнес с серьезным размахом – вы могли бы там стать суперзвездой!

– Мне предлагали. Продюсеры известные… Только песни чужие, ну других композиторов. И я отказался.

– Напрасно! – Эдгар покачал головой. – Могли бы сделать имя, хорошие деньги. А потом уже занялись бы, как говорится, музыкой для души…

– Да я как-то не привык вот так… Жизнь тогда станет совсем хорошая, и помирать не захочется.

– Занятный парень этот русский… Очень занятный. Просто-таки очень-очень… Где ты его откопала?

Мы стоим с Эдгаром возле калитки. Он отозвал меня на пару слов перед уходом. Луна уже закатилась, и вокруг нас бледная дымка утреннего тумана.

– Очень сексуально притягателен, – продолжил Эдгар, так и не получив ответа на первый вопрос. – Девушки были бы от него без ума, посвяти он себя популярной музыке.

Эдгар знает, что говорит, так как себя он как раз этому самому и посвятил. Но беседы я не поддерживаю – в голосе господина композитора опять гадкие снисходительные интонации.