Михаил Серегин - Особая миссия (Сборник) Страница 48

Существенный момент. Огромная разница в поведении Алексея существует в зависимости от того, с кем он общается – с женщиной или с мужчиной. На любую женщину у него проецируется образ матери, причем «плохой матери» – жестокой, нелюбящей, подвергающей наказанию. Поэтому практически всех женщин Алексей Гмыза боится и шарахается от них. Однако практика общения показала, что, действуя активно, вполне возможно трансформировать этот образ в образ «хорошей матери», тяга к которому у Алексея сильна чрезвычайно – скорее всего в силу отсутствия реального носителя этого образа в детстве. Если он преодолевает страх перед женщиной, он стремится компенсировать себе с ней то, чего недополучил в детстве… Материнскую любовь.

Совершенно иные мотивы его поведения при общении с мужчиной. На мужчину образ отца полностью не переносится, переносится только некоторая ролевая составляющая, включающая механизм конкуренции с отцом. Другими словами – мужчина, появляясь рядом, провоцирует Алексея на то, чтобы выдавать свои суперменские галлюцинации за события, произошедшие в реальности, – для того, чтобы ощутить свою силу и социальную значимость… Чтобы самому поверить, что он тоже существует на свете и имеет значение для мира вокруг него. Разрушая в своих фантазиях этот мир, он стремится таким образом преодолеть свою исключенность из него и избавиться от ощущения социального небытия…

Социальная невостребованность – еще одна причина того, что Алексей искренне считает именно себя виновником катастрофы…

Но, пожалуй, достаточно и уже сказанного. Надо заметить, психология часто изъясняется таким сухим, скучным, совершенно безэмоциональным языком. И слава богу! Иначе она стала бы слишком привлекательной для массового паломничества в психологи. Каждый считал бы себя психологом, который вправе рассуждать о человеческой психике и психических болезнях, ставить диагнозы, назначать методы лечения и раздавать налево и направо ярлыки – «псих», «невротик», «истеричка», «шизофреник» и еще массу таких же узкоспециальных психиатрических терминов, которые почему-то в обыденной речи встречаются гораздо чаще, чем, скажем, в специальных журналах по психологии и психиатрии… Примерно так же, каждый в России считает себя политологом и имеет свое представление, как управлять этим государством… И управляет им. В своих мечтах, конечно… Так и Алексей – достигал в своих фантазиях того, чего не хватало ему в жизни. Собственной значительности, уважения, силы и любви…

Конечно же, мы с Фимой постарались как можно убедительней обставить вывод – Алексей Гмыза живет лишь в мире своих фантазий, реально он не представляет абсолютно никакой опасности. Он, напротив, сам постоянно подвергается опасности, полностью уходя в мир своих грез и переставая воспринимать временами внешний мир. В такие моменты он просто не осознает, что с ним происходит. Он перестает двигаться, становится абсолютно пассивен и может не заметить любого действия, произведенного в этот момент над ним, даже самого интенсивного… Например, может не заметить, как его собьет автомобиль… Ему может представляться в этот же момент, что он сам уничтожает этот автомобиль – сбрасывает его в пропасть, например, или, там, расплавляет его своим взглядом… Жизнь таких людей без помощи и присмотра врачей и близких всегда заканчивается трагически… Впрочем, я сильно сомневаюсь, чтобы у Алексея Гмызы могли быть близкие люди…

Ефим, едва мы закончили составление текста интервью, помчался к телефону, передавать его в редакции «Известий» и газеты «Мир катастроф», с которыми он сотрудничал, а я вернулась к своим, чтобы доложить Григорию Абрамовичу, что его приказ-намек выполнен. Но меня ожидал, как выяснилось, еще один сюрприз, который заставил забыть и об Алексее Гмызе, и о связанной с ним версии, тем более что Абрамыч сказал мне, что на его взгляд того, что мы с Фимой соорудили, вполне достаточно, чтобы эту версию уничтожить…

Майор сказал мне, что несмотря на то, что официально об этом нигде не сообщалось, практически каждый в Булгакове уже знает, что помощник капитана теплохода «Сергей Есенин» Васильев покончил жизнь самоубийством. Он якобы повесился в гостинице «Волна» в номере, где его содержали под охраной, размотав бинты, которыми была зафиксирована его сломанная в двух местах рука, и соорудив из них петлю… Мы с Абрамычем даже и не обсуждали этот слух. Я видела – он абсолютно уверен, что Васильева уже нет в живых, но в его самоубийство Абрамыч явно не верит. Он молчал, но скептически поджатые губы красноречиво свидетельствовали о том, что у него на уме… У меня же начало складываться какое-то странное ощущение, что в этой булгаковской катастрофе все происходит наоборот: вместо того, чтобы постепенно успокаиваться и приходить к нормальному повседневному ритму, события продолжают развиваться в сторону все большей интенсивности и непредсказуемости… Это было странно и… как-то неправильно.

У меня была твердая уверенность, что помощник капитана не мог серьезно думать о самоубийстве. Умереть хотел не он, насколько я помню, а капитан. Тот прямо говорил об этом, когда мы его обнаружили на судовом складе… Васильев, наоборот, был активен и ломал голову над причиной катастрофы… Его очень интересовали какие-то вопросы, на которые он хотел получить ответы у капитана. Что же могло бы столь сильно повлиять на его крепкую, как мне показалось из недолгого с ним общения, психику, чтобы для него единственным выходом оказалось – уйти из жизни… Суицидальное состояние не наваливается так сразу и неожиданно. Мало того, не каждый тип психики способен серьезно воспринять такое настроение и воплотить его в реальность. Васильев, на мой взгляд, не мог серьезно относиться к мысли лишить себя жизни. Самоубийство не было для него выходом.

Это могло означать лишь одно – убийство… И необходимость для меня еще дальше «вкручиваться» в это «не мое дело», чтобы понять его тайные пружины… Что же за причина такая вызвала к жизни булгаковскую катастрофу, что и через двое суток после нее из-за этой причины продолжают умирать люди?.. Оставить этот вопрос без ответа я уже просто не могла…

Морозов, с которым я столь опрометчиво испортила отношения, – вот кто, без всякого сомнения, обладал обширной информацией обо всем, что связано с Васильевым и Самойловым… Воспользовавшись тем, что Григорий Абрамович уже практически махнул рукой на возможность руководить моими действиями и, похоже, предоставил мне полную самостоятельность, надеясь, и не без оснований, на мой здравый рассудок, осторожность и сдержанность, я решительно направилась в гостиницу «Волна», вместо того чтобы вместе с Игорьком и Кавээном осматривать вагоны, которые сегодня должны были начать поднимать со дна реки…

Я не испытывала угрызений совести из-за того, что группа работает без меня, поскольку понимала, что меня как бы негласно делегировали на берег для того, чтобы я продолжила то, что началось как-то само собой – наше неофициальное расследование причины булгаковской катастрофы… Мало того, я чувствовала, что в случае необходимости могу попросить у Грега дать мне в помощь Игорька или Кавээна, и тот мне не откажет… Я знала, что это расследование, которое я веду (я уже четко поняла, что именно так называется то, что я фактически делаю), важно не только для меня, но и для каждого члена нашей группы, в том числе и для нашего командира…

Не знаю, что меня в самый последний момент остановило… Я уже шла по коридору пятнадцатого этажа, довольная тем, что мне удалось беспрепятственно на него проникнуть, и обрадованная, что никто не обращает на меня внимания: ни охрана, ни снующие по гостиничному коридору офицеры и штатские…

У двери номера, в котором, как я знала еще с прошлого раза, содержали капитана Самойлова, стоял один охранник, но и тот, как только я двинулась по коридору в сторону номера, отошел к соседу и заговорил с другим охранником, совершенно потеряв из вида дверь охраняемого номера. Момент был чрезвычайно удобный, чтобы проскользнуть к капитану и задать ему все интересующие меня вопросы… Многочисленные, нужно сказать, вопросы.

Я прошла мимо охранника, но он так и не обратил на меня внимания… Я уже почти подняла руку, чтобы взяться за ручку двери, как что-то словно толкнуло меня вперед, дальше по коридору…

Так и не сделав попытки проникнуть в номер к капитану Самойлову, я быстро прошла до второго лифта и спустилась вниз…

«В чем дело? – думала я, пока лифт вез меня на первый этаж. – Почему я туда не вошла?.. Что меня остановило? Ведь я очень хотела туда попасть…»

Я начала копаться в памяти, пытаясь воскресить каждое мгновение своего пребывания на пятнадцатом этаже. Человек замечает очень многое неосознанно, каждую секунду его мозг воспринимает огромное количество информации, лишь ничтожная часть которой проникает в его сознание, остальное остается за порогом осознанного восприятия, но в памяти – хранится. Это и есть одно из содержаний бессознательной части его психики. И вытащить оттуда эту информацию вполне возможно – например, путем сосредоточенного размышления, очень напряженной концентрации внимания… А иногда эта информация всплывает и сама, без всякого усилия со стороны человека – например, в сновидении…