Сергей Зверев - Разборки дезертиров Страница 57

– А это что за кексы, Михаил Андреевич? – зашипел Балабанюк, хватаясь за меня, как за мамку.

Даже в полном непредсказуемостей Каратае эти фигуры выглядели как-то странно. Похоже, они отсиживались под обрывом – на свободном пятачке между домами, заросшем полынью и крапивой. А теперь вот выбрались и куда-то намылились. Походка, безусловно, мужская, балахоны до пят, головы закрывали остроконечные капюшоны – что опять же в непростых условиях Каратая смотрелось как-то наигранно.

– Мне кажется, мы столкнулись с доселе неведомыми проявлениями здешней жизни, – прошептала мне на ухо заинтригованная Маша.

Но самое сложное заключалось в том, что серые личности направлялись как раз на ту улочку, где проживал Демьян Асташков. В противном случае наши дороги вряд ли пересеклись бы. Мы гуськом добежали до ближайшего проулка, спустились по скрипучему помосту и, пригнувшись, побежали на улочку, где исчезли трое. Они умели двигаться бесшумно. Скользили тени. Полы балаханов раздувались на ветру. Мы недоуменно переглядывались: кто такие? Монахи ордена святого Доминика, идущие по своим сакральным религиозным делам…

Мы шли за ними, прижимаясь к шатким оградам, прячась за плотным шиповником. Скрипнул камень под ногой Балабанюка. Мы присели, затаив дыхание. Тени встали, закрутили провалами капюшонов. Идущий первым что-то тихо сказал, остальные молча выслушали, отвернулись. Шествие продолжалось. До владений аборигена Демьяна оставалось несколько дворов. Серые личности спустились с холма, исчезнув из поля зрения, затем по одному начали появляться. Следующий в авангарде отворил калитку, представляющую довольно хлипкое сооружение, подал знак сопровождающим. Мутные тени просочились на участок, потекли к крыльцу, над которым громоздким козырьком нависала мансарда. Скрипнула дверь…

– Ё-мое… – растерялся Балабанюк. – И что прикажете делать, Михаил Андреевич?

– Давайте рассуждать логически, – прошептал я. – Не самое подходящее время для хождений в гости, не так ли? Напрашивается, первое: рисковый парень Демьян имеет общие дела с людьми, страдающими ксенофобией и комплексом неполноценности. Еще напрашивается второе: страдающие комплексами люди имеют к Демьяну некий счет, взимать плату по которому предпочитают в темное время суток…

– Напрашивается третье, – перебила Маша. – Если кто не помнит, пасечник Моргун заикался о непутевом сыне Демьяна, правда, не уточнил, в чем конкретно заключается непутевость…

На этом самом месте беседу перебил глухой, исполненный страданий женский крик.

Я сорвался с места, проглотив язык. Не люблю, когда доводят женщин до исполненных страданий криков. Скатился с холма и кенгуриными прыжками помчался к калитке. Петля рассерженно завизжала. Тряхнуло перезрелую жимолость, выросла фигура в балахоне, занесла руку, в которой что-то матово блеснуло. Он был заведомо неправ. Я резко повернулся на девяносто градусов, ушел с линии атаки, и рука, не меняя траектории, задралась за спину – чертовски неестественная поза. Коленом в нос, приятных снов… Отшвырнув с дороги обмякшее тело, я бросился в дом. Балабанюк прилежно сопел в спину.

– Сашка, – прохрипел я, – за бабами следи. Негоже их бросать…

– Да здесь они, Михаил Андреевич, уже все ноги оттоптали…

Из дома кто-то выбежал – колпак на плечах, сверкнул лощеный череп, оттопыренные остроконечные уши. Ударом пятки я вогнал его обратно в сени, и не успел он завалиться, сцапал за грудки и, вывернув правый локоть, подсобив бедром, отправил верещащего мерзавца через хилое ограждение. Добить бы надо, да некогда, успеется. Ворвался в сенки, пахнущие кислой простоквашей, рванул скособоченную дверь…

В горнице чадила керосиновая лампадка. Дощатые стены, печь в разводах. Линялая занавеска в трогательный горошек отделяла спальную зону от прочих зон. Картина та еще: порубленный в капусту труп с разбросанными конечностями. Море крови, ошметков кожи, вывернутых внутренностей. Рядом женщина – без чувств, простоволосая, пожилая, в застиранной ночной сорочке до пят. Над трупом измывался ублюдок в балахоне. С воплями «Господи, помилуй! Для тебя, Господи!», он самозабвенно рубил тело топором, превращая верхнюю часть туловища в отбивную. Он был в трансе, не понимал, что происходит вокруг, не видел посторонних…

Я пинком отправил убийцу в угол. Он зашипел разозленной гадюкой. Пнул еще раз – голова дернулась, как резиновая, спал капюшон, топор отлетел в сторону, Балабанюк ловко принял пас и отправил инструмент за печку. Сверкали безумные глаза. Убийца забился в угол, трясся в конвульсиях. Пена текла изо рта, он бессвязно что-то хрипел. На вид обычный молодой парень, зачем-то впавший в исступление.

– Изыди, Сатана, изыди, изыди… – Дрожащие пальцы скрючились в щепоть, убийца лихорадочно крестился, колотя ногами. Я бегло осмотрелся. Картинка акварелью, конечно. Женщина была неподвижна и вроде не дышала. Балабанюк держался за горло, заговаривая тошноту. Ульяну рвало в углу за печкой. У Маши было больше стойкости – она отрывисто сглатывала и тупо смотрела на изрубленный в лохмотья труп. В итоге поняла, что к чему, сорвала занавеску, набросила на покойника…

Я поднял автомат, чтобы избавить землю от очередной нечисти. Плевать, что парень сам не ведал, что творил. Он что-то сдавленно бормотал, выкрикивал, я даже и не вслушивался: что-то про изгнание беса, благодать и страх божьи, воскресение мертвых, тысячелетнее царствие для праведников, про врага рода человеческого, дьявола, всегда ищущего, кого бы поглотить, причем дьявол, судя по тому, как исступленно он тыкал в меня пальцем, сидел не где-нибудь за стенкой, а аккурат во мне.

Нажать на спусковой крючок я, к сожалению, не успел. Распахнулась дверь, и вперся тот, кого я сбросил с крыльца. Подонок был в годах, череп выбрит, уши острые, как у летучей мыши. Глаза сияли бешенством. Он задрал «праведную длань» с карающим лезвием и бросился на Машу, которая от изумления разинула рот… Приклад мелькнул довольно кстати, стыкуясь с дряблым подбородком. Убийцу развернуло и швырнуло на печку, придавив скамейкой.

– Спасибо, Саша, – очень чувственно поблагодарила Маша.

Балабанюк же немедленно подбоченился и принялся острить на тему, что здесь не МТС, и все входящие платят, причем цена напрямую зависит от темперамента входящего. Убийца норовил подняться, шнырял глазами. Я занес приклад над вибрирующим телом. Дышите глубже, приятель, это смерть…

Откуда такая ярость, заставляющая убивать направо и налево? Сделав богоугодное дело, я вновь вернулся к парню, который продолжал сучить коленками. Что-то удерживало меня от мгновенной отправки его на тот свет. А он теперь уже бубнил о величии Божьего света, о неустанных поисках пути к совершенству, о том, что надо делать зло ради добра и непременно переступить через зверя в себе. Какая же каша у этого придурка в башке! Я выстрелил ему в голову. Вернее, не совсем. Пуля разворотила доску в сантиметре от головы. Убийца дернул ушами и выплеснул порцию блевотины.

– Какой вы добрый, Михаил Андреевич, – восхитилась Маша.

– Ага, – согласился я, – потому что щедрый, – склонился над убийцей, утонувшем в рвоте, и точной плюхой отправил подальше в нокаут. – Сам поражаюсь, Маша. В моей натуре звериная жестокость активно сожительствует с гуманностью.

Бездыханной женщине заботливо приподняли веко, поднеся лампу: зрачок сократился – живая! Плеснули водой из кадушки.

– Демьянушка!.. – Она очнулась так быстро, что мы оторопели. Исказилось бледное лицо. Издав мучительный стон, она отбросила с покойника занавеску, грудью улеглась в кровавое месиво из торчащих костей и вспоротых внутренностей, принялась целовать изрубленное лицо с клочками бороды…

«Оперативные следственные мероприятия» выявили, что змееныш, скорчившийся на полу, есть не кто иной, как… родной сын Демьяна и Анфисы, ушедший в «лесной скит», ставший «скрытником» и уже целый месяц не появлявшийся дома. Фигура, судя по всему, действительно непутевая.

– Скотина ты, Тихон, как ты мог такое с родным отцом… – без сил проговорила стоящая на коленях женщина, плюнула в сына, отчего ему было ни холодно ни жарко, и упала в обморок – мы успели подхватить ее за руки.

– Это чудовищно… – отступила к двери Маша. – Скрытники, лесные скиты… Так и воняет Христофором и его упертыми старообрядцами… Это не сатанисты, ребята, эти люди выдают себя за христиан и готовы стереть в порошок любого, кто не с ними… Могу поспорить, на этих сектантов не покушаются даже люди Благомора – себе же дороже станет…

– Почему он убил своего отца? – тупо спросил Балабанюк.

– Он бы и мать убил, не подоспей мы вовремя. Вера требует, вернее, руководство секты… Он же ясным языком сказал: очищение через убийство, творение зла ради добра. Пройди испытание, очистись, убей людей, если ты их по-настоящему любишь, и этим самым ты спасешь их от разлагающего влияния Дьявола… Они же не общаются с внешним миром, набирают неофитов в окрестных деревнях, дичают, костенеют, придумывают новые извращения. Жуткая смесь из бегунов, прыгунов, секты рябинового толка, монашеского ордена… Любимое развлечение: самосожжение – помните окруженную карателями деревеньку? Им просто не повезло, не на тех напали… Даже высшие авторитеты раскола благословляют самосожжение – тот же протопоп Аввакум…