Сергей Зверев - Разборки дезертиров Страница 58

– Так они в лесу живут? – сглотнул Балабанюк.

– Думаю, недалеко, – кивнула Маша, – все мирское этой нечистью отвергается, аскетизм, замкнутый образ жизни. Долбят учение о воцарении антихриста, валяются на полу, бичуют себя веревками, верят в существование чертей, домовых, бесов, леших. А выходят из болота, проповедуют близкий конец света. Неофитов-дурачков у этой публики всегда хватало – изнуряют себя постом, бессловесной молитвой, разными психофизическими приемчиками… Подбивать к убийству родственников – это, кстати, что-то новенькое. Раньше убивали последователей. Отбирали «счастливчиков», подвергали десятидневной голодовке, потом торжественно выводили в смертных рубахах и сталкивали в ямы с гнилой жижей. Умертвляли ядом, угарными банями – считалось, что, умирая, апологеты учения «принимают венец»…

– Да пойдемте же отсюда скорее… – стонала, отрываясь от печки, Ульяна. – Как вы можете здесь находиться?..

– Боже! – завопила Маша. – Я совсем заболталась! А если их больше, чем трое? А ведь их наверняка больше – неофиты должны присутствовать при экзекуциях…

– А этого куда? – пнул я бесчувственного неофита. – А эту? – повернулся к несчастной женщине, лишившейся мужа и… сына.

– Пошли, не время, – пихнул меня в плечо Балабанюк. – Соседям стукнем, кто-нибудь придет.

Могли и до рассвета проболтать, идиоты несчастные! Мы пулей вылетали из проклятого дома, слишком поздно прозрев. Рассвет набухал, как чирей. У калитки никого не было! А где же хмырь, которому я вывернул сухожилие и раздавил переносицу? Живучий оказался? На кустах – обрывки балохона, кровяная размазня, калитка нараспашку. Отдаленный гул – как будто бормотание в жерле вулкана за минуту до извержения… Топот ног, ворчание толпы… Мы не успели вырваться в переулок, как стало ясно: адепт привел подкрепление. Откуда связь, ребята?..

Впрочем, рассуждать о наличии средств спецсвязи у пещерных «скрытников» уже было некогда. На нас летела дикая толпа, вооруженная жердинами! Орали черные пасти, развевались одежды. Такие сомнут и не заметят. Откуда их так много?

– Чешите нахрен отсюда!!! – заорал я, впопыхах передергивая затвор. Короткая очередь поверх голов – никто и не подумал остановиться. Стрельба на поражение – двадцать метров до толпы, запрудившей тесную улочку. Двое или трое с воплями попадали, остальные даже ход не сбавили. Пробежали по упавшим, как по кочкам, задрали колья над головами – забить демонов! Я строчил, развязно вопя, опустошая магазин, а когда разверзнутые глотки уже совсем были рядом, опрометью бросился направо, за убегающими товарищами. Никакой возможности перезарядить на бегу, а «посланники ада» уже хрипели в спину…

Я споткнулся и, вопя от ужаса, покатился по дороге. Погоня торжествующе взвыла. Доходчивый диагноз, Михаил Андреевич: ДОПРЫГАЛСЯ… Трещал автомат в ближайшем переулке – бегущие по пятам валились гроздьями. Кто-то, мертвый, перекатился через мою спину, засадив коленом по загривку.

– Сюда, Михаил Андреевич! Я держу их!!!

Отличный парень – Сашка Балабанюк! Я оттолкнулся от чертополоха всеми четырьмя конечностями, сцапал автомат за ремень, допрыгал до переулка, обрулив паренька, стреляющего прицельными очередями.

– Вниз, Михаил Андреевич! За девчонками дуйте! К мосткам!

– Не дадут нам помереть от скуки, верно, Сашка? – бухнул я, хлопая парня по плечу. Затопал вниз по переулку. Проход был извилистым, ноги застревали в колдобинах, я то и дело спотыкался, вспоминая лучшие обороты родной речи. Девчонки уже попрыгали вниз, к воде. На «пирсе» все оставалось по-старому. Мостки на месте – вдающаяся в воду конструкция, с которой хорошо нырять, полоскать белье и отвязывать лодку… Девчонки чесали по мосткам, и, собственно, правильно делали: ситуация безрадостная – со всех сторон. Балабанюк уже летел на меня, делая страшные глаза: патроны выпалил, а менять рожок нет времени. Погоня разделилась. Кто-то прыгал через плетень (который только название), отрезая нам дорогу вдоль берега, кто-то топал по переулку. Сашка взвыл – умело пущенный кол, перевернувшись в воздухе, чувствительно врезал по затылку.

– На мостки! – махнул я рукой. – Сюда!

Чертыхаясь, он закондылял в мою сторону. Мы загремели по аварийному настилу и вскоре добежали до самого края. Три лодки были привязаны к мосткам. Девчонки тряслись, подпрыгивали от нетерпения. Ульяна с первобытным ужасом заглядывала мне в глаза: топиться будем?

В одной из лодок кто-то был – ворочалось существо в рубище с ярко выраженным социальным статусом. Ночевал он тут, а мы нарушили покой.

– Браво! – нервно восхитился Балабанюк. – Даже здесь бомжи.

Существо пыталось что-то вымолвить, приподняться.

– Тикай отсюда, дядя, – буркнул я. – Желательно вплавь. Придут лихие люди – порвут тебя от злости…

Наконец-то появилось время перезарядить оружие. Очень кстати – по мосткам уже летела целая ватага. Первых троих мы сбили дружным огнем, остальные дрогнули: кто-то повалился в воду, спрятался за сваями, кто-то побежал на берег. Самый сообразительный швырнул с берега камень – недолет; тут же взвыли луженые глотки, и начался массированный обстрел. Камни плюхались в воду, стучали по настилу, парочка достигла цели: запрыгал Балабанюк на одной ноге, взвыла сиреной Маша… Мы стреляли наобум, не видя целей. Балабанюк орал девицам, чтобы отвязывали лодку (да любую, не придут из инспекции по маломерным судам!), я с досадой обнаружил, что кончаются патроны, а сектанты между тем решились предпринять последний штурм. Дюжина самоубийц, швыряясь камнями, затопала по настилу. «А ведь они совсем не боятся умирать!» – поразила неприятная мысль. Заклинило от общения с наставниками? Я выпустил короткую очередь, повалив бегущего в авангарде, и последним прыгнул в лодку, готовую к отплытию. Посудина накренилась, завизжали девицы на корме. Балабанюк чуть не выронил весло, которое пытался водрузить в уключину. Я сделал мастерский бросок и перехватил его уже в воде. Какой-то быстроногий «олень» готовился с разгона прыгнуть к нам в лодку – я взмахнул веслом, огрев его по нижним конечностям. Нетопырь с противным верещанием закувыркался в воду.

– Ну вы даете, Михаил Андреевич! – взвыл в восторге Балабанюк. – Все пропьем, но флот не опозорим?

– Почему стоим?! – заорал я. Действительно, отвязанную лодку, по идее, должно сносить течением!

– А мы канат не отвязали… – как-то слаженно пролепетали девицы. – Он очень крепко привязан… – А Мария ни к селу ни к городу добавила: – Сволочь…

И смех, и грех одновременно. Пороть вас, дамы, надо… Мы с Сашкой подпрыгнули, как-то не сговариваясь, заставив ялик заходить ходуном. Долбанули в разные стороны. Он – по толпе вурдалаков, которая неслась по мосткам, размахивая кольями, я – в веревку, связующую ялик с примитивным портовым сооружением.

Лодку подхватило, завертело, понесло по течению…

Боеприпасов больше не было – только те, что в автоматах. А дальше что? Рассвет вспухал со страшной силой, обращая гладь реки в свинцово-серое непостоянство. Нас вращало, как вертолет с обрубленным стабилизатором. Налегли на весла, выравнивая движение: я – на левое, Балабанюк – на правое. С мостика неслись угрожающие вопли, швырялись камнями – с недолетом. Лодочку забросило на стремнину, понесло с невероятной быстротой. Нужда в работе веслами отпала, но мы продолжали налегать, скрипя уключинами. Возможно, в этом был резон: покидать окрестности Кургуза требовалось незамедлительно. Но мы немножко не успели. Секта, с которой пришлось схлестнуться, помимо фанатизма сторонников обладала еще и серьезными техническими возможностями. Река входила в плавную излучину, убегая за скалистый утес. Резко взвыл заводимый мотор – словно бензопилу запустили! – не успели мы опомниться, продолжая по инерции грести, как из малозаметной полости в теле утеса выпрыгнула моторная лодка. Помчалась нам наперерез, задрав остроконечный нос!

До столкновения оставались секунды. Девчонки произвольно выражали эмоции (в истерике бились, как всегда), Балабанюк опешил, бросил весло. Я же продолжал грести, лодку развернуло и носом устремило к атакующим.

– Греби! – заорал я. – Не останавливайся!

Основное правило судовождения: корабли расходятся правыми бортами (отсюда и движение в Англии – владычице морей – левостороннее), но мы им, естественно, пренебрегли. Под душевный женский визг две лодки неслись на таран! В моторке находились четверо, балахоны раздувались, бороды реяли, как флагштоки (не бреют бороды старообрядцы), а на носу застыла долговязая фигура – взгляд властительный, брезгливый, неподвижный…

Ощущения в тот момент были очень глубокие. Адреналин – картечью. Балабанюк уж, видимо, решил, что я устал от такой жизни и собрался покрасивее с ней разделаться. Ревя, он бросил свое весло – то подпрыгнуло, вывалилось из уключины! Осталось последнее, которое я аккуратно вынул из воды и, за неимением времени сушить, бросил в лодку. Как же это самобытно-то, господи… Снова выброс адреналина – нос нашего судна вновь отклонился, и столкновение уже не становится неизбежным…