Михаил Зайцев - Час дракона Страница 70

Ага! Прекрасно – сзади пристроился «хвост». Боюсь оглядываться, могу спугнуть ненароком.

Крики пожарных, гомон любопытных, плач и ругань, все остается позади. Кругом никого. Горящий дом, словно магнит, собрал вокруг себя весь окрестный народ. По пустынной улице идем лишь мы двое – я и тот, кто за мной шпионит.

Как он меня узнал? Очень просто: мою внешность описал человек с похабным кровоточащим словом на лбу. Учитывая, что с момента нашего прощания в гостиничном номере прошло до смешного мало времени, должен признать, система связи у НИХ отлажена на зависть четко.

Утренний трюк со следившим за мной мальчиком второй раз не пройдет. Не получится просто свернуть за угол и дождаться соглядатая. Если меня узнали, значит, знают и то, что я опасен. Единственное, в чем я уверен, – ОНИ даже не подозревают, НАСКОЛЬКО Я ОПАСЕН.

Когда-то меня прозвали Бультерьером, а бультерьеры, как известно, не кусают, бультерьеры откусывают. И горе тому, кто попадется на пути разъяренного бультерьера.

Осторожно оглядываюсь по сторонам. Задействую, помимо зрения, все доступные мне органы чувств, их у меня немного больше, чем у обычного человека. Ничего не изменилось, как и минуту назад, лишь мы двое, я – дичь и он – охотник, месим ногами придорожную пыль.

Делаю несколько глубоких вдохов, насыщаю легкие кислородом, напрягаю мускулы, сжимаю их, спрессовываю, будто резиновые жгуты, концентрируюсь на точке дань-тянь…

Все. Я готов. Пора!

Резко поворачиваюсь лицом к преследователю, нас с ним разделяет расстояние не менее сорока метров. Взрываюсь, расслабляю мышцы, всем телом устремляюсь вперед, навстречу идущему за мной человеку…

Дедушка учил меня бегу долго и тщательно. Подростком я ежедневно преодолевал обязательную многокилометровую марафонскую дистанцию. Бегал и налегке, и с грузом, и по открытой, и по пересеченной местности.

Искусству тайхэн-дзютцу – перемещению в пространстве – дед уделял особое внимание, считал, что без совершенного овладения техникой ходьбы, бега, прыжков и лазания невозможно стать настоящим воином. Дед, как всегда, был прав. Приобретенные навыки впоследствии не раз, не два и не три спасали мне жизнь.

Марафон я освоил довольно быстро. Сейчас уже и не помню первые годы тренировок, что неудивительно: я был тогда слишком мал, и в памяти остались больше переживания и ассоциации, чем конкретные события.

А вот спринтерские дистанции мне всегда давались с трудом. Лишь к пятнадцати годам я научился пробегать стометровку с дедовской фетровой шляпой на груди, удерживаемой лишь потоком встречного воздуха.

Проклятая широкополая шляпа много лет подряд никак не хотела до конца дистанции покорно лежать на детском худощавом теле, все время падала под ноги, иногда за несколько шагов до финиша. Как мне хотелось придержать шляпу рукой! И как за это сердился на меня дед! Обзывал меня никчемным, никудышным учеником, наказывал, увеличивал нагрузки, и все равно шляпа падала в пыль, и следом за ней падал в изнеможении я.

Зато как я был горд, когда в день своего пятнадцатилетия пробежал сто метров (и даже чуть больше) так, что встречный поток воздуха весь этот, казавшийся мне бесконечным, путь удерживал злополучную шляпу точно посередине грудной клетки. Помню, как попутный ветер-предатель свистит в ушах, а я бегу, бегу на одном дыхании, и глаза режет от скорости, дух захватывает…

Сейчас я, конечно, так бегать уже не умею. Постарел, погрузнел, раздался в плечах. Однако если бы в молодости я не освоил искусство спринтерского бега, то к своим сорока с гаком вообще бы забыл, что означает бежать быстро…

Те сорок метров, что разделяли меня и соглядатая, я преодолел быстро. По-настоящему быстро! Дед мог бы мною гордиться, будь он жив и наблюдай он мой рывок.

На этот раз за мной шпионил уже не мальчик. Шпиону больше тридцати. Он широк в плечах и хорошо развит. У него черные вьющиеся волосы, большие красивые глаза и массивная нижняя челюсть.

Я не ошибся. Это не случайный прохожий, маршрут которого ненароком совпал с моим путем следования.

Я бежал быстро, но он успел занять оборонительную стойку. Выставленная чуть вперед нога расслаблена, локти прижаты к телу. Сжатая в кулак правая рука возле солнечного сплетения. Открытая ладонь готова блокировать мой удар. В глазах пустота, на губах ухмылка. Уверен в себе, сволочь!

Вихрем налетаю на черноволосого бойца. Предплечьем сбиваю его «выстреливший» в меня правый кулак, локтем бью в массивную челюсть, коленом во впалый живот. Сбиваю его с ног, падаю сверху, тараню лбом переносицу, ломаю кулаком ребра. После такой атаки не живут…

Я понимаю, что сделал глупость, дал волю эмоциям и еще больше усложнил свое и без того сложное положение. Труп моей жертвы найдут очень скоро. Обязательно отыщется и свидетель, который запомнил прогуливающегося недалеко от места пожара длинноволосого блондина в черных очках.

Этот труп менты тоже запишут на мой счет, как и труп Толика, которого я не убивал.

Я понимаю, я все понимаю, но гибель Надежды, матери моего ребенка, выбила меня из проторенной, привычной колеи, затуманила мой рассудок, и я попросту сорвал злость на первом подвернувшемся под руку бойце из стана моих врагов.

Примитивная месть не принесла мне столь желанного успокоения, напротив, я еще больше разозлился. На этот раз на себя. Если и дальше буду действовать в том же духе – испорчу все окончательно.

А может, и хрен с ним со всем? Может, так и надо! Пойду прямо сейчас, отыщу заброшенный пионерлагерь и отведу душу. За всех отомщу. За Надю, за Кольку Малышева, за Толика, за сына. Но вдруг мой сын еще жив? Что тогда? Начать убивать всех подряд из банды похитителей – и тогда уж точно подписать сыну смертный приговор? Нет, так дело не пойдет! Срочно нужно разобраться с самим собой, взять себя в руки, заставить себя действовать рационально. Поврежденная схема терминатора нуждается в спешной починке, а его программа – в коррекции. И как можно быстрее!

Мне везет. Улица до сих пор пустынна. Злоупотреблять везением преступно. Вскакиваю на ноги, оттолкнувшись от агонизирующего тела врага. Быстро бегу, еще быстрее, чем перед своей смертоносной атакой, спешу повернуть за угол на ближайшем перекрестке, снова бегу, опять поворачиваю и, только когда замечаю впереди мирно гуляющих граждан, перехожу на шаг. Отсюда уже не видно черного дыма пожарища и не слышно шума возбужденной толпы. Все прочие звуки заглушают паровозные гудки и нестройный перестук вагонных колес.

Изо всех сил стараясь остаться внешне спокойным, ускоряю шаг, и десять минут спустя я уже шагаю по шпалам. Вокруг множество товарных вагонов, совсем новых и полусгнивших. В рыжей от масла траве ржавеют гигантские цилиндры цистерн. Пахнет горелой резиной, оглушительно свистят старинные паровозы. То там, то тут деловито снуют небритые мужики и толстые тетки в грязных оранжевых накидках.

Запрыгиваю в пустой товарный вагон. Три шага по затхлому сену, и я спрятался от мира. Теперь можно дать волю разрывающим грудь чувствам.

Я думал, что разрыдаюсь, упаду лицом в вонючее прошлогоднее сено и заплачу, как ребенок. Но вместо этого я засмеялся и сам удивился своему сатанинскому смеху, сам его испугался.

Кажется, друг Ступин, у тебя поехала крыша. Комплекс вины сдвинул шарики за ролики. Так дальше нельзя! Злоба тебе не подруга. Злоба работает на врага, она поселилась в тебе как шпионка и готовит диверсию. Ты обязан во что бы то ни стало прогнать ее, иначе хана!

Я сел на колени. Выпрямил спину, закрыл глаза. Я увидел себя со стороны. Увидел, как я умираю, как разлагается моя плоть, как обнажается череп в оскале. Я чувствовал запах тления. Я видел червей в смердящем мясе. И я понимал, что никто не виноват в моей смерти, равно как и в смерти Нади, и во всех других смертях, которые были и которые грядут. Я знал, что не существует таких понятий, как «справедливость» и «несправедливость». Вообще не существует никаких понятий, вообще ничего не существует. Мир вокруг нас – лишь иллюзия. Так учил Будда.

Глаза мои открылись сами собой. Без напряжения, без внутреннего приказа. Я был абсолютно спокоен. Я воспринимал действительность без эмоций, такой, какая она есть на самом деле. Я понял все свои прежние ошибки и просчеты, я осознал и принял их как данность. Я готов, и да будет что будет…

Усы я сбрил, что называется, всухую. Было неприятно, но не больно. Стричь волосы самому себе, да еще без зеркала, сложно, но я справился. Подкоротил локоны самую малость, боялся перестараться и превратиться в престарелого панка с соответствующей прической.

Из вещей, что я прихватил впопыхах, покидая гостиницу, пригодилась лишь грубая куртка рыболова. Ее я надел поверх тонкой ветровки. В одном из карманов ветровки я предварительно спрятал пакет с долларами, в другом – комплект метательных звездочек-сюрикэнов.

Ну вот, я почти готов. Еще несколько последних штрихов, парочка «домашних заготовок» – и можно трогаться в путь. Не так давно моя заготовка с камерой хранения сработала, надеюсь, и сейчас я не зря хлопочу.