Олег Алякринский - Клятва на верность Страница 8

— Ну, принимайте, хлопцы, казанского, хоть и не сироту! — прогудел старшина Петренко. — Покажете новичку койку и все остальное.

Он слегка подтолкнул его вперед, а сам повернулся и вышел. Слышен был его удаляющийся голос, на ходу распекавший кого-то.

Минуты две обе стороны разглядывали друг друга. Все хранили молчание. Потом один из парней выпустил тонкую струйку слюны сквозь зубы на пол. Полотер обиженно взвыл, но недовольства не выказал, хмуро стерев плевок. Влад, понимая, что стоять у порога себе дороже, двинулся в спальное помещение мимо проводившей его недоброжелательными взглядами группы зэков.

Он зашел в уставленное рядами коек помещение. За ним молча ввалились остальные. Владик поискал глазами незастеленную койку и, найдя ее в дальнем углу, отправился к ней. Бросил постельное белье на грязный полосатый матрас.

Повернулся. Все стояли полукругом вплотную к его койке.

— Что же ты, фраерок, заходишь, не здороваешься, али презираешь нас, будто мы не люди? — с ехидной усмешечкой начал один, невысокий парень лет пятнадцати. Все явно были не прочь довести дело до ссоры. Пятеро — на одного…

И Владик вдруг испытал чувство бесконечного отвращения. Секунду-друтую он просто не знал, куда деться от тоски своей. Потом на смену тоске пришла злоба.

— Что-то людей я не вижу. Пацанят вижу, а людей — не видать, — выплюнул Влад дерзость и повернулся было к ним спиной, чтобы застелить кровать.

— А ну, Лом, покажь ему, как родину любить! — послышался тонкий писклявый голосишко.

Варяг бросил взгляд через плечо. Стриженный под ноль парень, намного выше не только его, но и всех остальных, вытянул длинную руку, сгреб в кулак воротник серой казенной куртки Влада и, насмешливо улыбаясь, стал выкручивать ткань, так чтобы побольнее сдавить ему горло.

— Ты что же, казанская сволочь, такой смелый, да?

Глаза Лома сузились, превратились в щелки. Он уже входил в раж, чувствовалось, что сейчас, вот-вот, его свободная рука, размахнувшись, въедет борзому новичку в нос или в глаз. От собственной беспомощности хотелось плакать. Длиннющая рука Лома не позволяла дотянуться до него, а жесткий воротник продолжал впиваться в горло, мешал дышать. Боясь упасть, он уперся ладонью в стоящий у кровати табурет. В какой-то момент на смену возникшему страху пришла ярость. Уцепившись в табурет, Владик размахнулся и обрушил табурет на Лома, метя ему в голову. Но тот успел отклониться, и удар пришелся по плечу. Табурет упал на пол, но и Лом отпустил руку. Владик рванулся вперед, теперь уже сам вцепился Лому в плечи, потом схватил правой рукой за шею, пригнул, а свободной левой стал беспорядочно дубасить его по роже.

Лом пытался вырваться, но то ли Владик оказался сильнее, чем казался со стороны, то ли у Лома было повреждено плечо после удара табуреткой, но парень так и продолжал висеть у Владика под мышкой. В какой-то момент, отчаявшись, что его удары не имеют должного эффекта, новичок, подтянув голову Лома поближе к койке, стал бить его затылком о спинку кровати. Лом вмиг обмяк. После нескольких ударов, за которыми внимательно, не вмешиваясь, следила толпа ребят, Владик отпустил побежденного.

Как оказалось, зря. Не сумев сразу вырваться, Лом просто прикинулся побежденным. Сейчас, будучи отпущенным, он побелел от ярости. Размахнувшись, он ударил Влада по лицу, потом еще раз. Длинные руки давали ему весомое преимущество, — удары его раз за разом попадали в цель. Молча наблюдавшие до сего пацаны разразились торжествующими воплями. Лом, все больше свирепея, длинными ударами гонял Владика по проходу между койками. Наконец, окончательно потеряв рассудок, Лом сделал замах длинной ногой и врезал новичку в грудину. Чувствуя, что сбилось дыхание, что нет уже никаких сил сопротивляться, что пол уходит из-под ног, Владик на заплетающихся ногах сделал несколько шагов назад. Чуть не упал, но тут рука его нащупала опору — валяющийся табурет. Упираясь в табурет, он попытался отдышаться. Однако Лом не позволил ему восстановить силы. С глухим рыком, точно обезумевший от боли зверь, он кинулся к Владиславу, уже заведя руку назад, чтобы нанести удар посильнее — в глаз, в нос, в зубы.

Владик неожиданно для себя размахнулся рукой, в которой была зажата ножка табурета, и с размаха ударил Лома по голове. Раздался громкий сухой стук — Лом чуть качнулся назад, потом вперед и вдруг, даже не сложившись, во весь рост рухнул навзничь.

В бараке воцарилась тишина.

— Убил! — тонко пискнул кто-то.

— Убил! — повторил кто-то громче. И вдруг все завопили наперебой: — Сивый! Подь сюда! Новенький Лома вусмерть зашиб!

Варяг услышал топот бегущих ног. Расталкивая всех, вперед пробился его недавний знакомый. Тот, о ком возле кочегарки так неодобрительно отозвался старшина.

Парень быстро взглянул на бездыханного Лома, потом на Владика.

— Так!.. — грозно прошипел он. — Вот, значит, оно как! Только прибыл и уже воду мутишь. У нас так не принято, фраерок. За это ответ придется держать.

— Да пошел ты! — крикнул Владислав и сделал шаг вперед. Сейчас ему было уже все равно, убил ли он Лома или нет и будет ли ему что-нибудь за то, что и вправду убил.

Ярость принесла ему восхитительное чувство освобождения от всех страхов и тревог, не дававших ему покоя все эти две недели, что прошли после оглашения приговора и прибытия на эту зону.

— Может, и ты хочешь? — крикнул он Сивому, делая замах табуретом.

— Ах ты халда! — удивился Сивый. — Да ты знаешь, перед кем хайло разеваешь? Я пацан золотой. Ша, ребя! — вдруг повернулся он к остальным. — Фраер не понимает добрых слов, ну так мы с ним опосля поболтаем.

Лома он, по счастью, не прибил насмерть, а только вышиб сознание на несколько минут. Очнувшемуся, ему помогли подняться, и конечно, никому из администрации ни о чем не доложили, а затаили на новичка. После ужина Владик завалился в койку и стал дожидаться отбоя, думая о своем. В помещении стоял приглушенный гул голосов — он не прислушивался, но интуитивно понимал, что обсуждают его и учиненное им сегодня побоище с Ломом. Потом вплыла мощная фигура старшины Петренко, зашедшего выключить основной свет в казарме, и вот исчезло все, и в тишине спального помещения сразу стал слышен чей-то храп, и где-то далеко-далеко тоненько взвыл гудок тепловоза, и чуть ближе взревел дизель грузовика или трактора, и Влад, который решил ни за что не спать хотя бы первую половину ночи, неожиданно сразу уснул.

…Ненадолго. На него навалились сразу всей толпой, наглухо накрыли одеялом и стали наносить со всех сторон торопливые удары и тычки, сладострастно визжа и хакая. Потом стащили вместе с матрасом на пол и продолжали топтать и бить ногами до тех пор, пока не решили, что хватит с него.

Когда стянули одеяло, перед ним на корточках сидел Сивый и с выражением деланного равнодушия и презрения рассматривал его.

— Ну что, фраерок, теперь поиграем в козлика?

Он протянул руку и схватил Влада за ухо.

— А что, клевый бабец. Трогать после меня.

Множество рук прижали его к полу, не давая шелохнуться. Видя только, как от клокочущей ненависти темнеет в глазах и спальное помещение, освещенное лишь одной тусклой лампочкой у входа, тает во тьме, он успел плюнуть в ненавистную рожу Сивого и изо всех сил рванулся… Он извивался, лягался, пытался кусаться, но и сам уже понимал, что вырваться не удастся. Можно было надеяться лишь на чудо. И судя по мелькавшим перед его глазами гогочущим, искаженным сладострастными гримасами лицам, сейчас должно было произойти нечто запретное, нехорошее, но такое, от чего все они испытают животное удовольствие…

Чудо все-таки произошло. Вдруг Влад увидел в сумерках прямо над собой тень парня, показавшегося ему огромным и мощным, точно античный бог в учебнике по истории Древнего мира. Парень раздал звонкие оплеухи направо и налево, и пацаны с визгом разбежались по углам. Влад вскочил на ноги, судорожно натягивая трусы. А его спаситель стоял против Сивого и сердито ему выговаривал:

— Я же тебя предупреждал, крыса, чтобы ты не очень-то вонял! Говорил я тебе, чтобы не попадался мне лишний раз? Говорил?

Сивый стоял перед этим здоровым парнем как-то скособочившись и ощетинившись — точно и впрямь загнанная в угол крыса. Он ощерился, так что стали видны острые резцы, и прошипел:

— Я тут в бараке старший. Я пацан золотой, а ты, Увар, никто. Торпедой был, торпедой и останешься. Будешь много себе позволять, тебя самого распетушат, будь спок!

Но в этот момент здоровяк сделал какое-то неуловимое движение рукой — Влад даже не успел заметить, а только догадался, что он нанес удар, — и Сивый замолк, сделал шаг назад, и тут его ноги отказали: он с глухим стуком упал, словно рассыпался костями по полу.

Вдруг резкий свет разлился по помещению. У входа стоял надзиратель и громко ругался.