Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 8

Клео словно копировал эту доброжелательную суетли­вость за десять тысяч километров от Семейных. При этом он был алчен и хитер, обладал фантастической способностью высмотреть слабину в нужном человеке, банке, фирме, орга­низации или группе. Он становился их «доверенным дру­гом». А когда наступала пора забивать высмотренную жерт­ву, орава «ребят горячих денег», готовая оказаться под рукой ради добычи, набрасывалась на нее. Сигнал для нападения давался обычно в конце недели, когда банковские и юриди­ческие эксперты этих жертв занимались гольфом, рыбалкой или посещением своих вторых, а то и третьих жен, телефоны к которым скрывались. Как-то Клео принялся сбрасывать акции на бирже в добрую пятницу — еврейский выходной, а однажды сделал это на Рождество и повторил на китайский лунный новый год. Самый ловкий из его ударов пришелся на праздник Семи сестер, когда китаянки воскуривают аро­матные палочки в пагодах перед статуей Ткущей Девствен­ницы в надежде заполучить достойного мужа. В этот день известной всему Сингапуру мисс Ку, бывшей «маме-сан» в портовом притоне, прибравшей за тридцать лет тяжких ста­раний половину таких заведений в городе, пришлось рас­статься с нажитым богатством за полтора часа. Она жаждала выйти замуж достойно, и Клео верно рассчитал, что, пока мисс молится о ниспослании достойного спутника жизни, никто не сунется в храм с докладом о делах.

Но характером Людвиг, конечно, не походил на Клео.

—     Не ходи по следам древних, когда ищешь то же, что искали они, — сказал Севастьянов. — Теперь это изречение верно и для финансовой практики.

—   Что это? — спросил генеральный, откидываясь в крес­ле.

—            Слова Кобо-дайоси, буддистского проповедника. Японец, жил тысячу лет назад. Духовный отец современных компьютерщиков.

—   Хоть самураев не цитируете... На том спасибо.

Семейных мягко ткнул ногой под столом. А генеральный расхохотался. Ему стало легче, что Севастьянов обещает шиться за ум.

В приемной секретарша показала Севастьянову на лежав­шую возле телефона трубку.

—   Только не долго... Минуты три ждет...

—    Севастьяша, ну как? — спросила Оля. — Я тебя по всем записанным у меня номерам ищу...

Он отвернулся кокну. Солнце ослепило. «Ну ты — жалкая никчемная слабовольная чиновничья шкура, — велел он се­бе. — Ну, ты... » Он мял переносицу пальцами, как тогда, когда овчарка привалилась к ноге на даче Васильева.

—    Скончался в полузабытьи, — сказал он, надеясь, что не обманывает жену. — Судя но всему... Смерть оказалась, на­верное, легкой.

—   Вот и смерть стала легкой, — сказала Оля.

Теплый пластилин облепил свободную руку Севастьяно­ва. Переполз на спину и прилип к шее.

—     Секунду, — сказал Севастьянов жене, думая: не крас­ные у него глаза?

—   Что тебе? — спросил он Семейных.

—       Прости... У меня вечером будет один человек, очень интересный для тебя, между прочим. Едет в твои края, пер­вым секретарем...

—    Товарищи, — сказала секретарша. — Это все-таки слу­жебный телефон. Нельзя ли покороче?

—     Сейчас, Мариночка Владленовна... Скажи Олечке, что я ужасно извиияюсь, но хочу заполучить тебя вечером на часок, а?

—    Оля, — сказал Севастьянов, — тут Людвиг кланяется... Семейных... Просит забежать вечером на час.

—   Сходи, конечно, раз надо. Он просто не приглашает...

Севастьянов неторопливо прошелся от Смоленской-Сенной по Бородинскому мосту на другую сторону Москвы-реки, чтобы выйти к Украинскому бульвару, где жил Семей­ных. При зрелом размышлении приказ генерального, который отнюдь не плохо относился к нему, действительно казался продиктованным заботой. Предостережение из до­брых побуждений. Васильев потерпел поражение. Семенов когда-то тоже. А он, да еще в одиночестве — не им чета.

Севастьянов запаздывал. Шел уже восьмой час. Вредней­шее время для раздумий, как учил Васильев, всегда отклады­вавший серьезные решения на утро.

Дерматиновую дверь с медными пуговками открыл вы­сокий сутулый человек лет сорока с волнистой шевелюрой. Из угла рта свисал янтарный мундштук с сигаретой. Под сощуренными от дыма глазами лежали полумесяцами тя­желые складки.

—   Вы, должно быть, Севастьянов, — сказал он.

—   Старик! — заорал из глубины квартиры Людвиг. — Это Павел Немчина, первый секретарь посольства в Бангкоке! Вам предстоит встречаться! Дружите! Я — сейчас! Я по доро­ге зацепил в гастрономе потрясающую селедищу! Провонял до невозможности... Но вот-вот кончаю разделывать! Дружи­те и беседуйте!

—   Пошли к нему на кухню? — сказал Севастьянов.

—   Как раз оттуда... Пошли, — ответил Немчина.

Он улыбался, улыбался и Семейных, которому дипломат только что рассказал анекдот про журналиста, работающего в Бангкоке, некоего Шемякина. Бедолага заснул на опера­тивном совещании, кто-то потихоньку заклеил ему очки клочками газеты, а борзописец так и сидел. Сообщение же делал посол...

Севастьянов вдруг почувствовал, что напрасно, наверное, оказался в этой компании. Среди общего смеха он перехва­тил испытующий холодноватый пригляд дипломата.

И тут зазвонил телефон.

Голос, очень знакомый Севастьянову, лишь прибавилось хрипотцы, крикнул откуда-то из недр квартиры, скорее всего из спальни:

—   Павел! Возьми трубку! Тебя...

—   У Машеньки мигрень, просто беда... — сказал Семей­ных про жену.

Когда Севастьянов заходил в этот дом, правда, не часто и не надолго, так всегда получалось... Мигрень. Севастьянов и сам не знал, хочет ли видеть супругов Семейных вместе. Впрочем, связанные с этим обстоятельства относились к давным-давно прошедшему времени.

Немчина медленно поднял трубку. Жмурясь от дыма, выслушал и ответил:

—      Еще часок, Клавочка. Людвиг селедку разделывает. Примем по паре стопок и распадемся... С хорошим и полез­ным человеком. Потом расскажу.

И, положив трубку, сказал:

—    На вечере по поводу Восьмого марта забрел в ваше внешторговское крыло из мидовского отсека и познакомил­ся нежданно-негаданно с будущей женой... Вот как случается!

Севастьяша, доставай рюмки... — сказал Людвиг. — Мы с Павлом работали вместе в объединенном штабе по проведению субботника. А когда он появился у нас на вечере, человек холостой и с положением, невесты наши всполоши­лись... Ха-ха! Шутки-то шутками, а вышло именно так. С суженой и познакомился. Я ей говорю, пойди пригласи тан­цевать товарища из дружественной соседней организации в порядке шефской поддержки...

—     А через три недели женился, — сказал Немчина. Он заменил сигарету в мундштуке, и глаза его еще больше щу­рились от дыма, когда он смотрел на Севастьянова. Ощуще­ние, что Людвиг только затем его и пригласил, чтобы пока­зать Немчине, окрепло.

—     Дружите, други мои, — сказал Семейных, разливая коньяк. — В одни края едете. Ох, как близкие человечки нуж­ны, когда мы там... Ох, как нужны! Вот за это!

—      Часто будете наезжать в Бангкок из Сингапура? — спросил Немчина.

—   Как начальство прикажет, — ответил Севастьянов.

—   Раза два появится, — сказал Семейных.

—     Милости прошу заходить, — сказал Немчина, но ку­да — домой или в контору? — не пояснил.

—- Вы меня извините, — сказал Севастьянов. — Я сегодня ночь не спал. Спасибо, Людвиг, что познакомил... Думаю, Павел, я вам пригожусь...

Кажется, не слишком искренне прозвучало.

—   И я — вам, — ответил глуховато Немчина.

Когда дверь за Севастьяновым закрылась, он повернулся и сказал Семейных:

—   Вот этот хлюп?

—   Вот этот хлюп.

—   М-да... Ну, спасибо, Люда, показал орла...

—  У него очень дурной характер, очень... Ты меня понял, Павел?

Накопившаяся за сутки усталость и две рюмки коньяка нагнали сон в метро по дороге в Беляево. А очнувшись, Севастьянов ясно подумал: Немчина будет его подстерегать. Именно подстерегать. Семейных его просто обозначил. Но - зачем? Зачем?

4

Искусно склеенный воздушный змей — золотой с крас­ными плавниками карп — парил в белесом небе над шест­надцатиэтажным домом на сингапурской Орчард-роуд. Тес­нившиеся вокруг двухэтажки под черепицей отбрасывали густую тень, в которой то раскалялись, то остывали автомо­бильные стоп-сигналы. А крыши их полыхали, окрашенные закатом.

Окна в просторной зале, откуда Клео Сурапато смотрел на город, держали настежь. Здесь, на холме между больницей Елизаветы и главной магистралью города Орчард-роуд, про­дувало круглые сутки и все сезоны. Прохлада стояла естест­венная. Не из кондиционера. И что за удача! Золотая рыба, вихляясь на бечевке, набирала и набирала высоту. С балкона шестнадцатиэтажки кто-то так ловко, чтоб его собаки разо­рвали, приноравливался к ветру!