Николас Мейер - Учитель для канарейки Страница 12

— А потом Бюке покончил с собой?

— Очевидно, да.

— Что вы имеете в виду?

— После того, как обнаружили тело…

— Кто его обнаружил? Прошу вас, будьте точны, насколько это возможно.

— Его нашли двое других рабочих из обслуги сцены. Имен их я не знаю. Они подняли жуткий крик — я ясно слышала это во время «Песни Цветов» — и тогда другие, в том числе Дебьенн и Полиньи, директора, — я кивком дал понять, что знаю этих людей — бросились помогать спустить беднягу. И что, вы думаете, они обнаружили, вернувшись на место трагедии?

— Воображение — не моя сильная сторона. Я предпочитаю иметь дело с фактами.

Она кивнула, соглашаясь.

— Они обнаружили, что тело бедняги уже лежит на полу, а веревка, на которой он висел, исчезла.

— Исчезла?

— Вернее сказать, она была перерезана. Половина веревки все еще свисала с балки, под которой нашли тело. Ее перерезали. Бюке лежали на полу, а остаток веревки, охватывавший его шею, пропал.

— И…

— И все. Куда делась веревка? — она поднялась с встревоженным видом и прошлась под моим взглядом по маленькой комнатке. — Конечно, вызвали полицию, но мне случалось иметь дело с чиновниками, и я на них не слишком рассчитываю. Меня-то, в первую очередь, как я уже говорила, беспокоит моя подруга. Она как будто находится в самом центре некой интриги, о которой не имеет представления, и ответственна за происходящее не более, чем свеча — за судьбу мотыльков, порхающих над пламенем, пока оно не сжигает их.

— Есть и другие мотыльки?

Она помолчала, слегка сдвинув изящные брови над переносицей.

— Есть мужчина… — она снова замолчала.

— Продолжайте.

Она задумчиво посмотрела на меня, потом со вздохом опустилась в кресло.

— Но я его никогда не видела.

— Да?

— Как я уже говорила, ее гримерная расположена рядом с моей. Я слышу их — не речь, как вы понимаете, а так, легкий шум разговора. То ее голос, то его, то опять ее, — она откинулась назад, слегка взмахнув рукой. — Иногда мне кажется, что он — ее учитель, потому что я слышу, как они поют.

— Вот как?

Она кивнула.

— Любопытно.

— Вот и я так подумала.

— Но едва ли это редкий случай в Опере. Может быть, он — действительно ее учитель.

— У нее нет учителя, о котором я бы знала. Думаю, если бы был, она бы сказала мне — мы часто обсуждаем такие вещи.

— Вы сказали, что слышали, как они поют. Вы имеете в виду — дуэтом?

— Иногда. А порой я слышу, как она поет, а он потом говорит потихоньку, как будто комментирует ее пение. Разумеется, это только мое впечатление.

Я кивнул.

— Вам не случалось упоминать этого джентльмена в разговорах с мадемуазель Дааэ?

— Это было бы бестактно, — справедливо заметила она. — Скажите, — продолжила она, выпрямившись с улыбкой, — вы слышали о Призраке Оперы?

— О нем все говорят. Ему приписывают каждый розыгрыш, каждую забытую реплику.

— Некоторые верят, что он существует.

— И мадемуазель Дааэ в том числе?

— Верит, хотя и не признается в этом. Вдобавок, мадам Жири, мать малышки Мег, обслуживающая ложи Большого яруса слева, убеждена в его существовании.

— Она его когда-нибудь видела?

— Нет, но она слышала его голос.

— Опять голоса. Я думаю, мы уже слишком далеко ушли от сути дела, — заметил я. — Я не экзорцист.

— Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — прямо сказала Ирен Адлер. — Скоро Ла Кальве поправится и снова будет исполнять мою роль, а у меня есть другие ангажементы. Если уж на то пошло, через четыре дня я отправляюсь в Амстердам. Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — твердо повторила она, словно желая убедить саму себя. — Может быть, виконт и любит ее, но он и сам — всего лишь щенок, такой же новичок в мире интриг, как и она сама.

— А если я откажусь?

Она встала и принялась смотреть на собственную фотографию на каминной полке с непостижимым выражением, склонив голову на бок.

— Если вы откажетесь… — она помолчала, потом продолжила, снова — как будто обращаясь к себе самой, — думаю, тогда мне придется пересмотреть вопрос о моем молчании по поводу вашего инкогнито.

— Я и забыл, что ваш конек — шантаж[40].

— Но всегда — ради правого дела, — уточнила она, нимало не смутившись. — Мое молчание будет вашим гонораром.

Я сел и попытался поразмыслить сквозь тупую боль в голове, пока она внимательно изучала кончики собственных ногтей.

— Как я смогу войти в закулисное общество, с которым обычно у меня нет никакой связи? — поинтересовался я. — Едва ли мне удастся проникнуть туда переодетым и в то же время продолжать работать в оркестре.

— Об этом я уже подумала. Сегодня вечером будет прощальный банкет за кулисами в честь господ Дебьенна и Полиньи, директоров оперы, которые, как, я полагаю, вам хорошо известно, оставляют свой пост. Думаю, банкет еще только начинается. Вы все еще в вечернем костюме, вот и проводите меня. Я представлю вас как моего старого друга — со времен работы в Королевской Опере Осло. Таким образом, вы познакомитесь с Кристин и другими участниками этого дела.

— А банкет не отменят после случившегося?

— Вам, мсье Сигерсон, должно быть, известно правило, по которому представление должно продолжаться?

— Я-то в вечернем костюме, а вот вы — нет, — заметил я, поднимаясь и снова надевая плащ.

— А я — как всегда, исключение из правил, — улыбнулась она, беря свою верхнюю одежду. — В стране Жорж Санд и Сары Бернар мои предпочтения в одежде будут приняты спокойно, если не с пониманием — тем более, у артистки. Идемте же?

У меня не осталось выбора.

4. Первая кровь

Прием, проводимый в одном из тех гигантских фойе, производил впечатление подавленности. Тем не менее, там наблюдалась та характерная атмосфера, которая порождает на время оттенок фальшивой bonhomie[41], показной демократии, когда директора на равных перешучиваются с дамами, проводящими зрителей на их места, гардеробщицы сидят бок о бок с музыкантами, а тенора флиртуют с членами кордебалета, которые только и мечтают добраться до буфета.

Ла Сорелли в углу репетировала прощальную речь уходящим директорам, подкрепляя память узким бокалом шампанского и бутылкой, предусмотрительно поставленной рядом.

Леру властвовал в другой части помещения, окруженный членами ансамбля, почтительно внимавшими каждому его слову. Казалось, стоя перед выбором — самому умирать от скуки, или наводить тоску на других, он предпочел последний вариант.

Кристин Дааэ видно не было. Смерть Бюке и предшествовавшая ей безобразная сцена в ее гримерной настолько расстроили юное сопрано, что доктор предписал ей покой и позаботился, чтобы ее отвезли домой.

Мое прибытие под руку с Ирен Адлер — да еще и в мужском костюме — вызвало небольшую сенсацию, я почувствовал, как знакомство с ней повышает мою оценку в глазах окружающих. Те, кто воспринимали меня как еще один винтик в огромном механизме Оперы, теперь пересматривали мой статус. К счастью, теперь, когда я мог отвлечься на работу, моя мигрень стала утихать.

— А вы хитрец, Сигерсон, — воскликнул, отведя меня в сторонку, Понелль. — Как вы от всех скрыли, что знакомы с мадемуазель Адлер!

— Я профессионал, — неопределенно ответил я, чтобы выиграть время, и, подчиняясь нетерпеливому жесту моей спутницы, оставил его строить предположения.

Она представила меня Дебьенну и Полиньи, с которыми мне не случалось разговаривать с самого прослушивания. Эти джентльмены с легкостью поверили, что я был старым другом Ирен Адлер из Оперы Осло, так как в тот момент они горячо обсуждали что-то с малышкой Жамм, Мег Жири и ее матерью, которых перед тем допрашивал мсье Мифруа из Парижской префектуры. Их беседу сопровождали взволнованные и испуганные восклицания, малышка Жамм настаивала, что в смерти Бюке может быть повинен только Призрак, а Мег Жири с энтузиазмом поддерживала эту точку зрения.

— Я сама его видела, — не без кокетства объявила она, в восторге от того, что находится в центре внимания.

— Что? Когда?

— Я последней спускалась со сцены по лестнице во время последнего представления Пророка, а он стоял в конце коридора, и его освещала единственная лампа у двери в подземелье. Он был в вечернем костюме.

— Он всегда в вечернем костюме, — добавил другой голос.

— Но что он делал? — спросил кто-то.

— Он отвесил мне низкий поклон и ушел сквозь стену! Никогда в жизни я так не пугалась!

— А его лицо? — спросил еще кто-то.

— Ужас! Это была мертвая голова! — это сообщение вызвало всеобщий вскрик. — Да, мертвая голова, — повторила Мег, довольная вызванной ее заявлением реакцией.

— Жозеф говорил, что видел его, — вставила Жамм, стараясь не упустить возможность отхватить и себе чуточку всеобщего внимания. Толпа тут же переместилась, окружив соперницу Мег.