Жюль Мари - Выстрел. Дело, о котором просили не печатать Страница 15

Доктора Тюро и Франсуа Горме прибыли вечером. Франсуа и Маньяба недолюбливали друг друга, что в провинции не редкость. Хотя репутация старого доктора давно уже не вызывала никаких сомнений, это не помешало проникнуть в его сердце зависти — единственной человеческой слабости, которой этот действительно замечательный ученый, всю жизнь посвятивший трудам, отдавал дань. Несмотря на учтивость Франсуа, Маньяба испытывал к нему подсознательную неприязнь. В Сен-Клоде об этом было известно всем: доктора не кланялись друг другу и избегали встречаться у знакомых. Впрочем, Маньяба, целиком и полностью преданный своей работе и больным, не любил развлечений и редко выезжал.

Итак, кроме Тюро и Франсуа Горме, других врачей в Сен-Клоде не было, и Маньяба, убежденный в том, что в случае с госпожой Гонсолен без помощи коллег ему не обойтись, забыл о своих сомнениях. Безрассудная неприязнь к молодому доктору не могла заставить его пренебречь обязанностями и лишить правосудие своего драгоценного содействия.

Получив письмо от Маньяба, Франсуа весь побледнел и переменился в лице. Приглашение весьма удивило его. С одной стороны, молодой человек опасался ловушки, но, с другой, прекрасно понимал, что своим отказом привлечет к себе внимание и даст повод к толкам. Решив наконец, что бояться ему нечего, он отправился в карете вместе с доктором Тюро, потому как вывихнутое плечо не позволяло ему ехать верхом.

Пожав руку Тюро и холодно поклонившись Франсуа Горме, Маньяба объяснил им в нескольких словах, для чего он их пригласил и чем их присутствие может оказаться полезным, и повел к госпоже Гонсолен. Так как он шел впереди, чтобы показывать дорогу, он не видел, как бледен Франсуа, и не замечал его нервного трепета. Когда Маньяба отворил дверь, Сюзанна Бридель поспешила к нему.

— Ах! — воскликнула она. — Я как раз хотела идти к вам. Госпожа только что проснулась и сразу захотела встать. Я не смогла удержать ее.

Мадлен и вправду ходила по комнате, не говоря никому ни слова, и то останавливалась у окна и мяла в руках занавески, то смотрела на Сюзанну Бридель неподвижным бессмысленным взглядом. Госпожа Гонсолен, по-видимому, не слышала, как отворилась дверь, но видела, как вошли три доктора, потому что стояла тогда перед зеркалом, в котором отразилось бледное и расстроенное лицо Франсуа.

Маньяба подошел к Мадлен и, взяв ее за руку, усадил в кресло. Она удивленно посмотрела на доктора, а затем перевела взгляд на Тюро и Франсуа Горме… Тот, стоя за спиной Маньяба, выдержал этот взгляд, но по его телу пробежала дрожь. На лице Мадлен не дрогнул ни один мускул. Старый доктор держал ее за руку и щупал пульс. Когда Маньяба закончил и повернулся к своим товарищам, госпожа Гонсолен вновь привлекла его внимание тем, что, откинув голову на спинку кресла, произнесла несколько слов. Это были бессвязные фразы, в которых едва ли присутствовал какой-то смысл. Затем она стала что-то напевать тихим голосом, не отрывая пристального взгляда своих больших черных глаз от Горме. «Приди ко мне, барашек, приди, я тебя приласкаю…» — это были слова той самой народной песни, которую она пела, прогуливаясь с лесорубом. Потом она замолчала и, плотно сжав губы, завертела головой во все стороны. Резко поднявшись, она прошла мимо докторов и опять стала кругами ходить по комнате.

— Это припадок помешательства, — заключил Тюро. — Опасения доктора Маньяба оправдались.

Как раз в эту минуту Мадлен приблизилась к своему любовнику, теребя в руках длинное, еще не законченное кружево, которое она взяла со своего рабочего стола. Остановившись, госпожа Гонсолен повернулась спиной к Тюро и Маньяба и посмотрела на Франсуа. Это уже не был взгляд помешанной. В ее глазах поселился страх, но они блестели так, будто вся сила ее души, вся решимость неукротимой энергии сосредоточились в них. Этот странный взгляд, словно молния, поразил молодого доктора и потом опять потух.

Когда Мадлен отошла от него, Франсуа Горме пришлось присесть. Его душило волнение, красные лихорадочные пятна проступили на его щеках и около глаз. К нему подошел Маньяба.

— Я немного устал, — пробормотал молодой человек с вымученной улыбкой на лице. — Дорога, и это вывихнутое плечо…

— Говорят, вы упали с лошади…

— Да, прошлой ночью, когда возвращался из Мусьера.

После этой непродолжительной беседы Маньяба вновь вернулся к Мадлен. Он всеми средствами пытался пробудить в ней память. Доктор говорил с ней о муже, о ее любимых развлечениях, напомнил даже о той страшной сцене, свидетельницей которой она стала и которая, вне всяких сомнений, расстроила ее ум. Но все тщетно: бессмысленно глядя на Маньяба и перебирая пальцами кружево, госпожа Гонсолен невпопад восклицала, глупо улыбалась или просто молчала. Тогда доктор обратился к Сюзанне Бридель:

— Доложите господину Дампьеру о приезде этих господ, — велел Маньяба, указывая на своих коллег, — и попросите его пожаловать сюда.

Сюзанна вышла, и через несколько минут в комнате появился Дампьер. После того как доктор коротко объяснил ему, в чем дело, тот сказал:

— Госпожу Гонсолен надо отвести к покойному мужу. Может быть, вид тела произведет на нее такое сильное впечатление, что рассудок вернется к ней.

Все проследовали в гостиную. Франсуа Горме вел Мадлен под руку. У бездыханного тела мужа она вела себя так же, как и прежде, а ее лицо не выражало ничего, кроме абсолютного безразличия. Попытки Маньяба пробудить в ней хоть проблеск рассудка успехом не увенчались, и женщину проводили в ее комнату. По всему дому распространился слух, что Мадлен помешалась. Слуги шептались в саду, когда мимо них проходил Гиде. На новость, которую ему сообщили, он отреагировал довольно лаконично:

— Я это знал.

Потом он направился к доктору Маньяба и попросил его уделить ему несколько минут. Он рассказал старому доктору о том, что видел прошлой ночью: как госпожа Гонсолен прогуливалась по дому, заходила в гостиную и свою спальню, а также о том, что по возвращении в комнату она, возможно, бросила какие-то бумаги в огонь. Поступая таким образом, лесничий не желал ничего дурного, он просто сообщал доктору все, что могло оказаться полезным.

Конечно, Гиде считал все эти ночные сцены весьма странными и, как он выразился, очень подозрительными, но был далек от более конкретных предположений. Его преданность госпоже Гонсолен никогда не являлась безусловной. Старый слуга уже давно понял, что супруги часто ссорятся и только делают вид, что счастливы и ладят во всем. Хоть их притворство и зашло достаточно далеко, Гиде не раз приходилось присутствовать при тягостных сценах между супругами. И так как он любил господина Гонсолена, то не мог не чувствовать к его жене, которую считал виноватой в размолвках, определенную неприязнь. Лесничий даже догадывался о близости госпожи Гонсолен и Томаса Луара, потому что не раз видел их прогулки в лесу. Но это были лишь подозрения, не имевшие под собой серьезных оснований.

Отбросив всякие сомнения, Гиде сообщил доктору Маньяба обо всем, что видел. Гонсолен убит, и разве не следовало сделать все возможное, чтобы отомстить за него? Соображение о том, что госпожу Гонсолен могли осудить как сообщницу, совершенно не пугало лесничего.

Маньяба выслушал Гиде с величайшим вниманием и даже попросил повторить некоторые подробности дважды. Затем, поблагодарив лесничего за ценные сведения, доктор отправился советоваться со своими товарищами, но был весьма осторожен. Он вообще считал, что людей с признаками помешательства должен осматривать специалист. И правда, ошибки, которые порой случаются в юридических делах, зачастую происходят из-за неопытности докторов. Авторитет Маньяба в болезнях, связанных с умственным расстройством, конечно, оставался незыблем, но в этом щекотливом деле ему было небезынтересно и мнение коллег.

Старому доктору предстояло решить один очень важный вопрос: действительно ли Мадлен сошла с ума? Если это было так, то ее следовало лечить, но если она только притворялась помешанной, чтобы уклониться от допросов, сохранить тайну об этом преступлении, а может быть, и избежать уголовного суда, то тогда во что бы то ни стало нужно было вынудить ее рассказать правду. Очевидно, что на докторах лежала весьма серьезная ответственность.

Маньяба, еще не укоренившись в своем мнении, все же подозревал госпожу Гонсолен в притворстве. Все указывало ему на это: обморок, длившийся неестественно долго, ногти, должно быть сломанные вследствие борьбы, драгоценные сведения, полученные от Гиде, отсутствие у больной лихорадки, а также многое другое. В одних случаях достаточно простого здравого смысла, чтобы догадаться о притворстве, в других же, напротив, без глубокого исследования не обойтись. Специалисты уверяют, что есть люди, одаренные чрезвычайной смышленостью и поистине необыкновенной силой воли, которые способны сбить с толку даже самых опытных наблюдателей.