Николас Мейер - Учитель для канарейки Страница 17

Кристин пыталась возражать, но, наконец, уступила мягкому, но настойчивому тону своей опекунши.

— Да, Ирен сказала мне, что вы придете, — повторила она, наливая напиток в мою чашку и протягивая мне. — Как это было предусмотрительно с ее стороны — поручить вам защищать меня, когда сама она собирается уезжать в Амстердам. Я подумала, что вы, может быть, станете моим вторым ангелом, — добавила она с лукавой улыбкой.

— Вторым? А мадемуазель Адлер вы считаете первым?

— О нет! — она с трудом подавила смешок. — Я восхищаюсь мадемуазель Адлер, и она много значит для меня, но она никак не может быть ангелом.

Я молча согласился с ней.

— Вам известно что-нибудь о Призраке Оперы? — начал я.

К моему изумлению, она искренне рассмеялась.

— Нет никакого Призрака Оперы!

— Нет? Но…

— Это и есть мой первый Ангел!

Вряд ли Кристин поразила бы меня больше, если бы вдруг взлетела с места, впрочем, она была так взволнована, что казалась вполне способна на полет.

— Так Призрак — это не призрак, а ангел?

— Я вам все расскажу, — пообещала она, с экстатическим возбуждением, от которого мне стало несколько не по себе. — Я очень хочу вам рассказать! Когда отец учил меня петь, он часто рассказывал об Ангеле музыки.

— Ангеле музыки?

— Мой отец был очень религиозен, мсье, и меня он воспитал в любви к святым! Слушая мой голос, отец говорил, что он прекрасен, и что я должна быть прилежна в своих занятиях, и усердно трудиться, и тогда, возможно, меня посетит Ангел музыки и одарит вдохновением, которое станет завершением моего образования. Увы, ему не пришлось дожить до этого дня, — заключила она с вздохом. Делая глоток чая, я неприметно присмотрелся к девушке. Выражение ее лица было совершенно бесхитростно, в ее ясных серых глазах я не заметил ни намека на двуличность. В то же время, я начинал понимать, что имела в виду Ирен Адлер, утверждая, что Кристин Дааэ, возможно, была простодушна почти до глупости. Судя, хотя бы, по распятью на стене и ее скромному выражению, было ясно видно, что эта девушка совершенно не способна на обман.

— И, в конце концов, ангел пришел к вам?

Она с готовностью закивала, горя желанием поделиться с кем-нибудь своим секретом.

— В моей гримерной, три месяца назад! У него самый прекрасный голос, какой только можно вообразить, и он замечательный учитель! — добавила она таким тоном, словно это было окончательным и неопровержимым удостоверением его личности.

— И он учит вас? — определенно, Ирен Адлер не ошиблась в своей оценке.

— Каждый день. Он очень строг, но и мягок. Когда он обучает меня, он словно бы читает мои мысли, потому что он знает самые сокровенные мои мечтания! А когда я пою после этих уроков, кажется, что некое иное существо вселяется в мой голос, в самую мою душу!

Я вспомнил замечание Леру о неровности пения Кристин, и то, что прочие полностью согласились с его оценкой. — А сам он поет?

— О, мсье, у него прекраснейший голос! Только этот голос способен передать невыразимое томление, таящееся в груди каждого человеческого существа, страстное желание, чтобы его поняли, чтобы его любили. И он — еще и композитор! — добавила она, хлопнув в ладоши от восторга.

— Композитор?

— Он постоянно работает над своей оперой и все мне об этом рассказывает. Она называется «Дон Хуан Торжествующий», и он обещал мне, что, когда опера будет закончена, он устроит так, чтобы ее поставили, и я смогу ее услышать! — ее глаза заблестели при одной мысли об этом.

А у меня возникла мысль, от которой меня охватил озноб.

— Он пишет, играя на органе?

— А вы откуда знаете?

— Да так, праздная мысль, уверяю вас. Полагаю, вашего ангела не радовало поведение Жозефа Бюке? — рискнул я.

Она кивнула, опустив глаза.

— Но он ничего ему не сделал, — уверенно объявила она. — Это Рауль выкинул беднягу Жозефа из моей гримерной. Хотя он очень ревнив, — добавила она, подумав.

— Виконт?

— Мой ангел.

— Он ревнует вас?

— Он хочет, чтобы я берегла себя.

— Для него?

— Для музыки, — поправила она с удивленным взглядом. Очевидно, никто не сказал ей о пропавшей веревке повешенного.

— Как вам показался Бюке во время стычки с виконтом? — поинтересовался я. Она принялась в задумчивости грызть ноготь.

— Он был недоволен.

— А поточнее нельзя? Был он испуган? Сердит?

— Еще как сердит!

— Похоже было, когда он уходил из вашей гримерной, что этот человек готов покончить с собой?

Ясно было, что она не понимает, к чему я клоню.

— Все произошло так быстро, мсье.

Поняв, что эта линия расследования ведет в тупик, я предпочел отступить назад.

— Насколько я понимаю, Призраку мешает и несчастный виконт де Шаньи?

Услышав это, Кристин побледнела, и ее ручка невольно вспорхнула к горлу.

— Бога ради, мсье, не подпускайте Рауля ко мне!

— Почему же?

— Потому что… я же говорила… мой ангел ждет… он требует, чтобы я сберегала голос для искусства.

— А вы уверены, что это все, что вы должны, по его мнению, беречь?

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом и тут же обеспокоенно сдвинула брови.

— Мне нельзя его сердить, — с нажимом произнесла она. — Или он отберет мой голос!

— Глупости!

— И он может навредить Раулю!

— Ангелы, как правило, людям не вредят! — не удержался я.

— Разве вы не слышали об ангелах возмездия? — парировала она, схватив меня за руку и взволнованно сжав ее в своих. — Пожалуйста, не подпускайте его ко мне! Я люблю его… — тут она понизила голос и тревожно оглядела комнату, словно опасаясь, что ее подслушают, — но он не должен ко мне приближаться!

— Молодой человек любит вас и не может понять…

— Пожалуйста! — теперь ее голос звучал сдавленно, от страха. — Прошу вас!

— А вы не боитесь, что ваш ангел возмездия может отомстить и вам самой?

Она в изумлении уставилась на меня, часто моргая, потом показала на себя, прижав указательный палец к груди.

— Мне? Но он никогда не причинит мне зла — никогда и ни за что на свете! Он же любит меня!

Видя, как она возбуждена, я предпочел сменить тему. Я похлопал ее по руке, мягко высвободил запястье из ее пальчиков и отпил еще чаю.

— Насколько я понимаю, этим вечером идет Фауст.

— Да. Фауст.

— Вы огорчены, что не будете петь Маргариту?

— Но я буду петь.

— Я видел, что в программе указана Карлотта Сорелли.

Она рассмеялась тонким девчоночьим смехом, вцепившись в мои плечи, словно предлагая разделить ее веселье.

— Я знаю, что она указана в программе, но это как раз в его духе! Ему нравится дразнить и провоцировать меня! Он обещал, что сегодня петь буду я, а я никогда не сомневаюсь в его словах. Он поклялся, что мое выступление сегодня будет настоящим триумфом. А раз он обещал — я могу рассчитывать, что так и будет.

Прежде чем я смог ответить на это умозаключение, часы на камине ненавязчивым звоном объявили, что уже три часа.

— Боже мой! — воскликнула она. — Я должна прилечь. Ангел настаивает, чтобы я отдыхала перед выступлением. Вы меня простите?

— Разумеется.

И к лучшему, потому что у меня уже не было ни малейшего представления, как продолжать эту абсурдную беседу. Было очевидно, что умственное здоровье девушки крайне деликатно, а недавний опыт говорил мне, что следует быть осторожным с хрупкими механизмами человеческого сердца в столь ненадежном состоянии.

Я встал и направился к выходу, попросив передать мою благодарность Матушке Валериус.

— Я поблагодарю ее, как я благодарю мадемуазель Адлер за то, что прислала мне вас. Теперь я совершенно уверена, что все будет хорошо! — и, привстав на мгновенье на цыпочки, Кристин коснулась моей щеки невинным поцелуем.

— Один последний вопрос, если позволите, мадемуазель.

Она помедлила, нерешительно улыбаясь в полуприкрытую дверь.

— У этого… у этого ангела имя есть?

— Ну, разумеется! Его зовут Ноубоди.

— Ноубоди? — я не сумел подавить оттенок изумления в голосе и заметил, что это удивило ее.

— Что-то не так?

— Вовсе нет. Вы говорите по-английски, мадемуазель?

— Нет, не знаю ни слова. А что?

— Так, пустое любопытство. Всего хорошего.

8. Вторая кровь

Я стоял на рю Гаспар, Уотсон, пока мимо меня мчались многочисленные в середине парижского дня экипажи, разнося повсюду цокот лошадиных копыт, и думал о том, что передо мной встала нелегкая задача. Собственно, это была задача на три трубки, вот только я не располагал временем, потребным, чтобы выкурить их. Всего через шесть часов должен был подняться занавес перед началом «Фауста».

Представьте себе мое положение. Я знал, что месье Ришар и Моншармен намерены нарушить все три статьи призракова контракта.