Николас Мейер - Учитель для канарейки Страница 18

Я сильно подозревал, что этот Призрак, или Ангел, или Никто, как бы его ни величали, был ответственен за смерть Жозефа Бюке.

Мне было известно, что этот Никто поклялся, что Кристин Дааэ будет петь этим вечером.

Бедная, доверчивая, послушная и преданная Кристин, для которой совершить зло было так же невозможно, как и спеть фальшивую ноту, находилась во власти негодяя, игравшего с ее слабым интеллектом и пользующегося в своих целях ограниченностью и невинностью. И этот негодяй, Уотсон, считал себя вправе обладать ей, по своему собственному droit de seigneur[47].

Было очевидно, что все эти обстоятельства приведут к несчастью, и чем больше я раздумывал над этим, тем яснее осознавал собственную беспомощность.

Как мог я помешать ситуации развиваться по прихоти Призрака?

И если я не мог справиться один (а, похоже, так оно и было), куда я мог обратиться со своими подозрениями и какой помощи мог я искать?

Я так и слышу, как вы говорите: в полицию! Старый добрый Уотсон, вы всегда идете прямым путем. Но что я мог сказать полиции? Что я подозреваю? Что я чувствую? Что я боюсь? У меня не было ни тени доказательства, все мои дурные предчувствия основывались на сущих мелочах. Вы знаете, что подобные мелочи крайне важны для создания логической цепочки, но сами по себе они не могут служить свидетельством. И будь я туп, как сам Лестрейд, или проницателен, как Хопкинс, на месте полиции я предоставил бы делам развиваться, как есть[48].

Да и, в любом случае, с чего бы они стали слушать меня, простого скрипача?

Я так и слышу, как вы восклицаете: так скажите же им, кто вы такой! Раскройте свое инкогнито!

Вы можете не сомневаться: я обдумал такую возможность, Уотсон. Вполне вероятно, на кону стояли человеческие жизни, что, разумеется, перевешивало мои собственные основания для сокрытия личности. Но в следующее же мгновенье мне стало очевидно, что подобное откровение, скорее, повредит моему расследованию, чем поможет. Существовала даже некоторая вероятность того, что я окажусь в заключении как раз тогда, когда мне особенно необходима была свобода. Я имею в виду: как я мог объявить себя Шерлоком Холмсом, когда весь мир, в том числе и парижская пресса, считал его мертвым? Разве подобное заявление не подвергло бы сомнению и все остальное, что я имел сообщить полиции? И даже мое собственное душевное здоровье? Разве это не могло привести к моему задержанию или даже аресту как потенциально опасного субъекта?

Нет, о полиции нечего было и думать. Даже если бы они и приняли меня всерьез, что бы это дало? Сотни полицейских сновали бы по зданию Оперы, отвлекая публику? Они только отпугнули бы моего противника, заставив его скрыться и отложить свои планы, а вот тогда полиция точно сочла бы меня сумасшедшим, и я снова оказался бы в опасности.

Определенно, самым лучшим вариантом было обратиться к Ришару и Моншармену. Мне следовало все-таки отговорить этих двоих джентльменов от следования новой политике, прежде чем они начнут жалеть о своем упрямстве.

Но и здесь мне пришлось столкнуться с определенными трудностями.

Я знал, что оба джентльмена пребывают на официальном завтраке в ознаменование их вступления в должность, а в два часа пополудни я должен был присутствовать на специальной репетиции. Я не мог рисковать своим местом, не явившись на нее. Только увольнения из Оперы мне и не хватало. Я мог рассчитывать загнать новых директоров в угол только в короткий промежуток времени между репетицией и вечерним представлением, что означало — двигаться по лезвию ножа, но я не знал, как еще разрешить эту дилемму. Пока что я мог повидаться с виконтом и передать Кристин Дааэ предупреждение. Я не знал, подразумевают ли мои обязанности по защите мадемуазель Дааэ, что я должен изображать из себя Купидона, утешая ее возлюбленного, но я мог хотя бы рассчитывать, что он меня выслушает. Мне вовсе не хотелось, чтобы он повторил судьбу несчастного Жозефа Бюке.

На авеню Клебер на мой звонок ответил дворецкий Анри и попытался выставить меня за дверь.

— Я получил строжайшие распоряжения никого не впускать, — твердо заявил он, подобно своему хозяину, пытаясь захлопнуть дверь у меня перед носом. Однако, на этот раз я вовремя просунул между дверью и косяком ногу.

— Я должен немедленно поговорить с виконтом по делу крайней важности, — ответил я. — Если вы не позволите мне войти, у меня не останется другого выбора, кроме как поднять шум.

Анри, как я уже отмечал, был немолод, и перспектива беспорядка, учитывая, что одна моя нога уже буквально проникла в дом, его убедила.

Братья де Шаньи обнаружились в библиотеке, где было, на мой взгляд, многовато нечитанных томов. Меня ничуть не удивило, что виконт пытался вылечить головную боль чашками черного кофе. Он явно только что встал с постели. Мсье граф, по-видимому, как раз отчитывал его. При виде меня он грозно нахмурил брови.

— Надеюсь, вы простите мое вторжение, — начал я, — и простите вашего слугу, впустившего меня, опасаясь скандала.

— Кто вы, и что вам нужно? — высокомерным тоном вопросил граф. В другой ситуации, Уотсон, я бы с удовольствием поучил его хорошим манерам, но тогда мне важнее было выполнить свою миссию.

— Я друг вашего брата и принес ему послание от мадемуазель Дааэ.

Юный виконт поднял глаза, его опухшее лицо осветилось надеждой, но граф, в свою очередь, залившийся краской от ярости, заговорил первым.

— Виконт не собирается в дальнейшем общаться с упомянутой вами особой, — сообщил он все так же снисходительно. — И вскоре мы уезжаем из города на охоту в наш замок в Нормандии.

— Филипп… — слабо попытался вклиниться юноша, подняв глаза, но старший брат стиснул его плечо рукой, и он замолчал.

— Я пришел сообщить вам, что именно этого и хотела бы молодая дама, — объявил я, обращаясь к виконту, так, словно его брат не существовал. — Она просит передать вам, что она любит вас…

— Хватит! — взревел граф, направляясь ко мне с угрожающим видом. Он был крупный мужчина, и при мысли о том, чтобы схватиться с ним, рот мой даже наполнился слюной[49].

— Она любит меня! — счастливо повторил юноша, шатко поднимаясь на ноги.

— …но что лучше всего для вас было бы не видеться с ней сейчас, — невозмутимо продолжал я, — пока все это не закончится. Успокойтесь, — сказал я, обращаясь к графу. — Я уже ухожу.

Юный виконт, неуверенно топчась на месте, слабо помахал мне из-за спины брата.

Я едва успел сесть на свое место, когда началась репетиция. Одна из самых удивительных сторон работы в опере — это нескончаемые замены певцов, нередко — в последнюю минуту. Вокальный аппарат певца — инструмент крайне хрупкий, малейшее нарушение может привести к срыву. Однажды я смотрел в Ковент-Гарден «Богему», и по ходу четырех актов сменились все члены любовного квартета, так что к концу пьесы не осталось никого из певцов, которые начинали ее. Родольфо не смог продолжать пьесу уже в первом акте, Мюзетта — во втором, Мими выбыла в третьем, а Марчелло сменился в четвертом. И в финале оперы четверо совершенно чужих людей изображали неодолимую страсть друг к другу.

Нынешняя репетиция была, против обыкновения, назначена на два часа, с тем, чтобы Герхардт Хукстабль, заменявший слишком занятого Жана де Решке (который должен был петь вечером Фауста), мог выучить роль дона Хосе в нашей постановке «Кармен». Ирен Адлер, все еще исполнявшая роль цыганки, помогала Хукстаблю срочно овладеть ролью, обучая его театральному приему, именуемому «блокировкой».

Признаюсь, в тот день меня занимала отнюдь не музыка. Жалобы хора по поводу дыма в первом акте я слышал и раньше. Я был слишком озабочен необходимостью поговорить с директорами и разобраться с моим делом до того, как произойдет очередное несчастье, чтобы обращать внимание на происходившее во втором акте. Как я уже говорил, в этом деле время играло против меня. В конце третьего акта, когда мускулистый Хукстабль сражался на ножах с матадором Эскамильо, своим соперником за благосклонность Кармен, я все думал о Призраке — Ноубоди, как назвала его Кристин Дааэ — и его трюках. Было очевидно: его увлечение юным сопрано приняло такие размеры, что грозило нешуточной опасностью любому, кто претендовал бы на ее благосклонность или дружбу. Это ясно показывала участь несчастного Бюке, и сама девушка безумно тревожилась за своего молодого возлюбленного.

Шел уже четвертый акт нашей репетиции, когда меня внезапно поразила новая мысль: а ведь Ирен Адлер, как она выразилась, «взяла Кристин под свое крылышко». Обдумывая ситуацию, я понял, что фактически Ирен Адлер сделала гораздо больше — она настолько заинтересовалась делами Кристин Дааэ, что даже обратилась за услугами частного детектива. Хотя мой разум отвергал мысль, что Призрак может быть всеведущ, я внезапно задумался, распространяется ли его ревность только на представителей мужского пола. Если, как я подозревал, его психическое состояние не допускало подобных различий, мисс Адлер сама находилась в опасности — во всяком случае, пока она пребывала во владениях этого существа.