Райнов Богомил - Человек из прошлого Страница 19

Из комнаты доносятся звуки скрипки. Упражнения. По всему видно — трудные. Хорошо все-таки, что я в детские годы избежал этой инквизиции.

— Некогда сидеть, — говорю я. — Иду в театр. "Преступление и наказание", может, видели? Хотя и так известно: убийство, лжесвидетельство и все такое прочее. Я зашел только спросить, не оставлял ли вам Медаров чего- нибудь на хранение: какой-нибудь ящичек, документ?..

— Кет, ничего не оставлял.

В голосе Илиева — искренность. Очень часто ложь звучит искренне.

Но я не сторонник поспешных обвинений. Употребление одеколона не запрещается законами. Даже когда одеколон имеет отвратительный запах. Что-то среднее между ароматом сирени и йодной настойкой.

На улице уже смеркается. Значит, конец матчам, прогулкам и всему выходному дню. И вообще, "пропавший воскресный отдых" — как значится в титрах одного старого фильма. Остается театр. Увы, и театра не остается: эта история с театром — маленькая выдумка с моей стороны, просто для уплотнения времени.

Иду по тротуарам в белом свете неона, и ноги сами ведут меня в одно заведение по соседству — здесь не так давно я узнал некоторые подробности, касающиеся фрейдизма. Но заведение переполнено. Многие даже стоят. Стоять, когда весь день навещал гостей, — нет уж, извините. Лучше сидеть дома, рядом с моим собеседником, старым будильником. Скучноватый немного собеседник, но никто не заставляет его слушать.

Итак, мы снова в окружении домашнего уюта. Уют не бог весть какой, но кровать есть. Включаю электрическую печку, надеваю для большей мобильности только верхннюю часть пижамы, стаскиваю туфли и вытягиваюсь на упомянутом виде мебели. Минутное колебание — взять ли что-нибудь для чтения? Решаю заснуть с пустыми руками.

…Не могу точно сказать вам, сколько я проспал. Я еще не стал фрейдистом до такой степени. Просыпаюсь внезапно со смутрым чувством, что опоздал на работу. В комнате действительно пронзительно звенит. Однако это не будильник, а телефон. Дотягиваюсь до ночного столика и поднимаю трубку:

— Да, я… А, дежурный… Ну что там? Кто? Андреев? У вас?.. Пусть подождет, сейчас буду.

Значит, все-таки не обойдется без театра. Правда, несколько иного свойства. Быстро одеваюсь, придаю шляпе подходящее случаю положение и выбегаю на улицу.

Вид у Андреева, который ждет меня в коридоре управления, достаточно расстроенный.

— Ну, что нового? — ¦ спрашиваю я самым бодрым тоном.

— Происходят странные вещи, — говорит Андреев.

— Например?

— Я вышел из дома, возвращаюсь спустя некоторое время и вижу с улицы, что в комнате горит свет…

— Ну и…

— И — ничего. Побоялся войти и пришел сюда…

— У кого еще, кроме вас, есть ключ от квартиры?

— Ни у кого.

— Вы не забыли выключить свет, когда уходили?

— Исключено.

— Хорошо, — говорю. — Пошли.

Садимся в одну из дежурных машин и через пять минут мы уже у квартального сквера. Окно слева на первом этаже действительно освещено.

— Мистерия какая-то, — ¦ бормочет Андреев, пока мы поднимаемся по лестнице вместе с милиционером.

"Мистерия, но абсолютно прозрачная", — отвечаю я, правда, в уме. Весь день кружил, чтобы вернуться на исходные позиции.

Беру у Андреева ключ, бесшумно поворачиваю и рывком открываю дверь. Тишина. Квартира выглядит ненаселенной. Но в тишине зато говорят вещи. Точнее — неодушевленные предметы. Так же, как в баснях некоторых современных авторов, у которых зонтик и галоши жалуются друг другу на тяготы судьбы. Холл еще сохранил более или менее приличный вид. Спальня, однако, перепахана до основания. Постель вся разворочена, выпотрошенный гардероб распахнут, одежда разбросана по всей комнате, все перерыто и в ночном шкафчике. Половики, картина в рамке на стене, даже занавески — все было тщательно, но с лихорадочной поспешностью обыскано.

— Вы замечаете признаки того, что здесь кто-то побывал? — спрашиваю стоящего позади меня Андреева.

— Вам как специалисту это виднее, — сухо отвечает хозяин.

— Вовсе нет, — говорю добродушно. — У меня, например, перед выходом из дома все разбросано, как после обыска.

— А у меня всегда убрано, как было и тогда, когда вы приходили в первый раз.

— Не чувствуете ли какого-либо запаха?

— Пахнет паркетином, — отвечает Андреев.

В комнате действительно ужасный запах паркетина — мастики для натирания полов.

— Утром не пахло, — замечаю.

— Женщина, которая у меня убирает, пришла вслед за вами натирать паркет, — объясняет Андреев, несколько удивленный тем, что я уделяю столько внимания какому-то паркетину.

Милиционер появляется на пороге комнаты.

— Вы свободны, — говорю. — Машина — тоже.

Милиционер козыряет и уходит. Это позволяет мне спросить без стеснения:

— А это не ваша приятельница Вера?

— Почему Вера?

— Ну так… Открыла дверь отмычкой и нарочно все раскидала, чтобы вы поняли, как трудно холостяку приводить дом в порядок.

— Зачем вы так шутите? — спрашивает Андреев.

Тон его спокоен, но мы знаем: это спокойствие надвигающегося раздражения.

— Вопрос уместен, — киваю, — только вы должны отнести его к самому себе.

— Не понял.

— Не поняли? Слушайте, Андреев! — Голос мой теряет всякую шутливость. — Выньте из кармана то, что вы там прячете, и положите сюда.

При этих словах я для большей наглядности протягиваю руку. Андреев смотрит на меня растерянно. Готовое только что вспыхнуть раздражение уступает место очевидному замешательству.

— Вы слышите, что я вам сказал. Сюда! — говорю я, раскрывая ладонь. — И поскорее, а то у меня рука устанет ждать.

Андреев наконец решается действовать. Он распахивает пиджак, отстегивает английскую булавку, на которую застегнул внутренний карман, и вытаскивает маленький квадратный пакетик размером с пачку сигарет.

— Даже на булавку застегнули, — замечаю я, опуская пакетик в свой карман. — Это воистину блестящая идея. А вы не думаете, что вместе с булавкой, и с пиджаком, и вообще со всем своим хозяйством вы могли бы сейчас лежать где-нибудь между мусорными баками, устремив внимательный, но неподвижный взгляд в таинственный космос? Как видите, — добавляю, указывая на беспорядок вокруг, — враг не дремлет. Вам повезло только потому, что он рассчитывал найти пакет в вашей квартире, а не в вашем кармане. Недооценил ваше легкомыслие…

— Вы говорите со мной, как с ребенком, — готов обидеться Андреев.

— За это вы должны меня только благодарить. Если бы я относился к вам чуть серьезнее, я должен был бы привлечь вас к ответственности за лжесвидетельство. А сейчас расскажите мне все, что с вами было после нашей утренней встречи.

Сажусь на проклятую табуретку у кровати и закуриваю. Андреев подтягивает свалившееся одеяло и тоже садится.

— В два часа я встретился с Верой. У меня были билеты в кино. Вышли мы из кино около четырех. Потом погуляли в парке. Потом посидели в "Берлине". Потом я проводил Веру и вернулся домой.

— Сколько было времени?

— Наверное, около семи с половиной…

— Продолжайте.

— Когда я открывал дверь, мне показалось, что звонит телефон, но пока я дошел до спальни, звонки прекратились. Я пошел в кухню поставить чай и услышал, что телефон зазвонил снова. Я побежал в спальню, обеспокоенный, — мне редко кто звонит домой, да еще в воскресенье. Голос мужской, незнакомый. "Товарищ Андреев?" — "Да", — говорю. "Мне нужно поговорить с вами по очень срочному делу". — "Говорите", — отвечаю. "Нет, это не телефонный разговор". — "А о чем, в сущности, речь? — спрашиваю. — И кто вы такой?" — "Вы меня не знаете, — отвечает неизвестный. — А о делах по телефону не говорят. Это касается лично вас. Будьте на остановке в Княжевс ровно в восемь тридцать. Я буду вас ждать возле будки. Там все объясню". Я хотел спросить: "Почему вы не зайдете ко мне домой?", но он уже положил трубку.

— В котором часу это было?

— Минут через пятнадцать после того, как я вернулся, значит, приблизительно в восемь без четверти.

— И вам назначили встречу в восемь тридцать… Хорошо рассчитали время, так, чтобы у вас не было возможности принять какие-то меры… И вы, конечно, отправились в Княжево?

— Ну да. Почему бы не узнать, что там такое?

— Да, почему бы и нет… Понятно…

— А вы посмотрели, что находится в том пакетике, который был у вас?

— В том-то и дело, что ничего там нет. Кожаная записная книжка у двумя десятками имен и против имен — какие-то цифры. Никаких улик и в помине.

— Вы об этом не сожалейте. Улики подчас — это нечто неопределенное. Для вас нож — это орудие, с помощью которого режут хлеб, но точно такое же безобидное пособие на столе у следователя может привести какого-нибудь индивида в трепет… Вспомните лучше, что еще вы скрыли от меня во время утреннего разговора.