Эрл Гарднер - Дело о колокольчиках Страница 2

На вопрос вместо Роба ответил Фрэнк Эссекс. Он бросил на Марион снисходительно-удивленный взгляд, какие мужья часто бросают на своих жен.

- А при чем тут возраст?

- Ну, я думала... Я, видите ли, решила, что для дрессировки животных нужен опыт и...

- Но он явно старше своих собак, - сказал Фрэнк Эссекс.

Все рассмеялись.

Когда официант принес напитки, Линда снова заговорила:

- Наверное, было бы здорово научить собаку носить специальную сумку с паспортом, сертификатом о прививках, таможенными декларациями и всяким там бюрократическим хламом. Моя сумка трещит по швам.

- Отличная мысль! Сумчатый пес... - поддержал ее Фрэнк Эссекс.

- Летом можно подвешивать сенбернарам на шею фляжку виски с сахаром и мятой вместо обычного бочонка бренди.

- А куда вы отдаете собак после дрессировки? - поинтересовалась Марион Эссекс, явно пытаясь вызвать Роба на откровенность.

- Ну, очевидно, он натаскивает собак приносить добычу или что-нибудь в этом роде, - предположил Фрэнк.

- Я обучаю собак куда более серьезным вещам, - возразил Роб, стараясь скрыть раздражение и не нагрубить.

Он смутился от того, что стал предметом оживленного обсуждения.

- Вы имеете в виду охоту? - переспросила Марион.

- Охоту на людей, - объяснила Линда. - Он рассказывал мне про это. У него вечно рот на замке, и вероятно, вам не дождаться его рассказов, но я удовлетворю ваше любопытство. Полиция использует бладхаундов для выслеживания преступников, бладхаунды обладают хорошим нюхом и ценятся очень высоко. Они не бывают смертниками. Но если преступник скрылся, а след еще свежий, тогда пускают в погоню немецких овчарок или доберманов-пинчеров, которые могут и убить. Но и сами доберманы часто обречены на смерть, они быстры как молния.

Фрэнк Эссекс взглянул на Трентона с уважением:

- Любопытно. Может быть, расскажете поподробнее по дороге?

- Из Роба слова не вытянешь, - снова вмешалась Линда. - У него со мной, правда, развязался язык, да и то при луне, после скучного часа созерцания волн в тишине и пары коктейлей. Ну, за удачное путешествие!

Все четверо подняли бокалы, чокнулись и выпили.

***

Далее последовали волшебные дни: пестрая панорама чередующихся зеленых равнин и горных хребтов, покрытых густым сосновым бором; серпантины и захватывающие виды заснеженных вершин, обледенелые склоны, причудливые деревеньки и города, где крыши домиков покрыты розовой черепицей; озера с переменчивой от погоды водной гладью - от голубой до таинственной серебристо-серой.

Марион и Линда сидели впереди; Роб и Фрэнк Эссекс заняли заднее сиденье, такое расположение страшно не нравилось Робу, но на нем настоял Фрэнк в первый же день поездки. Однако вскоре это стало традицией, и поэтому любая перемена грозила стать настоящим потрясением.

Роб Трентон пытался разгадать чувства Линды, но напрасно. Он был уверен, что она пригласила его путешествовать вместе вовсе не для того, чтобы каждому из спутников пришлось меньше платить, - для этого подошел бы еще с десяток молодых людей; Робу казалось, что Линда отдала предпочтение именно ему и его рассказам о дрессировке животных. И она наверняка не зря отыскала его в том уличном кафе, а с какой-то определенной целью. Однако время шло, и Роб вынужден был признать, что Линда Кэрролл стала для него еще загадочнее, чем прежде.

Однажды, пока Фрэнк и Марион Эссексы сидели неподалеку в коктейль-баре, он увидел, как Линда что-то сосредоточенно рисовала в альбоме, и задал ей прямой вопрос:

- Ты зарабатываешь на жизнь живописью?

Она удивленно обернулась:

- Я не слышала, как ты подошел.

- Я задал вопрос, - повторил Роб и улыбнулся, чтобы его настойчивость не показалась навязчивой. - Ты зарабатываешь на жизнь живописью?

- Мои рисунки не так уж и удачны.

И вдруг Роба Трентона осенило.

- Минуту, - продолжал он. - Я вспомнил репродукцию одной из самых поразительных картин, какую мне когда-либо доводилось видеть. Она была напечатана на календаре и изображала швейцарское озеро, заснеженные вершины и легкие облака; предрассветные тени в долине и затянутая дымкой озерная гладь, а на берегу горит костер, дым от которого поднимается абсолютно вертикально на двести-триста футов, и там его сносит в сторону, как случается лишь рассветным утром на озере. Под картиной стояла подпись: "Линда Кэрролл".

На секунду в ее глазах промелькнуло нечто вроде паники.

- Ты... ты уверен, что там была именно эта подпись? - спросила она, словно желая потянуть время.

- Картина произвела на меня потрясающее впечатление, - ответил Роб. А я-то все мучился, откуда мне знакомо твое имя. На мой взгляд, это самая прекрасная из всех картин, какие я видел. Великолепно переданы предрассветные сумерки. И теперь вот я встретил тебя... подумать только... я путешествую с тобой по Швейцарии и...

- Роб, - прервала она его, - это не моя картина.

- Линда, наверняка твоя. Только ты могла так увидеть пейзаж. У тебя совершенно необычный подход. Она...

Линда внезапно захлопнула альбом, закрыла коробку с пастелью и твердо произнесла:

- Роб, я не писала ту картину, и я терпеть не могу людей, задающих очень личные вопросы. Ты выпьешь со мной коктейль?

В ее голосе была такая неожиданная и горькая решимость, что Роб не посмел больше настаивать.

Казалось, с этого момента она возвела высокую стену вокруг своего прошлого. И хотя оставалась приветливой, но всем своим видом убедительно давала понять: от обсуждения ее личной жизни следует воздерживаться; она также никому не позволяла заглянуть в ее альбом. Несколько раз Роб наблюдал издалека, как она рисует: легкие движения руки, плавные повороты кисти говорили о мастерстве, о четкости линий и мягкости штриха. Однако и ее рисование, и сам альбом были для него недоступны.

Веселая четверка друзей путешествовала по Швейцарии, беседуя на самые разные темы; они фотографировались, споря о выдержке и диафрагме, но большей частью их разговор велся в шутливом тоне и никогда не касался личных проблем.

Впрочем, помимо простой дружбы, начали назревать и более интимные отношения. Фрэнк и Марион Эссексы были связаны узами брака, а Роб и Линда сблизились, чувство привязанности росло, оба понимали друг друга без слов, и Роб был по-настоящему счастлив.

В Люцерне случилось непредвиденное. Фрэнк и Марион получили телеграмму. Им было необходимо первым же самолетом срочно вылететь домой из Цюриха, и Линда Кэрролл и Роб Трентон очутились перед сложной дилеммой.

- Боюсь, я здесь больше никого не знаю, - медленно произнесла Линда.

- Ну, ведь нам было тесновато, - отозвался Роб. - И багаж чуть не падал с крыши автомобиля.

В спокойных карих глазах Линды блеснули огоньки.

- Ты так думаешь?.. - начала она. - Мы можем...

- Безусловно, - уверил Роб, даже не дослушав ее.

Но она упрямо продолжала обдумывать сложившуюся ситуацию:

- Это будет выглядеть не совсем прилично. "Гарденклуб" Фалтхевена не одобрил бы... если бы там узнали.

- Но это будет здорово, - с надеждой настаивал Роб. - Мы скажем, что Марион с Фрэнком были с нами, в "Гарден-клубе" никому до нас нет никакого дела.

- Я не хотела сказать ничего такого.

- Ну, так ты хотела, чтобы это сказал я.

Линда на несколько секунд замялась.

- Может, никто не заметит?.. - колебалась она.

Роб сделал вид, что тоже задумался.

- Никто не заметит... - повторил он с таким притворным сомнением, что Линда рассмеялась.

Вдвоем они провели вторую половину своего идиллического путешествия, останавливаясь в маленьких гостиничках, где два паспорта и требование двух отдельных номеров вызывали у портье бурные протесты и возмущенно-отчаянное пожатие плечами.

Линда рисовала, и, хотя ее рисунки, кроме нее самой, никто не видел, это вносило разнообразие в их маршрут, а новые места давали Робу возможность побольше узнать о методах военной дрессуры собак - насколько это было дозволено гражданскому лицу.

Вскоре после их отъезда из Интерлакена Линда сказала Робу, что неподалеку находится небольшая гостиница, которую ей хотелось бы посетить. Какие-то ее дальние родственники останавливались там около года назад и попросили заехать, передать привет и письмо владельцу гостиницы.

- Ты не будешь возражать? - спросила она.

Роб Трентон покачал головой. Он с радостью бы остался вдвоем с ней на несколько дней, недель, месяцев - где угодно. В глубине души он прекрасно понимал, что, несмотря на тот барьер, который ограждал личную жизнь Линды, их отношения с каждым днем становились прочнее и крепче, подобно зреющему, наливающемуся соком плоду на ветке дерева.

Гостиница оказалась прелестной, а ее владелец Рене Шарто, тихий, учтивый мужчина с грустными глазами, взяв письмо у Линды, похоже, чрезвычайно обрадовался и предоставил лучшие комнаты, да и всю гостиницу в их полное распоряжение.