Агата Кристи - Смерть лорда Эджвера Страница 20

— Да сама ее откровенность доказывает, что она невиновна! — стоял на своем я.

— Откровенность, видимо, характерная черта всей семьи, — усмехнулся Пуаро. — С какой помпой открыл нам свои карты новый лорд Эджвер!

— Да уж, — улыбнулся и я. — Он нашел оригинальный способ.

— Как это у вас говорится — на ходу подошвы рвет?

— Подметки, — исправил я. — У нас, наверное, был глупый вид.

— Вот еще! Вы, может быть, и выглядели глупо, но я нет. Напротив, друг мой, я полностью контролировал происходящее, и мне удалось застать его врасплох.

— Вы так думаете? — ехидно спросил я, поскольку считал, что ничего подобного не случилось.

— Уверен! Я слушаю, слушаю, а потом задаю вопрос о совершенно постороннем предмете — и куда девается апломб храброго мосье? Вы не наблюдательны, Гастингс.

— Мне показалось, что известие о смерти Карлотты Адамс вызвало у него неподдельный ужас.

— Как знать.., может быть, и неподдельный.

— Интересно, почему он рассказывал о событиях того вечера с таким цинизмом? Считал, что это остроумно?

— Возможно. У вас, англичан, вообще своеобразные представления о юморе. Но не исключено, что он делал это намеренно. Если факты скрывать, они вызовут удвоенное подозрение. Если о них громогласно сообщить, то им могут придать меньшее значение, чем они того заслуживают.

— Например, его ссора с дядей?

— Совершенно верно. Он знает, что о ней рано или поздно станет известно, и сам спешит оповестить нас о пей.

— Он не так глуп, как кажется.

— Он совсем неглуп! И когда дает себе труд раскинуть мозгами, они у него отлично работают. Он понимает, в каком очутился положении, и, как я уже сказал, спешит выложить свои карты. Вы играете в бридж, Гастингс. Скажите, в каком случае так поступают?

— Вы сами играете в бридж, — усмехнулся я, — и знаете, что игрок поступает так, когда все взятки его, и он хочет сэкономить время и скорей перейти к следующей раздаче.

— Совершенно верно, mon ami. Но есть и другой случай, я несколько раз сталкивался с ним, особенно когда играл с дамами. Представьте себе, что дама открывает карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает снова сдавать. Возможно даже, что остальные игроки не увидят в этом никакого подвоха, особенно если они не слишком опытны. Чтобы разобраться, в чем подвох, нужно подумать, и не исключено, что посреди следующей раздачи кто-то из игроков сообразит: «Да, но ей обязательно пришлось бы убить четвертую бубну своего партнера, а значит, зайти с маленькой трефы. И в таком случае взятку сыграла бы моя девятка!»

— Значит, вы думаете…

— Я думаю, Гастингс, что чрезмерная бравада подозрительна. И еще я думаю, что нам пора ужинать. Une petite omelette, n'est ce pas?[45] А потом, часов в девять, мы нанесем еще один визит.

— Куда?

— Сначала — ужин, Гастингс. И пока нам не подадут кофе, мы даже думать не будем об этом деле. Когда человек ест, мозг должен служить желудку.

И Пуаро сдержал свое слово. Мы отправились в маленький ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и превосходно отужинали омлетом, камбалой, цыпленком и ромовой бабой, к которой Пуаро питал особую слабость.

Когда мы приступили к кофе, Пуаро дружески улыбнулся мне.

— Дорогой Гастингс, — сказал он. — Я завишу от вас гораздо больше, чем вы полагаете.

Признаюсь, его неожиданные слова смутили и обрадовали меня. Он никогда не говорил мне ничего подобного прежде. Иногда, в глубине души, я чувствовал себя уязвленным, потому что он делал все, чтобы поставить под сомнение мои умственные способности.

И хотя я был далек от мысли, что его собственные способности начали потихоньку угасать, мне вдруг пришло в голову, что моя помощь действительно нужна ему больше, чем ему казалось раньше.

— Да, — мечтательно продолжал он, — вы сами не сознаете, как это получается, но вы все чаще и чаще подсказываете мне правильный путь.

Я боялся верить своим ушам.

— Ну что вы, Пуаро, — пробормотал я. — Мне очень лестно… Вероятно, я так или иначе научился чему-то от вас…

Он отрицательно покачал головой.

— Mais поп, ce n'est pas ca.[46] Вы ничему не научились.

— Как? — изумленно спросил я.

— Не удивляйтесь. Все правильно. Никто ни у кого не должен учиться. Каждый человек должен развивать до предела свои возможности, а не копировать кого-то другого. Я не хочу, чтобы вы стали ухудшенным Пуаро. Я хочу, чтобы вы были непревзойденным Гастингсом! Впрочем, вы и есть непревзойденный Гастингс. Вы классически, совершенно нормальны.

— Нормален? Надеюсь, что да, — сказал я.

— Нет-нет, я о другом. Вы изумительно уравновешены. Вы — само здравомыслие. Понимаете, что это для меня значит? Когда преступник замышляет преступление, он непременно хочет обмануть. Кого же? Некоего нормального человека, образ которого имеется у него в голове. Возможно, такого существа вовсе нет в природе, и это математическая абстракция. Но вы приближаетесь к ней настолько близко, насколько это возможно. Бывают моменты, когда на вас нисходит вдохновение, когда вы поднимаетесь выше нормального уровня, моменты — надеюсь, вы поймете меня правильно — когда вы спускаетесь в самые таинственные глубины глупости, но в целом вы поразительно нормальны. В чем здесь моя выгода? Да в том, что в ваших мыслях я, как в зеркале, вижу то, во что преступник хочет заставить меня поверить. Это невероятно помогает мне и дает интереснейшие идеи.

Не могу сказать, чтобы я хорошо его понял. Мне показалось, что в его словах было мало лестного. Но, как бы то ни было, он поспешил рассеять мои сомнения.

— Я неудачно выразился, — быстро добавил он. — Вы обладаете способностью понимать ход мысли преступника, чего мне не дано. Вы показываете мне, какой реакции ждет от меня преступник. Такая проницательность — редкий дар.

— Проницательность… — задумался я, — да, пожалуй, проницательность мне свойственна.

Я взглянул на него через стол. Он курил одну из своих тонких сигарет и смотрел на меня чуть ли не с обожанием.

— Ce cher[47] Гастингс, — улыбнулся он. — Я вами восхищаюсь.

Я был польщен, но сконфужен и решил поскорее перевести разговор на другую тему.

— Итак, — деловито сказал я, — вернемся к нашему делу.

— Eh bien. — Пуаро откинул назад голову и, прищурив глаза, выпустил сигаретный дым.

— Je me pose des questions[48], — сказал он.

— Да? — с готовностью подхватил я.

— Вы, без сомнения, тоже?

— Конечно, — ответил я и, так же как и он, прищурившись и откинув голову, спросил:

— Кто убил лорда Эджвера?

Пуаро немедленно открыл глаза, выпрямился и энергично затряс головой.

— Нет-нет. Ничего подобного. Разве это вопрос? Вы же не читатель детективного романа, который подозревает по очереди всех героев без разбора. Правда, однажды я и сам вынужден был так поступить. Но это был особый случай. Я вам о нем как-нибудь расскажу, потому что горжусь им. На чем мы остановились?

— На вопросах, которые вы себе задаете, — сухо отозвался я.

Меня так и подмывало сказать, что я необходим Пуаро исключительно как слушатель, перед которым он может хвастать, но я сдержался. Если ему захотелось порассуждать, пусть.

— Очевидно, пришла пора их выслушать, — сказал я. Этой фразы было достаточно для его тщеславия. Он вновь откинулся на спинку кресла и с удовольствием начал:

— Первый вопрос мы уже обсуждали. Почему лорд Эджвер изменил свои взгляды на развод? По этому поводу у меня возникло несколько идей. Одну из них вы знаете.

Второй вопрос, который я себе задаю: что случилось с тем письмом? Кто был заинтересован в том, чтобы лорд Эджвер и его жена оставались формально связанными друг с другом?

Третий: что означало выражение его лица, которое вы заметили, обернувшись вчера утром при выходе из библиотеки? У вас есть на это ответ, Гастингс?

Я покачал головой.

— Нет, я в полном недоумении.

— Вы уверены, что вам не померещилось? Иногда, Гастингс, ваше воображение бывает un peu vif[49].

— Нет-нет, — энергично возразил я. — Я уверен, что не ошибся.

— Bien.[50] В таком случае этот факт требует объяснения. А четвертый мой вопрос касается пенсне. Ни Сильвия Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Что тогда эти очки дела ли в сумочке мисс Адамс?

И наконец, пятый вопрос. Кому и зачем понадобилось звонить в Чизвик Сильвии Уилкинсон?

Вот, друг мой, вопросы, которые не дают мне покоя. Если бы я мог на них ответить, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Если бы мне всего лишь удалось создать теорию, более или менее их объясняющую, мое amour propre успокоилось бы.

— Есть еще и другие вопросы, — сказал я.

— Какие именно?

— Кто был инициатором розыгрыша? Где находилась Карлотта Адамс до и после десяти часов вечера? Кто такой Д., подаривший ей шкатулку?

— Это слишком очевидные вопросы, — заявил Пуаро. — Им недостает тонкости. Это лишь то, чего мы не знаем. Это вопросы, касающиеся фактов. О них мы можем узнать в любой момент. Мои же вопросы, Гастингс, — психологического порядка. Маленькие серые клеточки…