Жорж Сименон - Вдовец Страница 22

— Я словно все время что-то у тебя выпрашиваю. Я только усложняю тебе жизнь…

Она всегда приносила ему сдачу, она считала своим долгом давать ему точный отчет в потраченных деньгах.

— Нынче утром я заплатила по счету булочнику, четыреста пятьдесят три франка должна была мяснику…

Не он установил такой порядок. Он лишь подчинился тому, какой завела она, подчинился, чтобы ее не травмировать. Она все боялась, как бы ее не заподозрили в корыстности, и ему казалось, что он понимает, почему. Она покупала для себя самые дешевые вещи, она одевалась скромно, но ведь это было ее желание.

Он сказал ей тогда:

— Я люблю тебя такой, как ты есть, в этом черном платье, с твоей прядкой на щеке и ненакрашенными губами…

Сказал совсем не потому, что косметика напоминала бы ему ее прошлое… Они оба заблуждались в отношении друг друга, искренне заблуждались.

А теперь эта старая дева, никогда не знавшая, что значит любить, приходит сюда словно судья, становится на защиту Жанны и как бы от ее имени обвиняет его в чем-то неблаговидном.

— Ей все время приходилось ловчить. Несколько франков отсюда, несколько франков из счета бакалейщика… А когда Пьеру понадобилось делать операцию аппендицита и класть его в больницу…

Он никогда не слышал об этом и с тоской смотрел на старуху, ожидая, что еще произнесут сейчас эти жестокие, бесцветные губы.

— Это было еще до того, как я взяла его к себе. Он тогда еще в деревне был… Она ни за что не хотела, чтобы его положили в палату для бесплатных больных… Я забыла, во сколько это ей тогда обошлось, но, помнится, очень дорого…

Все это время они жили рядом, в каких-нибудь нескольких метрах друг от друга, не было почти часа, чтобы они не виделись, не перекинулись словом… И вот, оказывается, в голове ее в это время толпились все эти мысли, ей приходилось решать все эти проблемы, а он даже не подозревал ни о чем…

— Как же она вышла из положения?

— Вы что, не догадываетесь? Я как раз только что сшила платье одной заказчице, которая сильно похудела, шелковое, в синих цветочках, как сейчас помню… В то время я еще хорошо видела… Ну, Жанна его примерила, платье на ней словно влитое сидело. Она попросила дать ей его на пару часов и после обеда отправилась на улицу Комартен…

В среду…

— Там, оказывается, есть небольшой, очень приличный бар, а рядом гостиница. И за два часа она заработала столько, сколько нужно было, чтобы заплатить за больницу.

— Она и после там была?

— Какая вам разница, сколько раз она туда ходила — один, два или сто? И какая вам, собственно, разница, ходила ли она туда вообще? Вы что, ничего не знали, когда просили ее остаться с вами? Разве она что-нибудь от вас скрыла?

Она говорила совсем как инспектор Горд. Она тоже могла бы сказать: «Это случается один раз на тысячу. Да и то…»

— Ну вот! Теперь вы все знаете. Если бы не мальчуган и не мое безвыходное положение, никогда бы я к вам не пришла и вам, конечно, куда спокойнее было бы ничего про это не знать.

…Спокойнее…

И снова он подумал: а может, он в самом деле заслужил этот суровый тон?

— Скажите мне еще…

— Что еще вам сказать?

— Все скажите.

— Вам что, мало этого?

— Мне необходимо понять.

— Тут и понимать нечего. Ей приходилось время от времени заниматься тем, чем она прежде занималась каждый вечер. У вас она ничего не брала. Но поскольку у мужчин на этот счет свои понятия, у нее хватало мужества все это скрывать, всячески изворачиваться, хитрить, чтобы не мешать вам блаженствовать…

Блаженствовать!..

Поначалу портниха казалась ему просто ограниченной старой девой с немного допотопными взглядами, теперь он уже готов был поверить, что она знает о нем нечто такое, чего он сам в себе не подозревал. В своем озлоблении она с явным удовольствием выставляла его в самом черном свете.

— Если бы я могла выбирать, я бы, как и она, предпочла, конечно, обратиться к господину Жаку.

С трудом проглотив слюну, он спросил:

— Он знал об этом?

— О чем?

— О ребенке…

— Весь последний год это он давал деньги на его содержание.

— Где она с ним встречалась?

Он боялся услышать, что этот человек приходил сюда, в его собственный дом.

— Да все там же, на улице Комартен!

— Давно это было?

— Я уже говорила вам, больше года тому назад…

— А потом она больше туда не ходила?

— Куда?

— На улицу Комартен…

— Зачем, спрашивается, ей было туда ходить, раз он взял на себя все заботы? Уж как он настаивал, чтобы она все бросила! Он снял для нее номер в гостинице, каждый месяц платил за него, накупил платьев, белья. Ей и носить-то их почти не приходилось…

Все те же среды после обеда! А ведь он бывал почти рядом с улицей Берри, когда шел с улицы Франциска Первого в предместье Сент-Оноре.

— А кто он такой, этот человек, вы знаете?

— Очень даже приличный господин, человек деловой, у него большая желтая машина, живет где-то в районе Булонского леса.

— Он женат?

— Само собой.

— И у него есть дети?

— Двое. Из-за них он и не мог развестись. Поскольку вина-то его, суд присудил бы детей жене, а с ними он не хотел расставаться.

— Жанна развелась бы со мной?

— Этого она мне не говорила. Не думаю, но если бы развелась, я бы только сказала, что она права.

Теперь он был уже вовсе не так уверен в том, что письмо адресовано ему. Может быть, на конверте значились другое имя и другой адрес, потому те люди из полиции и уверяли его, что никакого письма не было?

Он это узнает. Непременно. Это ему по-прежнему необходимо. Теперь, когда он обо всем узнал, он иначе будет задавать вопросы. Они просто не могли понять, что ему нужно, это естественно, но теперь перед ними будет другой, совсем другой человек.

Сейчас он еще не совсем пришел в себя, но он твердо знает — это пройдет, он научится смотреть жизни в лицо. Он уже не сердился на мадемуазель Кувер, которая продолжала сидеть все в той же позе, скрестив руки на животе.

— Ну так как же насчет мальчика, что вы решаете?

— Он знает, что вы пошли ко мне?

— Нет. Я нарочно отослала его в кино. Вчера тоже, — я ведь и вчера спускалась к вам. Но в последнюю минуту…

— Почему вы не сказали ему, что идете ко мне?

— Потому что он может не захотеть, чтобы я брала деньги у вас.

— Он не любит меня?

— Прежде он просто ревновал…

— Но ведь он не знал, что Жанна его мать.

— Ну и что? Разве это может помешать ребенку испытывать ревность? А с тех пор, как это случилось, он вас ненавидит.

— Он думает, что это я виноват?

— Ну, а кто же?

Ему не хотелось оспаривать ее слова, оправдываться. Все равно он скажет не то, что нужно, и еще больше все это разбередит.

— Скажите мне, какую сумму вносила жена, я ежемесячно буду давать вам столько же…

— Но теперь этого уже недостаточно, он ведь вырос, и потом все так подорожало — одежда, рубашки, а особенно обувь…

— Я буду платить столько, сколько вы скажете.

Видно, она была разочарована столь легкой победой, подобно тому, как были разочарованы родители Жанны там, в мэрии. Теперь она смотрела на него с новым интересом, но не без некоторой доли недоверия.

И все же сочла нужным как-то извиниться на свой лад.

— Все это я рассказала не ради собственного удовольствия… Раз уж мне пришлось обратиться к вам насчет денег, я волей-неволей должна была выложить всю правду.

— Вы правильно поступили.

— Вы осуждаете ее?

— Кого?

— Да ее, конечно. Если осуждаете, то зря. Если бы она не так мучила себя из-за вас…

Он смутно чувствовал, что старуха в чем-то права, и это было самое важное.

— Не может женщина жить словно на поводке…

И вдруг он отчетливо — отчетливее, чем все эти последние недели, — вспомнил Жанну, вспомнил ее в столовой, за швейной машинкой, на кухне, и еще — ожидающей за дверью, не позовет ли он ее…

Разве не жила она все эти восемь лет в их квартире на положении домашнего животного, которое слоняется из угла в угол, прислушиваясь к настроению своего хозяина, подстерегая минуту, когда тому вздумается приласкать ее, сказать доброе слово?..

— Как мне хочется, чтобы ты чувствовал себя счастливым!

Самое удивительное, что ведь он тоже говорил ей это, он тоже думал о ней этими словами. Может быть, в конце концов ей осточертело всегда чувствовать на себе его тревожный взгляд? Она спрашивала его, заранее зная ответ.

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

— Что же ты думаешь?

— Хотел бы наверняка знать, что ты счастлива.

Она смеялась немного деланным смехом или подходила и целовала его в лоб. Может быть, это происходило даже как-нибудь в среду вечером? Вполне возможно. А перед этим она ходила на улицу Комартен, чтобы заработать на содержание сына, или потом, позднее, на улицу Берри, к тому человеку, которого, разговаривая с мадемуазель Кувер, называла господином Жаком.