Жорж Сименон - Вдовец Страница 23

Потому что с ней-то она о нем говорила. У нее была потребность с кем-то делиться всем этим. Не с ним. С этой старой женщиной с четвертого этажа.

И о Жанте она с ней тоже говорила, но говорила только:

— Он такой добрый!

Понимала ли она, что он вовсе не добрый, что он просто человек?

А что, если бы она созналась ему во всем? Этого он не мог себе даже представить… Слишком неожиданно все это на него обрушилось. Ясно было только одно: недаром, значит, испытывал он это смутное чувство неблагополучия. Сколько раз охватывало его какое-то ощущение нереальности, непрочности…

Он окружил себя стенами и окружил ими Жанну, чтобы быть уверенным, что оба они существуют, что они вдвоем, что он и она — одно целое и что жизнь их — настоящая жизнь. Для большей верности он старался, чтобы и все вещи находились на своих местах, словно тоже играли здесь свою роль, чтобы один день в точности повторял другой и каждый час его заранее был расписан.

Таким способом, наивно думал он, ему удастся удержать ее.

Затаив дыхание, строил он таким образом некую иллюзорную, мнимую жизнь, и вот пришла эта старая женщина и задула ее как свечу…

— Так вот, за истекший месяц…

— Ах да, простите. Так сколько я вам должен?

— Включая сюда одежду, которую ему придется купить, и школьные учебники…

Она вполголоса начала перечислять статьи расхода, пристально наблюдая за выражением его лица при каждой произносимой цифре — не находит ли он ее чрезмерной.

— Спасибо за мальчика. Если мне только удастся найти господина Жака, я не стану вас больше затруднять.

— Незачем вам его искать.

— Вы хотите сказать, что собираетесь платить и дальше?

Он молча кивнул головой, проводил ее до площадки, убрав с ее пути стул, на который она чуть было не налетела. Не оглядываясь, она молча начала взбираться по лестнице неуверенными своими шажками.

Он запер за ней дверь; это привычное движение было теперь лишено того смысла, который он вкладывал в него раньше. В течение многих лет это был как бы символический, своего рода ритуальный жест. Он проходил через двор, мимо грязного окошечка, за которым горела лампа консьержки, поднимался по никогда не освещающейся лестнице, распахивал незапертую дверь и слышал, как в задней комнате Жанна встает со стула. И даже если Жанна не двигалась, все равно он знал: она тут, он чувствовал ее присутствие. Тогда он закрывал дверь, и это был словно барьер, который он воздвигал между ними двумя и всем остальным враждебным, пугающим миром.

Они оставались вдвоем в этих стенах, и уже не существовало ничего, кроме отдельных уличных звуков, случайно доносившихся до их слуха. Да еще там, внизу, — крыши проходящего мимо автобуса и снующие взад и вперед прохожие, которые не могли причинить им зла…

Он никогда не говорил Жанне, о чем он думает в такие минуты, что чувствует в самых тайниках своей души. Его мысли никогда не складывались в четкие слова. Только однажды сказал он, садясь в свое кресло и блаженно вытягивая ноги:

— До чего хорошо!..

Да неужели же она не понимала этого по его движениям, по тому, как он входил в мастерскую, вешал на место шляпу, смотрел на свои чертежные столы, буквы, написанные китайской тушью, на нее, Жанну, когда она, бросив шитье или возню на кухне, вставала ему навстречу?..

Давно, когда он был ребенком, у них в Рубе был один служащий банка, который всегда выходил из дому и возвращался домой в одно и то же время, минута в минуту. Он не раз видел, как этот человек идет по противоположному тротуару; шагах в двадцати от своего дома он вытаскивал из кармана блестящую цепочку, на конце которой висел ключ.

Этот человек тоже ходил большими шагами и почти так же медленно, как Жанте, и это придавало его походке нечто торжественное. Голову он держал прямо, лицо его было бесстрастно, неизменно спокойно, и мальчиком Жанте не раз слышал, как мать бормотала:

— Можно подумать, что он несет Святые Дары…

Может, Жанна тоже находила, что у него такой вид, будто он несет Святые Дары? Ведь сказала же только что мадемуазель Кувер с нескрываемым раздражением, что жена смотрела на него, как на какого-то господа бога?

В полном изнеможении рухнул он в свое кресло, этот господь бог.

Да, помнится, тот служащий банка, возвращаясь в один прекрасный день со службы и держа уже наготове ключ, внезапно свалился на тротуар всего метрах в десяти от своей двери…

Послышались торопливые шаги на лестнице, наверху хлопнула дверь. Это Пьер вернулся из кино, и, должно быть, прежде всего бросился сейчас к плите посмотреть, что сварено на обед.

И Жанте, пристально вглядываясь в прикрепленную к стенке букву своего незаконченного алфавита, алфавита Жанте, над которым он много лет работал, внезапно закрыл глаза — у него защипало веки.

Не было в нем ни гнева, ни злобы. Даже горечи не было. Пальцы его тихо шевелились. Он раскрыл ладонь, вновь закрыл ее, снова раскрыл и нерешительными, нежными движениями принялся поглаживать кожаную обивку своего старого кресла.

3

На этот раз он явился сюда уже не рядовым просителем и лишь мимоходом бросил рассеянный взгляд на посетителей, которые ожидали на скамейке, прислонясь спиной к стене, густо обклеенной ведомственными распоряжениями. Он обратился через барьер к дежурному бригадиру, выслушивающему сетования скромно одетой женщины, которая со слезами рассказывала ему, как на Больших Бульварах какой-то жулик — совсем еще ребенок, господин офицер, я уверена, ему не больше четырнадцати! — вырвал у нее из рук сумку.

— Я к инспектору Горду, мне назначено, — сказал он, прерывая ее монолог.

— Он ждет вас. Можете подняться. Как пройти, знаете?

Прежде чем идти сюда, он предусмотрительно позвонил Горду, который не выразил при этом никакого удивления. В первой комнате двое мужчин печатали на машинках, и какой-то алжирец сидел на стуле, ожидая приема. Жанте указали на дверь, которую он хорошо помнил.

— Постучите. Да не бойтесь, стучите сильнее, там, вероятно, открыто окно.

Горд сидел без пиджака, на столе стояла начатая кружка пива.

— Входите, Жанте. Я ведь знал, что мы с вами еще встретимся.

Инспектор смотрел на него с откровенным любопытством и не скрывал своего удивления по поводу перемены, которая произошла во всей его манере держаться.

Жанте это польстило, ибо у него самого было ощущение, будто он стал наконец взрослым. Он держался все еще робко. Но это было скорей от неловкости, вернее сказать, с непривычки; он как-то еще не смел смотреть людям прямо в глаза.

Однако уже одно то, что он позвонил Горду, было само по себе знаменательно, и так как Горд не задавал ему никаких вопросов, он прямо заговорил о цели своего посещения.

— Я пришел просить вас об одной услуге. Мне нужно выяснить одну вещь. Вам это сделать нетрудно, а мне почти невозможно.

В глазах инспектора появилось выражение иронии, впрочем, не язвительной, а скорей доброжелательной.

— Мне нужно узнать фамилию и адрес одного человека. Вы понимаете?

Теперь Горд нахмурился и старательно стал пожелтевшим большим пальцем уминать табак в своей трубке.

Словно бросаясь в воду, Жанте продолжал:

— Мне известно, что его имя Жак. В Рульском полицейском участке они ничего мне не хотят сказать, а гостинца не имеет права сообщать адреса своих клиентов.

— Вы что, уже туда ходили?

— Был не я. Другой человек.

— По вашему поручению?

— Нет.

— Может быть, вы все-таки объясните…

— Это одна старая дева, она живет этажом выше меня. Моя жена отдала ей на воспитание своего сына…

Горд почесал себе нос.

— Так у нее был сын?

— Я узнал об этом только три дня назад.

— Прижила она его еще до вас?

— Да. Ему сейчас десять. Когда я встретил ее, он находился у кормилицы. Вам не было это известно?

— Я ведь никакого подробного дознания не проводил. Это было обычное, рядовое происшествие. Жалобы никто не подавал. Одного не понимаю — зачем вам эта фамилия и этот адрес. Главное, не понимаю, при чем тут ребенок.

— Ребенок ни при чем.

— Ну, так в чем же дело?

— Мне необходимо увидеть этого человека.

— Он знает о существовании мальчишки?

— Он никогда его не видел. Но последний год это он платил за его содержание.

Горд задумчиво покусывал чубук своей трубки. Он по-прежнему смотрел на него с любопытством, но в глазах его появилось выражение некоторого удовлетворения.

— Вам-то откуда все это известно? Это старуха открыла вам глаза?

— Да. Она тоже не нашла его адреса, а ей нужны были деньги.

— И она пришла требовать их у вас, а? Так все начистоту вам, значит, и выложила? Вот видите, говорил я вам, десять, сто раз говорил, а вы не хотели верить.