Мэри Райнхарт - Стена Страница 22

— Давай-ка я ее заберу, Марша, чем черт не шутит. Попробую избавиться от нее незаметно. Ни к чему усугублять ситуацию— и без того дела хуже некуда.

Он уже поднялся, собираясь не откладывая проделать это, но тут я его остановила.

— Не спеши, Артур, — печально сказала я. — Шляпы там больше нет.

Он недоуменно уставился на меня.

— Нет? А где же она?

— Я разрезала ее на куски и выбросила в залив. Боюсь только… — Не успела я договорить, как в дверях появился Уильям и позвал Артура к телефону; вскоре я услышала шум мотора отъезжавшей машины.

Обо всех последующих событиях того дня я знаю лишь понаслышке. Артуру звонил доктор Джеймисон, являвшийся также местным коронером; он попросил Артура официально опознать труп— что, как я понимаю, тот и сделал, с побелевшим лицом и потрясенный. Затем шериф отвел его к той неглубокой могиле неподалеку от ручья, теперь тщательнейшим образом огороженной канатами от зевак, уже столпившихся там. И тогда же я увидела, как некий детектив разговаривает с Майком в саду, и Майк ведет его к сараю с инструментами.

Теперь, когда пишу эти строки, я вспоминаю все до мельчайших деталей. Однако долгое время- все эти факты были стерты из моей, памяти, словно я ничего этого никогда и не знала. События развивались слишком быстро, и слишком много их свалилось тогда на нас. Начать с того, что ближе к вечеру приехала на своей машине Мэри-Лу— спокойная, хладнокровная, в черном платье и черной шляпке, с чемоданчиком, содержащим все необходимое для ночевки, и подарком от Джуниора—рисунком, изображавшим, по замыслу художника, кота.

— Я только что узнала, — сказала она. — Думаю, Артур все же мог позвонить и сообщить мне. Где он?

— Где-то в поселке, — уклончиво ответила я. — Артур занял папину комнату. Отнеси туда свои вещи и попроси Уильяма поставить в гараж твою машину.

Когда она вернулась, я все еще стояла на веранде. Поглядев на Мэри-Лу, я поняла, что ее спокойствие и выдержка — всего лишь маска для слуг. Терзаясь угрызениями совести, Мэри-Лу к тому же сильно нервничала. Мэгги принесла нам чаю.

— Ох, Марша, стоит мне подумать о тех совершенно убийственных вещах, которые я говорила о Джули!.. — патетически воскликнула Мэри-Лу. — Какой бы она ни была, такого даже она не заслужила.

— Должно быть, кто-то рассудил иначе, — заметила я.

Мэри-Лу буквально засыпала меня вопросами, и я испытала облегчение, когда она наконец-то спустилась вниз—принять бесчисленных визитеров, которые являлись с подобающими случаю печальными лицами, однако глаза их едва не вылезали из орбит от любопытства.

Я снова улеглась в постель и от нечего делать то разглядывала гравюры Каррира и Айвза на стене, то посматривала через открытую на веранду дверь на залив, где эти чертовы чайки порой мяукали, как кошки, а порой плакали, словно младенцы.

Сколько же воды утекло с тех стародавних времен, еще до появления Джульетты, когда Артур носился взад-вперед по лестнице, а я хвостом сновала за ним! Отец с матерью неуклонно следовали заведенному на летний сезон ритуалу. Отец всегда держал в конюшне легкий двухместный экипаж и рессорную двуколку, и лошадей всегда присылали летом заранее.

Для автомобилей въезд на остров был запрещен, и дни текли по заведенному спокойному распорядку: утренние визиты, днем— игра в «наполеон», позже — прогулка в экипаже, затем обед— дома или у кого-то в гостях.

И не было в этом никакого хвастовства, позерства— просто шла чрезвычайно достойная жизнь. Возможно, довольно скучная, но зато стабильная. Утренние визиты были чистой формальностью—с оставлением визитных карточек, порой со стаканчиком хереса и печеньем, и посетителей зачастую проводили в сад. Как хорошо я все это помню!

«Я непременно хотела бы показать вам свои дельфиниумы. В этом году они удались на славу».

Помню маму в саду возле солнечных часов, в длинном широком платье довоенного фасона, а позднее — в широкополой шляпе, призванной защитить от солнца ее чудесную кожу. Разговоры о розах, водосборе и анютиных глазках—вместо пересудов о налогах и политике; затем наконец в дверях появлялся Уильям; открытый экипаж, запряженный парой красивых лошадок, уносился прочь, и все снова замирало.

В полдень появлялся отец в костюме для верховой езды— лошадей он оставлял в конюшне, и мы с Артуром, умытые и причесанные, спускались к ленчу. Я всегда набрасывалась на еду, как изголодавшийся волчонок, однако ужин свой предпочитала съедать наверху. После ленча мы были предоставлены сами себе; мне разрешалось гулять где угодно, что я и делала: бродила вдоль берега или шла в горы, где Артур однажды забрался на такой выступ, что снимать его оттуда пришлось с помощью канатов.

Все было тихо и спокойно. По вечерам отец с матерью обычно отправлялись на званый ужин. Мама, бывало, заглядывала ко мне в комнату, вся в шелках или в парче, с красивыми сережками и в жемчужном ожерелье, с высокой прической, которую носила до конца жизни. Помню, она поворачивалась кругом, чтобы я могла ее рассмотреть, а потом наклонялась, чтобы поцеловать меня перед сном.

— Будь умницей, Марша, и ложись в кроватку. Затем она выходила, оставляя после себя ощущение потери и едва уловимый аромат фиалковых духов, которыми продолжала пользоваться еще долгое время после того, как в моду вошли новые сорта.

Отец заходил ко мне редко. Он был более суров. Сейчас, мысленно оглядываясь назад, я думаю, что мы никогда по-настоящему его не знали.

Я все еще была всецело погружена в воспоминания о былых временах, когда услышала внизу голос Артура и тут вдруг поняла: я и не надеялась, что он вообще когда-нибудь вернется. 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Это были последние спокойные дни, которые мне суждено было изведать, — ибо на долгие недели мир и спокойствие покинули наш дом. Артур был вновь с нами, мрачный, но в то же время несколько успокоившийся. Никто не собирался его арестовывать. Казалось, властям было ничего не известно о его визите на остров. Шенд поступил с ним порядочно — более чем порядочно. В тот же день произвели вскрытие, а предварительное расследование должно было состояться в следующий вторник в помещении школы. Очевидно, этой отсрочки потребовала полиция.

Вернувшись, Артур поцеловал меня, однако в действительности все его внимание и забота были обращены на Мэри-Лу. Помню, он обнимал ее так, словно боялся выпустить из рук; как будто в обстановке всеобщего хаоса и смятения, когда почва уходила из-под ног, он испытывал несказанную радость оттого, что она рядом, любящая и верящая в него.

А между тем происходили события, о которых мы ничего не знали. Вечером в полицейском участке состоялось совещание. Из Клинтона, главного города округа, приехал Буллард, окружной прокурор, там же присутствовали шериф, а также шеф местной полиции, высший чин полиции штата и несколько детективов. Представителей ассоциаций средств массовой информации и репортеров всевозможных газет держали в приемной. Это было закрытое совещание; Буллард хотел арестовать Артура на время проведения дальнейшего расследования, а Рассел Шенд был против.

— Какие у вас доказательства? — допытывался Шенд. — Вы считаете, что они у вас имеются, но погодите — понаедут сюда с полдюжины шишек из Нью-Йорка и камня на камне не оставят от ваших косвенных мотивов. Да, Ллойд ненавидел свою бывшую жену. Да, ему осточертело выплачивать ей эти деньги. Возможно даже, что в ту ночь он приезжай в Сансет-Хаус, чтобы подробно узнать о ее притязаниях. Если уж на то пошло, лично я уверен, что он приезжал. Очень может быть, что именно Ллойд в три часа ночи бегал по саду без шляпы, с топором в руках. Он упорно не сознается в этом, однако допустим, что это действительно был он. И что это доказывает? Топор был найден еще до того, как Джульетту Рэнсом убили, и, по мнению доктора Джеймисона, орудием убийства был никак не топор, а более тупой инструмент.

— А вы чертовски стараетесь выгородить Ллойда, — угрюмо заметил Буллард.

— Просто, прежде чем арестовывать его, я хотел бы убедиться, что у него нет алиби. Вот и все. Если вы желаете остаться в дураках, то лично я — нет. Согласен, что эта история с яхтой кажется несколько странной, но в конце концов, Буллард, почему бы человеку не поплавать на яхте, если у него возникло такое желание?

Обо всем этом шериф рассказал мне несколько месяцев спустя. Они расчистили стол и разложили на нем всевозможные предметы, собранные к тому моменту: мои ножницы, сломанный замок от нашего сарая для инструментов; то, что осталось от шляпы Артура и кусок ленты с буквой «А», теперь наклеенный на картонку; размокший портсигар Джульетты, наручные часы с порванным ремешком и конверт, в котором лежал сигаретный окурок со следами помады. Там же были и фотографии, запечатлевшие царапины на Орлиной скале, саму могилу, еще не разрытую; один снимок, где ее лицо было закрыто листьями, и еще один — уже без листьев. Где-то поблизости от того бревна на холме они обнаружили вмятину от женского каблука, и сейчас перед ними лежал гипсовый слепок с него.