Уилки Коллинз - Закон и женщина Страница 23

Все присутствовавшие заметили, что лицо подсудимого обнаруживало сильное душевное страдание. Он был смертельно бледен. Глаза его ни разу не поднялись на публику. При появлении каждого нового свидетеля, показывавшего против него, он взглядывал на него с пристальным вниманием, в остальное время стоял с опущенной головой. Когда показания коснулись болезни и смерти его жены, он был глубоко взволнован и закрыл глаза руками. Вообще было замечено с удивлением, что подсудимый, хотя и мужчина, обнаружил несравненно менее самообладания, чем судившаяся перед ним женщина, обвиненная в убийстве на основании множества неопровержимых улик. Некоторые из присутствовавших (незначительное меньшинство) признали этот недостаток самообладания в подсудимом свидетельством в его пользу. Спокойствие в его положении означало бы, по их мнению, закоренелую бесчувственность бессердечного и бессовестного преступника и было бы само по себе доказательством виновности.

Первым из вызванных свидетелей был Джон Девиот, эсквайр, исправляющий должность шерифа в Мидлотиане, На вопрос лорда-адвоката, представителя обвинения, он рассказал следующее:

«Подсудимый был приведен ко мне двадцать девятого октября. Он написал и подписал свое показание. Это было сделано добровольно и без принуждения, причем подсудимому были сделаны необходимые предостережения.

Подсудимый обвинялся в убийстве. Это было сообщено ему прежде, чем он подписал свое показание. Вопросы подсудимому были предложены отчасти мною, отчасти другим чиновником судебного ведомства. Ответы были ясные и, как мне кажется, чистосердечные».

Появление вызванной затем свидетельницы произвело заметное волнение в публике. То была сиделка, ухаживавшая за миссис Макаллан во время ее последней болезни, Кристин Ормзон.

Ответив на первые формальные вопросы, сиделка, допрашиваемая лордом-адвокатом, рассказала следующее:

«Я поступила к миссис Макаллан седьмого октября. Она страдала тогда от сильной простуды, сопровождавшейся ревматическим воспалением левой коленки. Я слышала, что до этого времени здоровье ее было удовлетворительно. Ухаживать за ней было очень нетрудно, стоило только привыкнуть к ее характеру. Она была не зла, но упряма и вспыльчива, легко раздражалась и во время своих вспышек не отдавала себе отчета в своих действиях. Мне кажется, что ее характер испортился вследствие ее несчастного замужества. Она не была скрытной особой. Мне даже кажется, что она была слишком откровенна со своими слугами, как со мной, например, насчет себя и своих неприятностей. Она не стесняясь говорила мне, когда мы привыкли друг к другу, что она очень несчастна. Она часто жаловалась на мужа. Однажды ночью, когда она не могла спать и была в тревожном состоянии, она сказала мне…»

Показание свидетельницы было прервано деканом факультета. В интересах подсудимого он обратился к судьям и спросил, может ли суд принимать такие сбивчивые и не идущие к делу показания?

Лорд-адвокат в интересах обвинения объявил себя вправе представить это показание. В высшей степени важно в этом деле выяснить на основании показаний непредубежденных свидетелей, в каких отношениях жили муж и жена, сказал он. Свидетельница — весьма почтенная особа, она сумела снискать доверие несчастной женщины, за которой ходила, когда та была на смертном одре.

После краткого совещания судьи решили единогласно, что показание не может быть принято. Свидетельница должна показывать только то, что она сама видела и заметила в отношениях мужа и жены.

Лорд-адвокат возобновил допрос свидетельницы, и Кристин Ормзон рассказала следующее:

«Мое положение сиделки давало мне возможность видеть миссис Макаллан почти постоянно, и я в состоянии рассказать многое, что неизвестно другим.

Так, например, я не раз имела возможность заметить, что мистер и миссис Макаллан жили друг с другом не совсем счастливо. Я могу представить вам пример этого, пример не из того, что я слышала от других, но из того, что видела сама.

В начале второй половины моего пребывания у миссис Макаллан, в Гленинг приехала погостить некто миссис Болл, молодая вдова и родственница мистера Макаллана. Миссис Макаллан ревновала мужа к этой особе и выказала это в моем присутствии накануне своей смерти, когда мистер Макаллан пришел в ее комнату, чтобы узнать, как она провела ночь. «Какое тебе дело, как я провела ночь, — сказала она. — Не все ли тебе равно, спала я или нет? Как провела ночь миссис Болл? Все так же ли она прекрасна, как всегда? Иди к ней, не теряй времени со мной». Начав так, она довела себя до одного из своих припадков бешенства! Я причесывала ее в это время. Думая, что мое присутствие при такой сцене неуместно, я хотела уйти из комнаты. Она остановила меня. Мистер Макаллан был также того мнения, что мне следовало уйти, и высказал это прямо. Миссис Макаллан потребовала, чтобы я осталась, и употребила при этом выражения, крайне оскорбительные для мужа. Он сказал: «Если ты не в состоянии сдержать себя — кто-нибудь из нас, я или сиделка, уйдем из комнаты». Она сказала: «Это хороший предлог, чтоб уйти к миссис Болл. Иди!» Он вышел из комнаты. Лишь только дверь за ним затворилась, как миссис Макаллан начала говорить мне о нем самые оскорбительные для него вещи. Между прочим, она сказала, что ничто не обрадовало бы его так, как ее смерть. Я начала возражать ей. Она схватила головную щетку, швырнула ее в меня и выгнала меня из комнаты. Я ушла и ждала внизу, пока не успокоилась. Затем я вернулась к ней, и некоторое время все шло как обычно.

Не лишнее, может быть, сказать несколько слов в объяснение ревности миссис Макаллан к миссис Болл. Миссис Макаллан была некрасивая женщина. У нее было бельмо на одном глазу, а цвет лица ее был самый грубый и нечистый, какой я когда-либо видела. Миссис Болл, напротив, была весьма привлекательная особа. Глаза ее приводили всех в восхищение, а цвет лица у нее был самый нежный и чистый. Бедная миссис Макаллан уверяла, что она белится и румянится, но это было несправедливо.

Нет, дурной цвет лица не был следствием ее болезни. Мне кажется, что это был природный недостаток.

Ее болезнь, если вы желаете, чтобы я описала ее, была только несносна. До последнего дня в состоянии ее здоровья не было никаких сколько-нибудь опасных симптомов. Ревматизм в коленке был мучителен при движении, даже очень мучителен, и невозможность встать с постели была, конечно, тяжела. Но вообще ее здоровье до рокового припадка не внушало никому никаких серьезных опасений. У нее были книги и письменные принадлежности, лежавшие всегда возле нее на больничном столе, который можно было ставить во всякое удобное для нее положение. Иногда она читала или писала, иногда лежала неподвижно, думая или разговаривая со мной и с двумя соседками, часто навещавшими ее.

Ее письменные произведения, как мне известно, были почти исключительно в поэтическом роде. Она была большая мастерица писать стихи. Я не судья в таких вещах. Я знаю только, что поэзия ее была в грустном роде: жалобы на свою участь, недоумение, зачем она родилась, и тому подобный вздор. Были также намеки на жестокость сердца ее мужа и на его неспособность понять и оценить достоинства жены. Словом, ее перо, как и ее язык, служило ей только для выражения ее неудовольствия. Бывали дни, когда даже ангел с небес не мог бы угодить миссис Макаллан.

Во время своей болезни покойная леди занимала большую спальню в первом этаже.

Да, показанный мне план комнаты вполне верен. Одна дверь выходила в большой коридор, в который выходили двери и всех других комнат. Другая дверь, на боковой стороне, означенная на плане буквой В, вела в спальню мистера Макаллана. Третья дверь, на противоположной стороне, означенная на плане буквой С, выходила в небольшой кабинет, или библиотеку. Эту комнату, как я слышала, занимала обыкновенно мать мистера Макаллана, когда приезжала погостить в Гленинг, в остальное же время она стояла незанятая. Во время моего пребывания в доме мать мистера Макаллана не приезжала. Дверь между кабинетом и спальней была постоянно заперта, и ключ вынут. Я не знаю, у кого был этот ключ и был ли один ключ или несколько. При мне никто не отворял эту дверь. Я была в кабинете только раз, вместе с экономкой. Мы входили в дверь из коридора.

Прошу заметить, что я могу ручаться за точность моих показаний о болезни миссис Макаллан и о внезапной перемене, кончившейся ее смертью. По совету доктора я в то время писала заметки с обозначением числа и часов. Перед тем как идти сюда, я просмотрела эти заметки. С седьмого октября, когда я начала ухаживать за ней, до двадцатого она поправлялась, хотя медленно, но постоянно. Ее коленка все еще болела, конечно, но воспаленный вид ее проходил. Что касается ее здоровья вообще, кроме слабости от лежания в постели и раздражительности, не было никаких дурных симптомов. Она спала плохо, это правда, но против этого у нее было наркотическое лекарство, прописанное доктором.