Николас Мейер - Учитель для канарейки Страница 24

Понелля я разыскал в его излюбленном кафе на бульваре Сен-Жермен, он был погружен в газетные описания произошедшей трагедии, забытая сигарета опасно свисала из его губ.

— У вас все благополучно? — спросил я, присаживаясь рядом и подзывая официанта.

— Насколько возможно, — ответил он, не отрывая глаз от газеты. — Держу пари, мадам Жири вернулась на работу.

— Я бы не удивился. Я могу у вас кое-что спросить?

Вот тут он взглянул на меня.

— Только если вы позволите сначала мне задать вам вопрос, — я ждал. — Вы ведь знали, что вчерашним вечером что-то должно было случиться.

— Это не вопрос.

— Да ладно вам. А на вчерашней репетиции вы спасли жизнь мадемуазель Адлер, — прежде чем я мог возразить, он воспользовался своим преимуществом и продолжал: — Перед представлением я видел вас за кулисами, вы, как хищный зверь, бродили там, следя за всеми и вся, — он победно улыбнулся. — А сами сказали мне извиниться перед Леру. Вы полицейский, да?

Подошел официант и принял мой заказ. Когда он ушел, я сделал вид, будто собираюсь с мыслями.

— Я доверюсь вам, — сказал я, наконец, и поведал ему свою сказочку о расследовании смерти Жозефа Бюке по распоряжению префектуры.

Понелль торжественно кивнул и стряхнул пепел сигареты на пол.

— Так и знал, — вздохнул он. — Ну, спрашивайте.

— Расскажите мне о Шарле Гарнье.

— Что именно?

— Вы можете описать мне его? — он растерянно взглянул на меня. — Его внешний облик. Как он выглядел?

Понелль прикусил сустав пальца. Мне принесли кофе, и я стал задумчиво помешивать сливки ложечкой, пытаясь скрыть нетерпение.

— Ну, он был футов шесть ростом, я бы сказал. Довольно смуглый, с глубоко посаженными голубыми глазами.

— Что еще?

Он прикрыл глаза, стараясь вызывать в памяти образ архитектора, потом внезапно взглянул на меня и улыбнулся.

— У него была поразительная шевелюра и борода огненно-рыжего цвета.

— Вы бы узнали его, если бы увидели снова?

— Он мертв, мсье.

— Вы не ответили на вопрос.

11. В некрополе

— Поверить не могу, что я позволил вам уговорить меня! — в пятый раз воскликнул Понелль, когда мы входили в ворота кладбища Пер Лашез, оставив бульвар Менильмонтан. Было почти пять часов, моросило. Пока молодой человек не передумал, я схватил его за руку.

— Будьте так любезны, помогите мне сориентироваться и не забывайте, что я представляю префектуру.

— Вот префектура и выполняла бы ваше таинственное поручение!

— Тогда не обойдется без бумагомарания и гласности, а я в данный момент очень хотел бы избежать и того, и другого. Вот позже, вероятно, придется отказаться от подобной осторожности.

Пока что он как будто удовлетворился этим и, хмуро поглядывая на свинцовые небеса, повел меня вперед и направо. Кладбище было огромно, настоящий город мертвых, в котором были свои холмы и долины, накрытые бесконечным сплетением извилистых улочек и миниатюрных бульваров, застроенных маленькими домиками — элегантными гробницами.

— У меня от этого места мурашки по коже, — несчастным голосом промычал Понелль.

— Вам не нравятся кладбища?

Он пожал плечами.

— Тут не суеверие, если вы об этом. Двадцать лет назад именно здесь находился последний оплот Коммуны. Самые страшные сражения произошли среди этих самых могил, многие из них были просто усыпаны мертвыми. Полторы сотни человек — тех, кто выжили — поставили у стены и расстреляли. И похоронили на месте, в общей могиле. Она где-то здесь, — его передернуло при этой мысли. — Вы хотите туда, где похоронен Гарнье?

— Я, в общем-то, не спешу. Расскажите мне еще об этом кладбище, — предложил я, сочтя, что лучше отвлечь внимание Понелля от нашего дела до того момента, когда его активное участие будет неизбежно.

— Что вас интересует?

— Все. Кто такой был Пер Лашез?

Он снова пожал плечами.

— Он был исповедником Людовика XIV и покровителем этого места. Это были владения иезуитов до их изгнания. Город приобрел их примерно в 1800 году. Я не специалист.

— Напротив, дорогой мой. Как и всегда, вы — настоящий фонтан просвещения.

Мы остановились перед гробницей Давида, пламенного художника и сторонника Революции. Поблизости обнаружилось место захоронения Жерико. Может быть, здесь, как и в Вестминстерском аббатстве, мертвых располагают в зависимости от рода их занятий?

— Не думаю, — ответил на это мой проводник равнодушным тоном.

Продолжая двигаться в юго-восточном направлении, мы миновали гробницу Мольера, и я указал на нее Понеллю.

— Темнеет, скоро закроют, — только и ответил он. — А я промок до нитки.

— Смотрите, а здесь Гюго! — воскликнул я. — Похоже, писатели собраны вместе, так же, как и художники. Поддразнивая спутника таким образом, я тянул время, пока мы искали место погребения архитектора, и сумел лишь наполовину скрыть свое изумление, обнаружив могилы Бомарше и несчастного маршала Нея. Кладбище было удивительное.

Я разжег трубку и перевернул чашечку, чтобы не выпал осадок.

— Вот где были убиты коммунары, — мрачно заметил Понелль, указуя на памятную стену над массовой могилой. В отдалении послышался колокольный звон. Этот звук словно бы успокоил моего товарища. — Пойдемте, пора. Ворота закрывают. Поищем могилу Гарнье в другой раз.

— Успокойтесь. Мы никуда не пойдем.

Он уставился на меня сквозь завесу дождя с таким неверием на лице, что при любых других обстоятельствах мне стало бы смешно.

— Никуда не пойдем? Что это вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что я намереваюсь увидеть могилу Гарнье сегодня. Встаньте вот тут за Мюрже[57] и не двигайтесь, пока я вам не разрешу.

Я осторожно подтолкнул Понелля в укромное место и достал часы. Как же мне не хватало вас, Уотсон! Ваша бесстрашная душа возрадовалась бы подобному расследованию, при мне же был только робкий скрипач, вполне убежденный на тот момент, что я совершенно лишился рассудка.

Но, увы! — даже будь со мной вы с вашей стойкостью, мы все равно не обошлись бы без услуг Понелля.

— Но что, если нас найдут!? — яростно прошипел он. Я приложил палец к губам и слегка сжал его плечо.

Долго ждать нам не пришлось. На кладбище было всего несколько служащих, и в такую погоду, делая обход территории, они оглядывали кладбище без особого внимания, лишь формально выполняя свои обязанности. Мертвым, в конце концов, полагалось быть мертвыми. Я вытряхнул из трубки пепел и сунул ее в карман своего длинного пальто, рядом с сэндвичами, которыми запасся перед нынешним походом.

Было уже довольно темно, и задул холодноватый ветер, что вовсе не способствовало поднятию духа.

— Пора вам показать мне гробницу Шарля Гарнье, — объявил я.

— Да как вы ее вообще найдете? — раздраженно ответил он. — Заметьте, все кладбище организовано безо всяких правил!

— Не теряйте терпения, мой дорогой Понелль. Вон та сторожка напротив, я полагаю, принадлежит могильщику, который сейчас, вероятно, сидит дома и с удовольствием кушает теплый ужин, радуясь, что ему не приходится бродить где-то в столь суровую ночь. Давайте проверим, правильно ли мое предположение?

Домишко, и в самом деле, принадлежал могильщикам, и, без труда взломав громоздкий замок, я затащил своего возмущенного сообщника внутрь. Там, как я и рассчитывал, отыскался «бычий глаз» — фонарь с увеличительным стеклом — и кое-какие другие полезные инструменты, по крайней мере, один из которых должен был мне очень пригодиться.

— Зачем это вам лом? — поинтересовался Понелль, с беспокойством оглядывая орудие.

— После вас, дорогой мой.

Он фыркнул не то насмешливо, не то сердито, и решительно вышел из домика.

Освещая себе путь направленным лучом «бычьего глаза», я следовал за Поннелем в северную часть кладбища. Мы прошли, наверно, с полмили. Прокрадываясь среди могил, мы измазались в грязи по самые брови, а один раз нам даже пришлось растянуться на мокрой мостовой, пока не прошел мимо очередной сторож, всего в каких-то трех рядах влево от нас.

— А вот Бизе, — сообщил мне Понелль, невольно поддавшись чарам некрополя. — Могильный камень спроектировал сам Гарнье, — он был прирожденным экскурсоводом.

— Сейчас это неважно. Где Гарнье?

Он показал. Создатель могильной плиты Бизе и Парижской оперы был похоронен в обширной гробнице, до которой от могилы композитора «Кармен» не было и пятнадцати шагов. В белом граните было вырезано одно слово:

Гарнье

Я осторожно огляделся.

— Так, дорогой Понелль, мне придется снова просить вас о снисхождении, — успокаивающе произнес я, эффектно вынимая из-под пальто лом. Он вытаращил глаза — про лом он уже успел забыть.

— И что вы собираетесь с ним делать?