Душегуб - Николай Вингертер Страница 24

отношение. И его самым большим удивлением в новой жизни было то, что его место идеолога партии заняли священники, а он, как ни странно, был вынужден с ними считаться… Успокаивало одно — они, как когда-то он, также призывали народ к смирению и терпению в ожидании лучшей жизни… Но все же была некоторая ревность к попам, один из которых неожиданно для него обозначился даже здесь, в Залесье. «Впрочем, и этот пастор, — думал Нексин, — не витает в облаках, как все попы, не живет одними молитвами… Попросила же Борец за него, а он за какого-то своего предприимчивого товарища… Значит, ходит пастор не по облакам, а по земле, мы с ним поэтому и встретились».

Нексин давно для себя отметил (и этого он объяснить, как материалист, не мог, потому что не верил ни в случайность, ни в фатальность), что время от времени ему попадаются люди, которые с какой-то мистической предопределенностью, как знаки свыше, входят в его жизнь и так или иначе оказываются с ним связаны. Взять хотя бы того же Баскина. Ну, работал Баскин, как работали многие, рядом с ним, но никогда не были в отношениях ближе, кроме как по службе; проходя мимо друг друга, только здоровались. Однажды Нексин попал в больницу после автомобильной аварии, и не кто иной, а почему-то именно Баскин пришел от коллектива проведать его; после как-то само собой стали общаться, а потом и сдружились. И в этот злосчастный лесхоз попал снова благодаря Баскину. Нечто подобное Нексин вдруг почувствовал и по отношению к залесскому пастору после того, как ему дважды сказали о нем. У Нексина появился невольный интерес к этому человеку, которого еще не видел.

Так думал Нексин, продолжая стоять у окна. И, наверное, еще долго мог в ему свойственной манере время от времени думать, стоя у окна, но увидел, как из цеха вышел Резник с Варкентиным, что-то бурно обсуждая, и двинулись в сторону поселка. «Пожалуй, я увлекся метафизикой, — сказал себе Нексин. — Надо лучше подумать о том, как быть с Резником… Новое положение о распределении обязанностей необходимо хорошенько обосновать… Конечно, этот вопрос могу решить как руководитель, но было бы лучше найти другой повод, потому как у Резника с каждым из людей, стоящих за договорами с лесхозом, сложились свои отношения… Как буду перетягивать их на свою сторону?.. Здесь простым подписанием договоров не отделаешься… Чтобы войти в доверие, нужно время, его-то у меня и нет… Да, нужно придумать что-то другое… Что?..»

По имевшемуся опыту Нексин знал, что в прежние годы такие вопросы решались проще: если, например, руководству мешал какой-то работник, его могли отправить на повышение, а он не смел отказаться от предложения ехать куда-то, даже «к черту на кулички», при жесткой вертикали подчинения; если отказывался ехать и капризничал, то убирали вовсе — увольняли под кучей предлогов с должности, отправляли на пенсию или куда еще… вплоть до отсидки срока, потому что в чиновничьей среде компромат на «всякий случай» есть на каждого, и в таких случаях руководствовались известной поговоркой: «Была бы голова, а закон на нее найдется». В ситуации с Резником товарищи по новой партии «За Отечество» тоже могут помочь убрать главного инженера, если обратиться за помощью, и для Резника также найдут нужный закон. Нексин невольно вспомнил старую притчу о византийских судьях.

Перед процессом доверенный помощник, готовивший дело для судьи, клал на край стола толстую книгу законов. Судья, разбирая дело, выслушивал стороны. Потом открывал книгу законов. В ней неизменно были закладки денежными купюрами от сторон. Дальше судьба дела решалась просто: все разрешалось в пользу той стороны, чья закладка была больше. А в книге законов для этого всегда имелись необходимые обоснования, потому как писались законы так, что их можно было читать слева направо, но можно было читать и справа налево, — в этом была особенность восточного суда. Даже тогда, когда законов не хватало, а другая сторона вдруг начинала роптать, судья со свойственной служителям закона невозмутимостью комментировал свое решение так: «Мы судим земным судом… Окончательно вас Бог рассудит…»

В мире с тех пор мало что изменилось, особенно в его стране, которая считается духовным преемником Византии.

Но сейчас Нексин решать подобным образом дела не мог. Он только заступил на директорство, очень хотелось ему в новом коллективе быть правильным, чтобы никто не обвинил, что из личной выгоды убрал человека.

Нексин, устав находиться столько времени в кабинете, подумал, что следует немного пройтись, заодно нагулять аппетит, — наступало время его обеда. Он пошел сначала по главной улице, затем свернул в переулок, чтобы по нему, сделав круг, сразу выйти к столовой. У одного из домов, который был с фасада весь — по дверям, окнам — в резных цветных наличниках и имел красивый палисадник, в котором на голых ветках рябин кое-где еще краснели завядшие кисти, ему встретилась группа людей, — это были местные старухи; среди них стояла и уборщица Сизова. Она, заприметив, директора, отвернулась, пытаясь спрятаться за спины других. Проходя мимо, он сначала сделал вид, что этого не заметил, со всеми поздоровался, а потом, между прочим, громко сказал, что погода, конечно, замечательная и никак не располагает к работе, но порядок есть порядок, обед давно закончился и Сизова может понадобиться в любой момент, поэтому ей надо быть на месте. Кто-то из старух обронил: «И вправду строгий»; кто-то сказал: «Что толку, все одно — нет справедливости на свете…» Нексин услышал последние слова, и, задержав за рукав было собравшуюся уходить Сизову, спросил:

— Вера Ильинична, здесь что-то случилось?

— Это же дом Кишкелсов, — сказала Сизова. — С хозяином совсем плохо… Он две недели тому назад травмировался… Нормальную медицинскую помощь сразу не оказали, думали — отлежится. Он и сам, говорят, отказывался ехать в больницу, говорил — скоро поправится… Ан нет! Ему становилось хуже… А сегодня утром жена его вызвала из района врача, он распорядился срочно везти Эдуарда в больницу, вот его и отвезли только что… Но, похоже, дела у него плохи… Мать Эдуарда сейчас рассказывала, что их собака не ест остатки еды от больного, а это, говорят, верная примета смерти…

— Что такое вы говорите, Вера Ильинична? — сказал Нексин.

Он понял, о ком идет речь, вспомнил недавний случай с лесорубом, но с досадой подумал о том, как же забыл о нем и почему ему в последние дни никто ничего не докладывал о состоянии травмированного. Нексин, стараясь не подавать виду, что ему хотя бы что-то известно, спросил: