Поль-Луи Сулицер - Ориан, или Пятый цвет Страница 27

Закончив свои упражнения, Ладзано вызвал надзирателя: ему хотелось принять душ.

— Здесь тебе не восточные бани, — пролаяла квадратная морда, показавшаяся в дверном оконце. — Душ работает по вторникам и пятницам.

— А сегодня какой день? — бесцветным голосом спросил Ладзано.

Но тот уже закрыл оконце. У Ладзано не было ни банной перчатки, ни полотенца, и ему не оставалось ничего другого, как обмыться из-под крана умывальника холодной водой ржавого цвета. Мыла в камере не было. Пришлось энергично тереть иод мышками, растирать торс и шею. Он себя спрашивал, как он выдержал более суток в таких условиях? Но в этот момент в замке повернулся ключ. Его вызвали на прогулку. Он отказался выйти, заявляя, что ему не предоставили ни мыла, ни шампуня, ни полотенца. Тот же надзиратель с насмешкой возразил, что «Санте» не только не восточные бани, но и не отель. Ладзано очень хотелось ударить кулаком в эту морду, но, к счастью, он сдержался.

И лишь во второй половине дня ему разрешили купить необходимые вещи. Надзиратель с веселым видом предложил ему продукты и туалетные принадлежности: шоколад, бисквиты, пиво, зубные щетки и пасту, небольшие махровые полотенца и домашние тапочки. Ладзано отметил, что цены на все это были в три раза выше, чем в самом дорогом магазине «свободного мира», но спорить не стал.

— Сколько у тебя наличных? — спросил надзиратель.

— На хранение я отдал больше двух тысяч франков. Есть там и кредитная карточка.

— В таком случае нет проблем. Я возьму прямо оттуда. Если хочешь, могу прислать заключенного, чтобы сделать уборку в камере. Стоить это будет восемьдесят франков в час.

— Восемьдесят франков?

— Да, деньги идут в распределительный фонд, раздаются тем, у кого ничего нет, тебе понятно?

Ладзано согласился. В конце концов, лучше сидеть в чистоте, если эта шутка затянется. Тем более что под кроватью и в углах пыль лежала хлопьями.

Через несколько минут заявился здоровенный детина, вооруженный веником, ведром, половой тряпкой и губкой. Надзиратель остался присматривать за ним, а Ладзано ушел на прогулку. Над прогулочным двориком была низко натянута железная сетка, и небо казалось клетчатым. Будто огромным ситом накрыли тех, кто хотел бы расправить крылья, улететь. Как и все, Ладзано слышал о смельчаках, которым удалось бежать из тюрьмы на вертолете. Но здесь вертолет запутался бы в железных ячейках, прежде чем подобрал бы свою добычу. С оконных решеток некоторых камер, окружавших двор, свисали ленты апельсиновой кожуры, служившей дезодорантом в камерах. На самой сетке в изобилии валялись кусочки хлеба, бросаемые птицам, пивные бутылки и даже выброшенная за ненадобностью одежда. Сетка представлялась огромной мусорной корзиной между тюрьмой и небом.

Вернувшись в камеру, Ладзано оценил вымытый пол, да и сам воздух в камере, казалось, посвежел. Вытянувшись на кровати, положив руки за голову, он смотрел в потолок. Не было ни радио, ни газеты — ничего. Когда такое было, чтобы он целый день абсолютно ничего не делал? Работа являлась для него символом веры. Он жил с телефонной трубкой у уха, гонял на мотоцикле, постоянно с кем-то встречался на разных уровнях. Одним словом, маленькие жизни внутри большой — так он говорил. Еще в четырнадцать лет, подрабатывай на рыбном рынке Марселя, он понял, что отдых, отпуска, каникулы — это для других, не для него. После смерти Одетты, его жены, он любил только яхту.

Потом вспомнилось то темное дело, которое убило его отца. Через полгода ему будет столько же лет, сколько было отцу, когда он совершил непоправимое, Одетты уже не было, и никто не мог отговорить Ладзано не ступать на опасную дорожку. Знала она‘не много, но понимала, что враг ее мужа принадлежал к породе «неприкасаемых», защитой ему служили деньги. Он никогда не рассказывал ей ни о чем, разумно полагая, что чем меньше она будет знать, тем в большей будет безопасности, «Эти люди не знают жалости. Стоит дать слабинку, и ты пропал», — доверительно сказал он ей однажды. Она не задавала вопросов, лишь взяла с него обещание не предпринимать рискованных действий. Он обещал. Теперь же, когда он остался один, терять ему было нечего. Думая о драме, омрачившей его детство, он даже сейчас, в камере, твердо знал, что не свернет с выбранного пути, не разожмет зубов, вцепившихся во врага.

Что-то ему подсказывало, что следователь была хитрее, чем он считал, ослепленный гневом. Наконец пришел его адвокат, месье Лакассань. Он сказал, что все обвинения против Ладзано слабоваты: пустяки, связанные с налогообложением «Массилии». Важно, что Ориан Казанов лично заботится об условиях его содержания в «Санте» и ей он обязан переводом в одиночную камеру, добавил адвокат, которому она дала понять, что содержание Ладзано под стражей спасает его от многих опасностей. Большего она не сказала, но и этого для Ладзано оказалось достаточно. Впрочем, вспоминая о двух прошедших допросах, он проникся уверенностью — интерес к нему проявлялся скорее всего личный, и не исключено, что он ей нравился. В прессе ее обычно расписывали как абсолютно бессердечного следователя, пробивающего дорогу к истине, невзирая на то что творится в душах обвиняемых, И тем не менее во время второго допроса она несколько раз теряла нить разговора, и тогда он уловил в ее глазах мечтательное выражение…

Но вот в ходе третьего допроса, подумал Ладзано, Ориан Казанов показала себя настолько агрессивной, что это казалось подозрительным. Можно было подумать, что она разочаровалась в нем и хочет отомстить. За постыдное для нее чувство? Ладзано нравилась эта женщина, но у него и в мыслях не было попытаться соблазнить ее…

23

Операция готовилась в глубочайшей тайне. Ориан приняла решение накануне вечером, поставила об этом в известность бригаду из четырех полицейских, приписанных к ее отделу. В их число входил и Ле Бальк. Когда на рассвете они двинулись «вершить правосудие», следователь Казанов еще точно не знала, что она ищет. Ее вела интуиция. Она даже не предупредила советника Маршана, с которым столкнулась в коридоре. У нее тогда сложилось впечатление, что он подслушивал ее телефонный разговор с одним из офицеров полиции. Маршан выразил недоумение по поводу медленной раскрутки дела о липовых счетах коммунальщиков. У Ориан появилось неприятное ощущение усердной слежки за собой. «Он за мной шпионит», — поделилась она своими подозрениями с Гайяром, который в ответ только рассмеялся. «Да что вы, Ориан! Напротив, он очень интересуется вами, хочет понять методы вашей работы. Уверяю вас, он сам мне в этом признался. И он весьма огорчен тем, что вы не подпускаете его к себе, относитесь к нему с некоторым пренебрежением». Ориан недоверчиво пожала плечами. «А я вам говорю, что он темная личность. Лучше бы Маршан работал над своими досье, вместо того чтобы интересоваться моими».

Совершенно очевидно, что публичный показ Жилля Бризара с красавицей бирманкой был нелепым фарсом… Ориан понимала, что ревнует Ладзано. Возможно, именно по этой причине в ранний утренний час к улице Помп направлялась машина с полицейскими.

Неприметная машина проехала по пустынным авеню XVI округа. Еще не было шести, и даже газетные киоски не работали. Улица Помп. Машина въехала прямо на тротуар, как это делала раньше «фасель-вега». Шофер заглушил мотор. День в Париже обещал быть прекрасным. По радио месье из метеослужбы с певучим акцентом уверял слушателей, что май будет почти летним. Когда диктор перешел к новостям, полицейские вышли из машины и рассредоточились перед Ориан, Она нажала на кнопку звонка. Сначала два коротких нажатия, потом, не слыша никакой реакции в доме, она уперла палец в кнопку и долго не отпускала его.

Через несколько минут послышался звук открываемого окна на третьем этаже. Молодая женщина в халате, с распущенными волосами наклонилась над переплетом балкончика.

— Кто вы? — тревожно окликнула она.

— Судебный следователь Казанов, — ответила Ориан. — Вам нечего бояться. Все эти люди из полиции. Откройте, пожалуйста.

— Полиция? Но дело в том, что… я совсем одна.

Ориан внутренне возликовала. Она сразу подумала, что времени будетдостаточно, чтобы перерыть всю квартиру.

— Проследите, чтобы она никому не звонила, — попросила она одного из полицейских.

Они вошли в просторный вестибюль. Словно встречая дорогих гостей, бирманка зажгла все люстры, заигравшие фейерверком. Два полицейских начали тщательно просматривать ящики бюро в стиле «ампир» и длинные полки библиотеки.

— Не хотите ли кофе? — спросила молодая хозяйка.

— Охотно, — отозвался Ле Бальк, которому было приказано не отпускать ее ни на шаг.

Он проследовал за ней на кухню, а Ориан замешкалась в парадной гостиной, у стены, заставленной книжными полками. Ориан всегда любила книги. Книги были единственным богатством ее родителей. Среди них находились старинные оригинальные издания классиков, серии «Плеяд», красиво иллюстрированные книги, рассказывавшие об увлекательных путешествиях по колониальной Африке. Особенно ценилось полное собрание «Исканий» Пруста, тома были переплетены в тисненую кожу. Мать была без ума от них. Разнородность библиотеки, открывшейся глазам Ориан, поражала, Тут не было ни систематизации, ни логики: франко-английские словари терминов, относящихся к нефтяной промышленности, соседствовали с иллюстрированными альбомами о художественных промыслах Бирмы; два или три томика Артюра Рембо затерялись среди длинного ряда проспектов различных авиакомпаний. На другой полке расположились биографии государственных деятелей Африки и кассеты с мультфильмами, переводные американские бестселлеры стояли вместе с любовными романами коллекции «Арлекин». Все это представляло странную смесь, по которой трудно было судить о вкусах хозяйки квартиры.