Поль-Луи Сулицер - Ориан, или Пятый цвет Страница 26

Оттуда она увидела подмигивающий огонек автоответчика. Два звонка. От первого она поморщилась: сосед-прилипала продолжал назначать даты ужина. Однажды вечером она проявила слабость и пошла знакомиться с его коллекцией экслибрисов. Коллекция была очень интересной, зато ее обладатель — смертельно скучен. Он без умолку болтал о своей бывшей жене, почитаемой им за образец, что было весьма нетактично, потому что в это время он раздевал Ориан глазами. Она поняла, что этому господину больше подходят домашние тапочки и устоявшиеся привычки, что вкусы его примитивны. Выглядел он неплохо, но был каким-то дряблым и не вызывал в Ориан никаких желаний. Она стерла его послание и прослушала второе: «Если вы меня узнали, позвоните завтра. Я буду в Париже».

И это все.

Да, конечно, она узнала его, знаменитого репортера из «Монд». От этого человека исходила мощная энергия, вызывающая живейшую симпатию Ориан.

Ориан машинально включила телевизор. На кабельном канале только начался ночной выпуск новостей. Она очень удивилась, увидев на экране лицо депутата от оппозиции Жилля Бризара. Короткий, удачно отснятый любительский фильм показывал его в сомнительной компании на улице Рнволя, затем на Вандомской площади, затем у витрины ювелирного магазина с молоденькой брюнеткой, представленной телезрителям как сенсация. «Это милое создание по имени Шан, — пояснил ведущий, — не кто мной, как старшая дочь Санг Пу Но, одного из самых жестоких главарей бирманской хунты».

Ориан сразу схватила телефон и, не заботясь о позднем времени, набрала номер Ле Балька. Молодой полицейский в этот час увлеченно наблюдал за матчем по регби по каналу «Евроспорт». Узнав голос Ориан, он сразу переключился на информационный канал и застал конец передачи. На экране четко были зафиксированы лица Жилля Бризара и его спутницы. А на ночном заседании, где депутаты рассматривали проект Европейского союза в области воздушного сообщения, министр промышленности Дандьё, посмотрев кадры с участием неистового парламентария, вознамерившегося преподать правительству урок экономической морали, язвительно заявил:

— Месье Бризар, возможно, поведает нам завтра здесь, на этом месте, о своей другой жизни, которую он ставит превыше всего. Я согласен, что каждый имеет право на личную свободу. Но когда республиканский избранник смеет утверждать, что Республике грозит альянс с режимом, который, по его не совсем достоверным сведениям, отличается скандальной авторитарностью — а тут мы видим, как этот самый персонаж предлагает дорогие украшения подданной этого самого режима, — то, дорогие коллеги, нужно допустить, что настроение души очень переменчиво и что разум иногда отступает под натиском чувств.

Слова министра были встречены смехом.

— Этот Дандьё хорош, — заметил Ле Бальк.

— На черта он мне, — отозвалась Ориан. — Вы видели девушку, ту бирманку?

— Хотя кадр не очень резкий, но я не только видел ее, я ее узнал. Можете радоваться. Это ваша клиентка с улицы Помп.

— Ну спасибо! — воскликнула Ориан. — Будь вы рядом, я бы вас поцеловала.

Она выключила весь свет в квартире, оставив только ночник у изголовья кровати, и с чувством облегчения залезла под одеяло. В данную минуту она была не способна проанализировать последствия вечерних событий. Она лишь сказала себе, что Ладзано, такой, каким она его знала, не мог быть любовником бирманки. При этой мысли она улыбнулась и сразу забылась тяжелым алкогольным сном.

22

Когда Ладзано доставили в камеру предварительного заключения тюрьмы «Санте», он еще не в полной мере осознал, что с ним произошло. Полицейский заставил его вывернуть карманы, сгреб в мешочек деньги, банковскую карточку и даже мобильник. Следователь предупредила его, что цель содержания в камере предварительного заключения — воспрепятствовать контакту с кем-либо, а также предохранить обвиняемого от возможной опасности извне.

Ладзано сотню раз видел в кино такие сцены: главарей сажали за решетку, лишали их всего, даже шнурков, чтобы им не вздумалось удушить охранника, а то и повеситься. За последние месяцы хозяин «Массилии» из простого любопытства знакомился в прессе с обвиняющими свидетельствами против особо важных лиц, без суда и следствия отправленных в тюрьму следователем Казанов и ее коллегами из «Финансовой галереи». И хотя он не питал симпатии к Лойк Флош-Прижану, Пьеру Боттону, Бернару Тапи или Морису Бидерману — крупным рыбам, выловленным следователями, — он мог лишь сочувствовать уготованной им участи. Несмотря на знаки почтения к их социальному статусу, эти люди были раздавлены пребыванием в тюрьме, угнетены всем слышанным и виденным там, даже если деньги или влиятельные друзья помогли им избежать существования в грязной, мерзкой скученности среди воров, насильников и шантажистов. И тем не менее они узнали, что такое нашествие тараканов, тюремные запахи, несъедобная пища. Их пугали вопли заклюменных посреди ночи, содомия, драки, попытки самоуоийства — все то, что было частью повседневной жизни французских тюрем.

Уже два дня и две ночи томился Ладзано в восьмиметровой камере с железной кроватью, парашей в углу и крохотным столиком, за которым он ел, если можно назвать едой густую похлебку, пахнущую собачьим кормом и еще чем-то непривлекательным. Первый вечер он провел в камере на четверых. Соседи косо посматривали на него. Им было совершенно очевидно, что он человек из другого мира. Ладзано не сомкнул глаз, боясь, что, как только потушат свет, они бросятся на него. Узнав, в какие условия его поместили, следователь Казанов потребовала немедленно перевести его в одиночную камеру, что и было сделано с наступлением утра.

Ладзано не спал эту ночь. Он мысленно перенесся на Средиземное море, чтобы проплыть по любимому маршруту вдоль марсельских бухточек или проделать путь до Корфу. Однако подобное бегство успокоило его лишь ненадолго, так как мысли перебивались шумом, доносившимся снаружи. Сначала проходившая по улице кучка загулявших забавлялась тем, что громко желала заключенным подольше не выходить на белый свет, в окна тюрьмы даже полетели булыжники. А потом последовало что-то вроде бунта, когда заключенные, сгрудившись у решеток, осыпали бранью сволочей, не дававших им спать. Позже, когда спокойствие установилось, в камере, соседней с камерой Ладзано, началась суматоха. Два здоровяка зажали в угол «целочника» — так называли насильников — и по очереди насиловали его. Бедняга визжал как поросенок, которого тащат закалывать.

Охранники регулярно открывали окошечко в двери его камеры, неожиданно включали яркий свет и так же неожиданно выключали. Под утро по коридору промчались два санитара с носилками, неся одного заключенного, проглотившего бритвенное лезвие и вилку. У него вот-вот должно было начаться внутреннее кровотечение, и нельзя было терять ни минуты. Послышалась сирена «скорой». Ладзано спрашивал себя, наступит ли когда-нибудь день.

Оказавшись в одиночной камере, он смог спокойнее размышлять над тем, что с ним произошло. Впервые в жизни его лишили самого дорогого — свободы, свободы двигаться, идти, куда захочется, и все это безосновательно, лишь на основе подозрений истеричной и ограниченной женщины-следователя. Вытянувшись на кровати, он попытался закрыть глаза. Он увидел себя молодым человеком, мчащимся по гаревой дорожке мотодрома Кастеле со скоростью больше двухсот километров в час. Потом лицо его омрачилось, так как на краткий миг, словно при пробуждении, он увидел своего отца. Неужели несправедливость будет вечно преследовать фамилию Ладзано? Подумать только, убийцы отца, бывшего для него в детстве божеством, все еще разгуливают на свободе! Думая об убийцах, он знал, о ком идет речь. Конечно, Ладзано-старший сам всадил себе в сердце острый нож. Но Эдди знал, что жест этот был осуществлен под давлением безжалостных хищников. И хищники эти были ему хорошо знакомы. Один-то уж точно. Тот, который сейчас наслаждается жизнью. Довольно обаятельный тип… Но Ладзано поклялся, что однажды тот окажется за решеткой, может быть, даже в этой самой камере тюрьмы «Санте» с мерзким запахом и влажными стенами. Однако пока преступник дышал свежим воздухом, тогда как Ладзано гнил в застенке.

Чтобы немного успокоиться, он приоткрыл окно и стал делать гимнастику. Начал с приседаний, перешел к упражнениям для брюшного пресса. Ладзано было под пятьдесят, но физически он был развит не хуже молодого человека. Упражнения давались ему без особых усилий, сердце билось равномерно, мускулы были крепки и послушны. Он начал потеть. Обрывки мыслей беспорядочно теснились в голове. Как выйти отсюда? Когда он сможет поговорить со своим адвокатом, как того требовал? (Ему обещали встречу с ним во второй половине дня.) Кто занимается «Массилией»? Просочились ли в прессу слухи о его аресте? По некоторым личным причинам ему не хотелось вмешивать в это дело Орсони, Он сумел завоевать доверие этого симпатичного брюзги.