Мартин Дэвис - Загадочная птица Страница 28

12

Рисунки француза Руале

Мы договорились встретиться завтра в кафе рядом с Куинсуэй[6].

Габби выбрала это кафе не случайно. Оно было нашим излюбленным местом встречи, когда мы разрабатывали программу, которая позднее стала ее программой. Как же мы в те дни безумно любили друг друга! Встретились тогда у останков попугая ара Спикса и больше не расставались. В Лондоне готовили экспедицию, добывали деньги, мечтали о будущем. Сейчас, пятнадцать лет спустя, даже не верилось, что тогда нам было так хорошо вместе.

Я шел по Бейсуотер-роуд и размышлял.

Несколько лет мы были счастливы по-настоящему. А потом, когда начался разлад, стали находить друг в друге такое, что даже остальное хорошее не имело значения. В конце концов я ушел, окончательно разочаровав Габби. Она считала, что связывает жизнь с единомышленником, и вдруг выяснилось, что я не разделяю ее целеустремленности. Признаюсь, я порой реагировал на упрямство Габби чересчур темпераментно. И вообще мы были слишком разные. Там, где она проявляла профессионализм, у меня преобладали эмоции, она двигалась не сворачивая к намеченной цели, я же постоянно колебался. А когда стал подвергать сомнению нашу совместную работу в бразильской сельве, брешь между нами расширилась настолько, что перебросить мост было уже невозможно. Но все равно связь мы полностью не разорвали. Габби мне писала, а я о ней думал.

Сегодняшнее утро я провел, укладывая в сундучок свои записи, наводя в них относительный порядок. Кое-как починил сломанный шпингалет кухонного окна. Зачем ко мне влезли?

Кафе небольшое. Стойка, кофеварка, пять-шесть столиков. Габби сидела в дальнем углу, где мы обычно встречались. Увидев меня, встала:

— Привет, Джон.

Она прижалась щекой к моей щеке, и я уловил аромат ее волос, знакомый, слегка пьянящий.

Мы заказали кофе и посмотрели друг на друга. Габби великолепна, как всегда. Сегодня волосы были зачесаны назад, отчего глаза казались огромными. Мы ждали, кто первым заговорит. Наконец она не выдержала и произнесла с улыбкой:

— Странно видеть тебя снова, причем так скоро. Сколько миновало лет? Я уже со счета сбилась.

А вот я ничего странного в этом не видел. Напротив, мне казалось пугающе нормальным сидеть вот так с ней снова в нашем привычном месте. Сколько всего с тех пор изменилось, но каким-то образом осталась эта инстинктивная, непрошеная близость.

— Ты прекрасно выглядишь. Почти такая, как прежде.

Она взглянула в мое лицо:

— Сегодня у тебя вид получше. Более спокойный.

— В тот раз в ресторане, наверное, очень волновался перед встречей.

Габби кивнула. Через секунду она подняла голову, и я увидел, что выражение ее лица изменилось.

— Я хотела спросить… ты все еще думаешь о…

Это была наша запретная тема.

— Да, я думаю о ней постоянно.

Она на мгновение отвернулась. За окном стоял декабрьский туман, автомобили и автобусы проносились по улице, поднимая брызги.

— Я знаю, как много она для тебя значила, — промолвила она мягко и опять замолчала. — С тех пор прошло много времени, Джон. Нам обоим пора привыкнуть. Ты никого до сих пор не встретил?

— Просто не хотел. А ты?

Она пожала плечами:

— Мне было не до этого.

— Кажется, Карлу Андерсону ты нравишься.

— Да, нравлюсь. — Она произнесла это твердым, даже слегка агрессивным тоном, но вскоре смягчилась. — Он хороший человек, Фиц. Да, разумеется, бизнесмен. Для некоторых это непростительный порок. Но что бы делали без бизнесменов все эти профессора и люди науки, кто бы давал им деньги на их изыскания?

— Он собирается на тебе жениться?

— Это не вопрос.

— Для него?

— Для нас обоих.

Я поставил чашку с кофе и посмотрел на Габби:

— Послушай, мне нужно, чтобы ты кое-что разъяснила.

— Что ты имеешь в виду? Мои отношения с Карлом?

— Я имею в виду птицу с острова Улиета.

Она сдула со своего кофе пенку.

— Не понимаю, о чем ты. Карл хочет найти ее. Это все.

— В мой дом вломились. Дважды. В первый раз в тот вечер, когда мы встречались в ресторане, и вчера опять. Рылись в моих записях. Может, Андерсон или кто-нибудь другой. Но все связано с этой чертовой птицей. Почему? Сколько она на самом деле стоит?

— Карл сказал тебе правду, Фиц. Именно столько и стоит данный экспонат.

— Тогда почему его так домогаются? — Я начинал злиться. — Пожалуйста, не делай из меня дурака. Я хочу знать, что происходит. С этой птицей, видимо, что-то связано, что делает ее по-настоящему ценной. Мне важно это выяснить, иначе…

Габби вызывающе вскинула брови.

— Иначе я обращусь в газеты. В научную прессу. Сделаю так, что все будут знать о том, что Андерсон охотится за уникальным экспонатом из коллекции Джозефа Банкса, птицей с острова Улиета. И тогда, даже если он ее найдет, то продать не сумеет. Запрет на вывоз будет наложен прежде, чем он успеет моргнуть, и птица застрянет в Англии на долгие годы, пока не уладятся все формальности. Мне почему-то кажется, что такой поворот событий в планы Андерсона не входит.

Не знаю, какой реакции я ожидал от Габби, но вместо того, чтобы встревожиться и наговорить мне резкостей, она наклонилась и коснулась моей руки.

— О, Фиц, ты действительно ничего не понимаешь? — Она покачала головой. — Ничего не видишь? Полагаешь, все дело в твоей бесценной птице? Да она вообще никого не заботит. О, я знаю, тебя безусловно. И это правда, Тед Стейст заплатит за нее несколько тысяч долларов. Может, больше. Это достаточно интересная находка. Но Карл никогда не стал бы из-за нее мчаться сюда зимой. Он охотится вовсе не за птицей.

— Тогда за чем же? — Я чувствовал себя глупо и не хотел этого показывать. — За чем он охотится?

Габби потянулась, разжала мои пальцы, охватывающие ручку чашки, и взяла в свои. Я хотел убрать руку, но оставил.

— А вот эту тайну знает лишь Карл и, очевидно, еще двое, которые успели пронюхать.

— Расскажи.

— Это целая история. Ты когда-нибудь слышал о французском художнике Руале?

Что-то всколыхнулось в моей памяти.

— Смутно. Фамилия кажется знакомой.

— Не беспокойся, о нем никому ничего толком не известно. Был такой художник во второй половине восемнадцатого века, занимался ботанической живописью. Вот, пожалуй, и все сведения. Нигде не указано, что Руале участвовал в какой-нибудь крупной экспедиции, но известно, что художник путешествовал, потому что создал собрание потрясающих ботанических рисунков. Всего двадцать четыре. Фрукты, цветы. Великолепные, с дивно прописанными деталями. В те годы ботаническое искусство достигло расцвета, но работы Руале и тогда считались выдающимися. В свое время они все попали к одному коллекционеру. Его дом в Париже был разграблен во времена Французской революции. Считается, что сохранились лишь три рисунка Руале. Их разыскивают до сих пор. Один в прошлом году всплыл на аукционе в Нью-Йорке. Стартовая цена составляла свыше ста тысяч долларов.

Сумма солидная, но не такая, чтобы прийти в крайнее возбуждение.

— Ладно. И какое это имеет отношение к птице с острова Улиета?

Габби улыбнулась:

— Понимаешь, весь девятнадцатый век ходили слухи, что существовала еще одна папка с рисунками Руале, которая каким-то образом попала в Англию. У слухов различные источники, но главным является письмо землевладельца Финчли, живущего в одном из центральных графств, датированное серединой века. Этот Финчли, видимо, был в душе натуралист. В 1850 году он написал письмо другу, который коллекционировал ботаническую живопись.

Габби замолчала и глотнула кофе. Я терпеливо ждал.

— В письме Финчли рассказывает о своей поездке по Линкольнширу. Услышав где-то о человеке, который владеет хорошо сохранившимся чучелом какой-то редкой птицы, он из любопытства решил найти его и посмотреть чучело. Судя по описанию, это была птица с острова Улиета, по-прежнему в целости и сохранности. Однако письмо касалось иного. Закончив осмотр чучела, Финчли собрался уходить, но хозяин предложил ему посмотреть еще кое-что. Он открыл застекленный футляр и достал из-под задрапированного зеленым бархатом основания, на котором стояло чучело, папку. К изумлению Финчли, в ней лежало собрание рисунков Руале, двенадцать листов с изображением английских полевых цветов. Все в безупречном состоянии. Владелец, очевидно, не имел представления об их стоимости, но не очень заинтересовался, когда Финчли ему это сообщил. Сказал, что чучело — фамильная ценность, вместе с рисунками, и он никому ничего продавать не намерен. Финчли нашел все это довольно забавным, заверяя друга, что упрямство старика не смогла поколебать хорошая цена, которую он предложил за рисунки. Заканчивает он свое письмо утверждением, что сомневается, найдется ли в мире такое сокровище, которое бы соблазнило старика расстаться с рисунками.