Лори Кинг - Ученица Холмса Страница 29

– Да.

– Тогда послушай меня, Джессика Симпсон. Я знаю, ты наверняка слышала это и от других людей, но теперь ты слышишь это от меня, от твоей сестры Мэри, и это правда. Ты сделала все, что могла, и сделала это просто замечательно. Ты оставила нам носовой платок и ленту для волос, чтобы мы догадались, где тебя искать...

– Так делали Гензель и Гретель, – воскликнула она.

– Правильно, так всегда можно найти след в лесу. Ты пыталась убежать, несмотря на то, что они причинили тебе боль, а потом, когда тебя привезли туда, где ты не могла ничего сделать, ты терпеливо ждала, ты держалась молодцом и не делала ничего, что могло вызвать у них желание причинить тебе боль. Ты ждала нас. Несмотря на то, что тебе было так страшно и очень-очень одиноко. А когда пришла я, ты повела себя как очень разумный человек, ты оставалась спокойной, дала мне возможность унести тебя сквозь эти колючие ветки и за все время не издала ни звука, даже когда я придавила тебе руку, спускаясь с дерева.

– Было не очень больно.

– Ты была мужественной, разумной и терпеливой. И как ты сама заметила, это еще далеко не конец, тебе придется еще долго быть мужественной, разумной и терпеливой и ждать, чтобы злость и страх улеглись. Они непременно улягутся. («А кошмары?» – прошептало мое сознание.) Но не сразу, до конца они никогда не исчезнут. Ты веришь мне?

– Да, но я все еще очень зла на них.

– Хорошо. Будь злой. Ты имеешь право быть злой по отношению к тому, кто без всякой причины причиняет тебе боль. Но ты можешь постараться избавиться от чрезмерного страха?

– Быть злой и... счастливой? – Это сочетание, казалось, поразило ее. Она взглянула на меня, немного подумала и вскочила. – Я буду злой и счастливой.

Она выбежала из комнаты. Я последовала за ней, держа в руке куклу Мэри. Когда я вошла в гостиную, Джессика объясняла изумленной матери свою новую философию жизни. Я встретилась взглядом с Холмсом, и он поднялся. Миссис Симпсон сделала движение, словно собираясь его остановить.

– Как, мистер Холмс, разве вы не останетесь на чай? Мисс Рассел?

– К моему великому сожалению, мадам, нам необходимо посетить полицейский участок и успеть на поезд, который отправляется ровно в семь часов. Нам пора.

Джессика обвила меня руками. Я наклонилась к ней и поправила ее платьице.

– Ты умеешь писать, Джесси?

– Немножко.

– Ну ладно, может быть, мама поможет тебе как-нибудь написать мне письмо. Я буду рада получить от тебя весточку. И не забудь оставаться счастливой при своей злости. До свидания, Джесси.

– До свидания, сестрица Мэри, – прошептала она так, чтобы ее мать ничего не слышала, и захихикала.

Мы покинули смущенного старшего инспектора Коннора, который дал нам машину, чтобы мы могли успеть в Бристоле на более ранний поезд и поскорее покинули его владения. Опять в нашем распоряжении было все купе, хотя на этот раз мы выглядели менее вызывающе. Бристоль за окнами вагона сменился полями, и Холмс достал свою трубку и кисет с табаком. Между нами оставалось что-то, что нужно было прояснить.

– Холмс, вы не хотели, чтобы я занималась этим делом вместе с вами, – начала я. Он проворчал нечто утвердительное. – Сожалеете теперь об этом?

Он сразу понял, к чему я клоню. Однако даже не взглянул на меня, а лишь достал изо рта трубку, внимательно осмотрел мундштук и, прежде чем ответить, набил трубку табаком.

– Я действительно воспринял твою идею без особого энтузиазма. Признаю это. Но надеюсь, ты понимаешь, что твои способности здесь ни при чем. Я работаю один. Я всегда работал в одиночку. Даже с Уотсоном, он просто служил мне еще одной парой рук, а вовсе не был полноценным помощником. Но ты – ты совсем другое дело. Я убедился, что ты не относишься к типу людей, которые безоговорочно подчиняются прямым указаниям. Я колебался не потому, что опасался твоих промахов, боялся, что ты поставишь ногу куда-нибудь не туда, а потому, что боялся ввести тебя в заблуждение каким-нибудь указанием. Но на поверку все оказалось совсем наоборот, и ты самостоятельно завершила дело.

– Я очень сожалею, Холмс, но поскольку...

– Бога ради, Рассел, – прервал он меня нетерпеливо, – не надо извиняться. Я знаю, каковы были обстоятельства, и ты сделала абсолютно правильный выбор. Ты совершила бы большую ошибку, если бы не использовала такой шанс. Признаюсь, что я был просто ошеломлен, когда увидел тебя бегущей по дороге с ребенком на руках. Уотсон никогда бы себе такого не позволил, даже не принимая в расчет его больную ногу. Великая сила Уотсона всегда заключалась в его огромной преданности и исполнительности. Его самостоятельные действия всегда заставали меня врасплох, поэтому я никогда не поддерживал их, но тебя я допустил к этому делу, потому что рано или поздно мне пришлось бы это сделать, и ты с честью выполнила свою задачу. Правда, я не предполагал, что едва выпущу тебя из поля зрения, как ты возьмешь на себя столь опасную миссию. – Он немного помолчал и затянулся своей трубкой. Выпустив изо рта колечко дыма, он взглянул на меня, и я заметила в его глазах искорки. – Полагаю, что в подобной ситуации я поступил бы похожим образом.

В одно мгновение не менее двадцати фунтов свалились у меня с плеч, и я помолодела лет на пять. Несмотря на столь завуалированный комплимент, я была до неприличия рада и отвернулась к окну, чтобы скрыть довольную, до ушей улыбку на лице. Но постепенно мои мысли вновь вернулись к спасенной девочке и к испытанию, которое она вынесла. Холмс словно читал мои мысли.

– Что ты сказала Джесси, что она так обрадовалась? Она была совершенно другим человеком, когда мы уезжали.

– Правда? Это хорошо. – И только потому, что меня спросил об этом сам Холмс, я ответила: – Я сказала ей то, что сказал мне один человек, когда моя семья погибла. Думаю, это пойдет ей на пользу.

Я сидела и глядела на наши отражения в темнеющем окне, Холмс курил свою трубку, и до самого Сифорда никто из нас не проронил ни слова.

Холмс правильно предвидел конец дела. Преступники в Уэльсе получали хорошие деньги и указания из Лондона по почте. Все было тщательно рассчитано – и выбор дома, и покупка одежды в Кардиффе, и сборка газового ружья, и маршрут ухода от палатки, и объявление в газету, и маски (это свидетельствовало о том, что убийство, к счастью, не входило в их планы). Когда их взяли, все нити оборвались, и мы остались с пятью марионетками и сознанием того, что человек, державший в руках эти нити, ушел от правосудия.

Книга третья

Партнерство

Игра затевается

Глава 8

Наше дело

Засады, устроенные внезапными сумерками... Холодная угроза зимы...

Оксфордский календарь вмещает в себя традиционные три триместра, и каждый имеет свою особенность. Год начинается с осеннего триместра, который длится почти до Рождества, за это время студенческие тела и умы, порядком отдохнувшие и расслабившиеся за лето, вновь входят в ритмы университетской жизни. Дни становятся короче, небо тускнеет, каменные и кирпичные постройки города становятся темными от дождя, а мысли – более собранными.

Время второго триместра, с Рождества до Пасхи, совпадает с зимой и началом весны, когда дни начинают удлиняться и природа являет первые ростки новой жизни. В мае, на Троицу, приходит третий триместр, и все вокруг тогда бурлит и расцветает под солнцем. Это время сдачи экзаменов за год.

Из всех триместров больше всего мне нравится осенний, когда отдохнувший ум начинает работать особенно интенсивно, а улицы почти сплошь покрыты мокрыми осенними листьями.

Теперь, вспоминая первый триместр 1918 года, я не могу отделить его от последующих бурных событий. Я была рада снова заняться накачиванием своего ума знаниями. За первый год я прочно встала на ноги и заложила фундамент, на котором теперь можно было начинать строить основное здание. Я больше не изнуряла себя долгими часами сидения в библиотеке Бодли, хотя внутри меня что-то замирало, когда я чувствовала запах книг. Я начала серьезно заниматься с преподавателями, и хорошо помню, с каким интересом и уважением они порой на меня смотрели, и это радовало меня не меньше, чем «неплохо, Рассел», произнесенное Холмсом. Еще я никогда не забуду тот день, когда пушки на полях Европы наконец замолкли. Это был день всеобщей радости и восторга, с криками, объятиями и поцелуями.

Едва ли можно назвать делом то, что приключилось в конце осеннего триместра. Клиентами в нем выступали мы сами, ибо речь шла о спасении наших собственных жизней. Все это обрушилось на нас подобно шторму, угрожая нашим жизням, психике и нашим с Холмсом отношениям.

Для меня лично это началось отвратительным мокрым декабрьским вечером. Я по горло была сыта Оксфордом с его метеосюрпризами: снег сменялся противным ледяным дождем. Я была одета по погоде, но даже мои высокие ботинки и непромокаемый плащ пришли в плачевное состояние, пока я дошла от Бодли до дома. К этому времени меня чуть ли не тошнило от погоды, от Оксфорда, от моих преподавателей, и к тому же я смертельно устала, чертовски проголодалась и чувствовала, что вот-вот заболею.