Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон Страница 31

Путеводной звездой и утешением его жизни была Англия, являвшая для всей Европы пример единственно сохранившейся подлинной аристократии. Вдобавок он имел легкую склонность к спорту, держал английского бульдога и верил, что англичане – раса бульдогов, героических сквайров и крепких вассалов-йоменов: ведь он читал об этом в английских консервативных газетах, в статьях, сочиненных изнуренными левантийскими писаками. Само собой, основное его чтение составляли французские консервативные источники (хотя английским он владел неплохо): из них он впервые и услышал об ужасном государственном бюджете. Там говорилось о разорительном перевороте, который замыслил лорд-канцлер казначейства, зловещий Ллойд Джордж. Он прочел также, как рыцарственный герцог Артур Балфур из Берли бросил этому демагогу вызов, поддержанный лордом Остином Чемберленом и веселым и остроумным Уолтером Лэнгом. Будучи бойким и способным журналистом, он решил посетить Англию со специальным визитом, чтобы описать читателям эту битву гигантов.

С рекомендательным письмом в кармане – оно было адресовано некоему герцогу, который должен был представить его другому герцогу, – Поммар целую вечность ехал в открытом наемном экипаже сквозь живописные леса. Бесконечные и бессчетные ряды колоссальных сосен вдоль дороги рождали в нем странное чувство – будто он во сне блуждает по бесчисленным коридорам. Но как бы ни докучали ему уродства и тревоги современности, абсолютная тишина и свежесть этих мест действовали целительно. Здесь можно было поверить, что рыцарство возвращается. В лесу, таком как этот, король и его свита затерялись бы во время охоты, а странствующий рыцарь мог сгинуть, не имея другого спутника, кроме Господа Бога. Когда он достиг самого замка, тот оказался несколько меньше ожидаемого, но впечатлял своими романтическими зубчатыми очертаниями. Поммар как раз собирался сойти на землю, когда кто-то распахнул громадные створки ворот и экипаж живо въехал во двор.

– Это и есть тот самый дом? – учтиво осведомился он у кучера.

– Нет, сэр, – ответил тот, сдерживая усмешку. – Это охотничий домик.

– В самом деле? – сказал герцог Шамбертен-Поммар. – Владения герцога начинаются здесь?

– О нет, сэр, – ответил кучер, не на шутку изумившись. – Мы весь день едем по землям его светлости.

Француз поблагодарил его и откинулся на сиденье, ощущая себя Гулливером в стране великанов, таким все вокруг было огромным и необъятным.

Он покинул экипаж перед длинным фасадом здания несколько мрачного вида, и маленький легкомысленный человечек в охотничьей куртке и бриджах сбежал по ступеням ему навстречу. У него были редкие светлые усы, мутно-голубые детские глаза и непримечательные черты лица, но держался он в высшей степени приятно и дружелюбно.

Это был герцог Эйлсбери, возможно, крупнейший в Европе землевладелец: он был известен исключительно как коннозаводчик до тех пор, пока не начал публично, не стесняясь в выражениях, писать о государственном бюджете. Эйлсбери провел французского герцога вверх по лестнице, мило беседуя ни о чем, и там представил другому, гораздо более внушительному английскому вельможе – тот по-стариковски судорожным рывком поднялся из-за конторки. Блеснула его лысина, блеснули очки; нижняя часть лица скрывалась в короткой темной бородке, не прятавшей, однако, ослепительной улыбки, не лишенной некоторой жесткости. Старик подошел, сутулясь, – ни дать ни взять привыкший вечно сгибаться над работой старший клерк или кассир. Даже без чековой книжки и кипы бумаг на столе его можно было счесть коммерсантом или человеком деловым. Одет он был в светло-серый пиджак.

Это был герцог Виндзор, величайший политик современности. Рядом с этими людьми, такими непринужденными и любезными, маленький галл в своем черном сюртуке застыл истуканом в чудовищной чопорности французских придворных манер. Заметив подобную скованность, герцог Виндзор поспешил успокоить его, как успокаивал бы собственного подданного:

– Я был в восторге от вашего письма… Просто в восторге. Буду очень рад, если смогу разъяснить вам все… э… подробности, – сказал он, потирая руки.

– Моего визита едва ли хватит для исчерпывающего обсуждения подробностей, – ответил француз. – Я ищу одну лишь идею. Идея – вот в чем мы нуждаемся прежде всего.

– В самом деле, – тут же отозвался его собеседник. – В самом деле, идея.

Понимая, что от него ждут ответа (ведь английский герцог подал нужную реплику), Поммар продолжил:

– Речь идет об аристократии. Я рассматриваю ее как последний оплот в нашей борьбе за идею. Аристократия должна показать человечеству, для чего она существует, – как и любое другое явление. Аристократия хороша уже тем, что сохраняет человеческое достоинство в мире, где это достоинство часто попирается низменными интересами. Именно она призвана поддерживать некую высокую сдержанность души и тела, некую благородную дистанцию между мужчиной и женщиной.

Герцог Эйлсбери, который смутно помнил, как накануне вечером обрызгал графиню содовой, принял угрюмый вид, словно опечалившись из-за теоретических построений, свойственных латинской расе. Герцог Виндзор добродушно рассмеялся:

– Ну, ну, знаете ли, мы, англичане, так ужасно практичны. Главный наш вопрос – о земле. Здесь, в сельской местности… Вам она знакома?

– Да, да! – горячо воскликнул француз. – Я понимаю, о чем вы. Деревня! Старая добрая родина человечества! Священная война против раздувшихся грязных городов! Какое право имеют эти анархисты нападать на вашу работящую зажиточную деревню? Не процветала ли она под вашей властью? Не становились ли английские деревни больше и краше под усердным управлением самоотверженных сквайров? Разве это не Веселая Англия пляшет вокруг майского дерева?

Герцог Эйлсбери прокашлялся и невнятно пробормотал:

– Все они перебираются в Лондон.

– Перебираются в Лондон? – переспросил Поммар недоуменно. – Но почему?

На этот раз ответа не было, и он снова бросился в бой:

– Дух аристократии принципиально противостоит алчности промышленных городов. Тем не менее и во Франции можно найти людей дворянского звания, которые пали настолько низко, что торгуют углем